Владимир Войнович: «Законы принимались совершенно дикие»

Сатирическая антиутопия Владимира Войновича «Москва 2042» теперь не кажется излишне дерзким сочинением, со времени ее написания случились грандиозные изменения, хотя и не такие, как привиделось Войновичу. Видимо, до описываемых событий надо еще дожить.

— «Москва 2042» написана в 1982 г. Как она была задумана?

— Сначала я хотел назвать ее «Москва 2032» и заглянуть в будущее через 50 лет, но потом подумал, что 50 все же маловато, и решил прибавить еще 10 лет. У книги было черновое название «Москореп», и я немного жалею, что не остановился на этом варианте, но так уж сложилось — и тем более американские издатели считали, что для их читателей такое название слишком непонятно.

— Вы думали, что в скором времени все изменится?

— Уезжая из СССР в декабре 1980 г., я говорил, что через пять лет в Советском Союзе начнутся радикальные перемены — и даже пари заключал на этот счет и спорил неоднократно. Мне казалось, что ресурс государства подошел к концу; фактически все держалось только на фанатичной убежденности большого количества людей. Я видел разные фазы развития Советского Союза: сталинское время, потом разоблачение культа личности и новую эйфорию, но брежневские годы и правление его наследников — чистой воды цинизм.

— Что в «Москве 2042» написано с натуры?

— Тогда принимались совершенно дикие законы — к примеру, о том, чтобы пищевые продукты не выбрасывали, а складывали в подъездах на лестничных площадках. Так что многие эпизоды «Москвы 2042» недалеки от реальности. Там есть одна важная идея: по мнению Гениалиссимуса, чтобы разоблачить коммунизм, нужно его построить. Кстати, многие современные законы у меня вызывают такое же ощущение — их авторы своим рвением не укрепляют авторитет власти, а разрушают его. Перемены быстро не совершаются: люди пока еще остались советскими, им важны советские ценности.

— Ощущаете ли вы, что и сейчас существует цензура?

— Обычно я цензуру не ощущаю, но вот недавно сделал новую редакцию пьесы «Трибунал», и в больших театрах ее не взяли по очевидной для меня причине — из-за страха.

В СССР был Главлит, формально созданный для того, чтобы не допустить разглашения государственной тайны, а на деле вмешивавшийся абсолютно во все. Придирки могли быть любыми — к примеру: «Почему вы пишете так грустно?», «Почему в вашей книге мало коммунистов?». Все начальники были цензорами — и «Ивана Денисовича», скажем, напечатали только после личного разрешения Хрущева. Сейчас не так: можно издать практически любую книгу. Тем не менее какие-то материалы не пропускают из-за страха«как бы чего не вышло». В итоге у авторов срабатывает внутренний цензор, потому что неясно, что опубликуют, а что нет.

— Новые законы, например о разжигании межнациональной розни, могут считаться скрытой цензурой?

— Возможно. Действительно, определенное наступление на литературу ведется, но художественная литература пока вне опасности.

— Война и мир — важные категории для осмысления современности. Где сегодня проходит граница между ними?

— В 90-е гг. наша страна сделала существенный шаг к демократии. Тогда наблюдалось очевидное стремление к европеизации. Сейчас наоборот: происходит движение в обратную сторону, сопровождаемое тезисами о загнивании Европы, кризисе Запада и т. д. Вот недавно депутат Никонов в одной передаче сказал: «Не будем забывать, что Европа — это родина фашизма». Мне кажется, это уже переходит все границы. Разве это единственная идея, которая родилась к западу от наших границ?

— Чувствуете ли вы сейчас крах идей шестидесятников?

— Абсолютно нет. Конечно, я не раз слышал утверждения в духе «вы прожили жизнь зря», но я так не считаю. Лично я написал некоторое количество текстов — и имею основания надеяться, что мои книги еще какое-то время поживут и без меня. Я не думаю, что мое поколение потерпело поражение или что идеи растворились в воздухе. Благодаря тем усилиям произошло определенное движение вперед, и даже сейчас где-то копится духовное сопротивление. Я думаю, что Россия неизбежно примет европейские нормы поведения. По ряду причин — в том числе и из-за активной «игры мускулами»: мы сейчас очень близко подошли к большой войне, которая может обернуться катастрофой в первую очередь для нас. Столкновения ни в коем случае нельзя допустить; пройдет время, и маятник качнется в другую сторону.