Украинская политическая виагра

Олег Одинцовский о стране-спасительнице увядшей идеи объединенной Европы

В эти месяцы очень много говорилось про то, зачем гордым великоукрам понадобилось в Европу. До того захотелось, что они до выборов не дотерпели. Однако не менее интересно, зачем все это понадобилось Европе. Даже если вынести за скобки имманентное ястребам и прочей пернатой евро-атлантической фауне желание двигать флажки на Восток. Но вот если говорить не про коварных правителей, а сугубо про еврообывателя и евросозерцателя. Ему-то что? Вроде, все есть, живи – не тужи.

Мне кажется, здесь как раз и зарыт искомый волкодав. Среднеевропеец после столетий гражданских и имперских войн, феодальных и классовых битв, отныне в своей повседневности более не отягощен необходимостью бороться за личные права и свободы. Он достиг всего, чего хотел, а всё прочее – лишь вопрос денег. Социальный статус связан не со свободой личной реализации, а исключительно с самой реализацией. С особенностями самой личности, а не с преодолением запретов. Проще говоря: социальный лифт есть, нажимай лишь кнопки по своему росту. Хочешь выше – подпрыгни, наконец.

А в остальном – ограничений нет. Ни на профессии, ни на браки, ни на свободу слова, ни на самовыражение, ни на самоунижение, ни на семяизвержение. Когда смотришь на типовую пеструю евротолпу, поначалу радуешься глазом, что она, как правило, отличается красками и типажами от среднерусской – какой-то более серой и угрюмой, с похожими одеждами и прическами. Но на определенном этапе созерцания европейского разнотравья начинает возникать странное чувство, что перед тобой некая однородная масса. Скопления вольных западников в вызывающе ярких дрессах, с сумасшедшими бородками и бакенбардами, ирокезами и бабочками, торчащими стрингами и пирсингами, массовыми тату, силиконами, подтяжками на брюках и на лицах – почему-то вдруг начинают где-то в подсознании напоминать северокорейцев, марширующих в единой униформе. Ну как глаз не различает цвета радуги в луче света. Всеобщее стремление демонстрировать индивидуальность дает ощущение массовости, тяга к обязательной оригинальности, сделавшись поголовной, сама становится неоригинальной.

Они очень крепко уяснили для себя, что самое страшное для людей – это именно одинаковость, униформа, безликие марширующие шеренги. Это кошмар тотальной личной несвободы, который является непререкаемо Абсолютным Злом в типовом кино про борьбу за Свободу. Одинаковые мистеры Андерсоны действуют от имени Матрицы, которая хочет отнять у человека индивидуальность в настоящей реальности. Добром и ценностью стало само право выбора из огромной и пестрой колоды с вариантами, в которой по определению не может быть одной правильной карты – добро и зло относительны, абсолютны только право выбора и запрет на это право.

И вот всеобщее желание быть «не как все» сделало всех похожими на всех. У всех за душой одинаковые кредиты и кредитки, одни ценности (свобода лучше несвободы наличием свободы), одни враги (тоталитаризм и запреты). На первый взгляд, у них самые разные вкусовые предпочтения, авторы и авторитеты, кумиры и секции, религии и сексуальные заморочки. Они все состоят в каких-то кружках и движениях, собираются по увлечениям. Но все это никак не портит гармоничную мозаику всеобщего консенсуса одинакового многообразия: феминистки похожи на гомосексуалистов, «зеленые» - на веганов, дайверы на драйверов, любители йоги на нелюбителей йоги. Они поснимали естественные и искусственные блокираторы, победили все очаги сопротивления свободе самовыражения для любых фриков и причуд, назвали браком любые союзы, хоть однополые, хоть трехполые, хоть бесполые.

Не похожим на них был бы какой-нибудь осколок эпохи – трудяга-пахарь или рабочий-станочник. Но его постепенно вытеснил (на обочину или вообще как явление) всеобщий постмодерн. А свято место носителя идеологии модерна у станка и метлы занял мигрант из иной культуры, который живет своей параллельной жизнью. Вот представьте себе общество сплошного креативного класса. Он радикально отличим от традиционных сообществ, но не различим внутри самого себя. Как, скажем, целая ванна лака для ногтей с блестками. Пестро, но однородно.

И произошло то, что и должно было произойти: им стало скучно от самих себя. В старом фильме с прекрасным актерским дуэтом Майкла Дугласа и Кэтлин Тернер «Война Роузов» любящие супруги, достигнув всего, обустроив свой дом так, что любая новая безделушка вносила бы дисгармонию, стали постепенно ненавидеть друг друга. Все есть, не к чему стремиться, не за что бороться, не от кого защищать семью и дом, что очень часто сплачивает людей. И энергия нашла выход во взаимной ненависти.

У Гёте есть чеканная формула: «Nur der verdient sich Freiheit wie das Leben, der täglich sie erobern muss!» – «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой». И вот весь исторический бэкграунд богатого души прекрасными порывами умницы-европейца учит, что свобода без борьбы за нее – не то.

Права – это то, что выгрыз, завоевал, отстоял в условиях яростного сопротивления. А без этого, он ощущает себя как анекдотический представитель южных народов в публичном доме: «Адэвайса и сапратывлайса!».

Он веками воевал за свободу, и тут вдруг: «бац! – вторая смена!». Полный социализм-утопизм, Томас Мор и Томмазо Кампанелла. Каждому по потребностям, от каждого – по желанию. Главное – добыть денег на удовлетворение потребностей. Но это уже не тема борьбы за свободу.

А пепел Клааса стучит. На воображаемом плакате у каждого красноармеец, который тычет пальцем: «А ты сегодня бился за свободу?». И вот, чтобы супруги Роуз не рассорились от пресыщения и не погубили свою же свободу (не навыбирали кого не надо в Европарламент, например), срочно понадобились объекты для приложения горящих труб. Поскольку внутри таких объектов не осталось, энтузиазм ширнармасс бросили сражаться с врагами свободы вовне. И массы с готовностью откликнулись. Заботливым геополитикам только и нужно было подставлять нужные объекты, как Шурик подставил горшки чихающему Моргунову в «Операции Ы»: а вот вам Милошевич, Саддам, а вот – Каддафи и Лукашенко… Подстегиваемая пеплом Клааса общественность с готовностью лупит лбом по горшкам, потому что твердо помнит: «лишь тот достоин…». В атаку!

Украина подоспела (ну или была подготовлена) крайне вовремя. Как говорил Костик Велюрову в «Покровских воротах»: «Тетя – дивное существо. Но ей не хватало в жизни событий. Одиночество и беллетристика. Вот что осталось в удел этой женщине. Меж тем мое пребывание здесь позволяет ей пережить игру страстей в непосредственной близости от Покровских ворот. И она благодарна».

Европа действительно ужасно благодарна. Она взбодрилась. Майдан ждала, ждала Европа... И дождалась. Причем именно такой, чтоб с драками, страстями, зажигалками, жертвами, стенка на стенку, брат на брата, до крови и слез, и все это – в прямой евроэфир. Как пишет живой прообраз пелевинского Ударного дискурсмонгера первой статьи Бернара-Анри Монтеня Монтескье: «У вас, народа Майдана, есть объединяющая вас всех мечта. Ваша мечта — это Европа. … Не та Европа, что устала от самой себя и сомневается в собственном смысле и предназначении, а живая, кипучая, героическая Европа. Поэтому европеец, который попадает сюда из охваченной сомнениями Европы, не представляющей, кто она такая и куда ей идти, испытывает, казалось бы, забытые чувства, когда видит здесь этот огонь. Вы показываете нам, какой должна быть Европа. Вы напоминаете нам, каким чудом может быть Европа, если развеять то, что немецкий философ и противник нацизма Эдмунд Гуссерль называл «прахом великой усталости».

Украина стала своеобразной виагрой для начавшей было терять былую эректильную функциональность евроидеи. Ею взбодрились, воспользовались, как рекламный Шнур своим химическим препаратом, чтобы проорать: «Я – тер-р-рминатор-р!» Щас, мол, как введу… санкции! Другой вопрос, что Украины может надолго не хватить. И дальше нужно будет заняться какой-нибудь Белоруссией, либо еще кем-то, кто даст новые поводы для Подвига.

А вот Россия вне Садово-либерального кольца все еще находится на стадии модерна. Здорового такого, кондового, неутонченного. Ей пока нет надобности взбадривать себя искусственными средствами. Если у Европы нет больше выбора между добром и злом – она сама для себя стала воплощенным добром. Соответственно, зло – всё, что не Европа или не стремится в нее войти. А внутри Добра – оттенки добра.

У России же – ее вечный мильон терзаний, рефлексии и сомнения. И альтернативы путей развития как у взбесившегося компаса – хочешь назад в СССР, хочешь вбок в либеральную Европу. Или тебе вширь в Евразийство, или вглубь в православные Византии, или под бок Китаю. Ни один не закрыт, ни один не воспринимается консенсусно, как абсолютно верный. И все так смачно, бескомпромиссно, взаимоисключающе. Зачем нам чужие каддафи и саддамы для самовзбадривания, когда мы каждую минуту можем любого персонажа из прошлого эксгумировать – хоть тебе Андрея Курбского, хоть тебе Сталина. У нас вон, Ленин до сих пор живее всех живых – Украина не зря с памятниками сражается: он и у них вполне живой. Уж точно не менее чем Бандера.

И если Европа соскучилась по драйву, то мы от него устали. Нам бы, наоборот, передышку подольше. Они побежали себя эрегировать Украиной, а для нас это сигнал – опять началось. Как это было на протяжении всей нашей истории. Отечественная с французами, Отечественная с немцами, Интервенция, «холодная», теперь «вторая холодная»… И вот русские мужики эпохи допостмодерна, вздохнув, перекрестившись и засучив рукава, пошли воевать за свою свободу. За которую нам, хочешь – не хочешь, а приходится идти на бой – на русский вечный бой, в котором покой нам только снится.