Местная фамилия

                                                     МЕСТНАЯ   ФАМИЛИЯ

                                                                                    1

         Деревня Калашкино  слабо мерцала  тремя уличными  фонарями крохотной, едва заметной точкой в центре России. Столбы  чуть ли не до половины замело  декабрьским снегом, который под Новый год, как всегда в этих местах,  даже и в кромешной темноте, когда  пурга  тушила фонари, переливался волшебными блестками, будто посыпанный мелким битым стеклом. Морозило легко, и  деревенские при тусклом свете фонарей бегали друг к дружке в гости или по делу. В этот вечер беготни по дворам было больше обычного, и густой пар из-под толстых от ватной обивки дверей то и дело вырывался наружу, отчего пороги  леденели и мужики ругались на баб, так как им  утром предстояло эти наледи сбивать топорами и лопатами. А кому хотелось ишачить еще и перед работой?

         Но женщины  не унимались.  По Калашкину летел слух – кто-то из стариков  Калашниковых помирает. Деревня пребывала в волнении -  сразу было и не разобрать, кто задумал  идти на тот свет :  здесь проживало несколько семей Калашниковых. Фамилия-то была местная, хотя и привозная. К примеру, Григорий Калашников приехал сюда в пятьдесят третьем после отсидки за побывку в немецком плену. А Артемий Калашников учительствовал тут  еще до войны, переехал из соседнего района. А  Михаил Калашников  прибыл  как двадцатипятитысячник поднимать  колхозы в их Зареченском районе. Этот, правда, вскорости удавился, говорили, от тоски по городу, но его дети  тут прижились. А внук Мишка Калашников работал участковым и был грозой всей округи. Еще проживал Федор Калашников, отец знаменитой председательши Валентины Федоровны. Она  когда-то работала  в самом бедном зареченском колхозе председателем. Но недолго. Однако успела накопить деньжат и выстроила в родной деревне себе двухэтажный дом. А отец ее в тот дом идти жить не хотел, обитал на отшибе, в зачуханной избушке. И тому была своя причина.

                                                                                             2

         Очень любил Федор Калашников женщин. И хотя исполнилось ему уже  восемьдесят три годка, проходу  ни молодым, ни старым не давал. Любил он их нешуточно, а так, что, побывав даже по великой пьяни хоть раз у деда Федора, по второму разу к нему идти никто не  хотел и за  магазинную поллитровку.

Беда была в том, что сильно дед увлекался во время своих любовных игр, до того, что, взобравшись на  женщину, не слезал с нее несколько часов кряду. Да лежал на ней не просто так, подремывая, а усердно исполняя свою мужскую работу. Пока баба под ним не начинала выть, а потом и кричать во весь голос, так что на деревне всем слышно было. Случалось, приходилось  Валентине Федоровне стаскивать папашу с бедолаг,  легкомысленно поддавшихся на уговоры неугомонного старца.

         На днях , зайдя в дом отца, чтобы убрать перед праздниками, она застала именно такую картину. На грязном полу дед Федор  почти до смерти замурыжил бабу Катю Калашникову, которая время от времени перебиралась на житье к соседу от  зануды-сына, не позволявшего ей прикладываться к чарке. А выпить баба Катя любила смолоду, еще с военного времени. Когда осталась одна без мужика с четырьмя детьми на руках. Троих тогда похоронила и  супруга, без вести пропавшего,  с войны не дождалась. Вот и утешалась на тяжелой работе в песчаном карьере стаканчиком первача собственноручно сваренного из свекольной браги. Ходила  для утешения по вечерам к Федору Калашникову, которого некоторые по ошибке считали ее кровным братом. По молодости и по пьяному делу  Катерина  как-то сносила  неуемную  любовь Федора. А с годами стала от него прятаться. Но если уж попадалась к нему в руки где-нибудь в огороде, то приходилось ей туго. Долго после того ходила Катерина, растопырив ноги,  зажимая  мокрую – для охлаждения потертых до крови мест - простую холстяную рубаху. Взрослому сыну Кольке было стыдно за мать, и он беспощадно гонял деда Федора от своего дома. Но настырный старик так и норовил подкараулить  его старуху и затащить в свой гадюшник на стакан самогону.

         Вот вошла  Валентина Федоровна в дом, а  там посредине  мусорной кучи  орет не своим голосом баба Катя. Дед же знай себе елозит по старухе – туда-сюда, туда-сюда… Схватила дочь отца за плечи и пихнула его в сторону. А силушка-то у не мерянная, отцовская, и полетел дед Федор к чертовой матери под кровать да и застрял там. Тем временем  Валентина Федоровна  вытолкала  воющую бабу Катю за дверь и позвала отца из-под кровати. Строго так позвала,  и отец  выкатился, намотав на голову  кружевной подзорник. Так и стоял перед дочерью с замотанной старыми желтыми кружевами головой и слушал. А она приказывала ему перебираться к ней на окончательное житье.

         Спорить было невозможно – у  Валентины власть. Она и  их участкового Мишку  Калашникова позвать может. А у того  разговор короткий – за шиворот и в каталажку. Дед Федор стал разматывать с головы кружево и что-то промычал. Дочь  не расслышала, но подумала, что старик упирается, и выбежала, хлопнув дверью. «Все, за Мишкой участковым побежала»,- обреченно  подумал дед и стал натягивать фуфайку. В деревенской каталажке на опорном пункте, по рассказам  ее завсегдатая, куриного поджигателя Леньки Калашникова, и зимой и летом холодно и нет никакой постели, только голый топчан. Один на всех. Кто-нибудь спит, остальные ждут очереди. Дед Федор поежился, матернулся и сел на табуретку ждать участкового.

Текст полностью на http://www.proza.ru/2007/11/10/335