ОТТЕНКИ ЖИЗНИ.
ОТТЕНКИ ЖИЗНИ.
1.
Два года назад Николай Иванович, выйдя из белого потрёпанного ржавчиной на дверцах «Жигулёнка», который он купил, когда ещё работал трактористом в совхозе, подвернул правую ногу на ровной дороге, проскользил спиной по мокрой траве - вьюнок и - на шесть месяцев в больницу. Подломился позвоночник. Инвалид первой группы.
Зимой он занимается гантелями, силовым эспандером, который закидывает на лопатки и начинает растягивать под считалку жены Валентины: сто! Так он к весне готовится. А весной на огороде пластается. Возьмёт лопату за выдраенный ладонями до блеска черенок, станет на коленки, вгонит штык по самую горловину с оставшейся силой в землю, надавит коленкой. Следом Валентина с красным пластмассовым ведром с клубнями скороспелой картошки.
- Не отставай, - кричит Николай Иванович, не обращая на пот, который хлыщет со лба, выедая солью лицо, - шустри.
- Да ты в молодости так не копал, - откликается Валентина.
От слов Валентины Николай Иванович сцепляет зубы до скрежета, сильнее сжимает черенок, поднимается, хочет пристроить ступню, но падает.
Летом Николай Иванович колорадских жуков с кустов картошки в консервную банку с бензином или керосином стряхивает. Осенью снова на коленки мозоли натирает.
Широк и просторен его двор. Трёхкомнатный кирпичный дом с голубыми, тускнеющими и пошатнувшимися ставнями. Летняя кухня, на двери которой нарисованы Аксинья, несущая на коромысле вёдра с водой с Дона и Гришка Мелехов, молодецки гарцующий на коне. Бетонный с плоской шиферной крышей гараж. Раньше и железная, и древесная стружка на зацементированном полу была, Валентина не успевала убирать, и самогонная заначка в пластмассовой пол-литровой бутылке, спрятанной в фибровом чемодане под винтами, шурупами, гвоздями… Затих и столярный, и токарный, и слесарный шум. В десяти метрах от притихшего гаража бревенчатый дубовый свинарник с шестью опустевшими опрокинутыми вверх дном глубокими корытами. Погреб с железным навесом с тарными ящиками, сваленными в паутинном углу. Рослая баня, срубленная топором из берез и скатанная в ошкуренные гладкие брёвна, с вымытыми до блеска двумя окошками с кружевными тюлевыми занавесочками и чистым резиновым ковриком перед одноступенчатым порожком. Было три ступеньки, поубавилось на две.
Раскинулось хозяйство Николая Ивановича. За кирпичный забор в степь перешагнуло бы и до берегов Чира добралось бы. Да вот споткнулось. Строил для сына Ивана.
Пронёсся Иван вначале, словно гром над станицей. Высшее юридическое образование. Майор полиции. Живёт и работает в Ростове. Не на станичном рынке вытаптывается среди брезентовых палаток, базарных прилавков и не водку цедит в сараях, гаражах, в кафе и кафешках, облепивших станичные мелковатые улицы. Не зазывалой: пришел с алтыном, ушел с полтиной.
Год назад подсёк Иван и Николая Ивановича, и Валентину. Румянилась Валентина. Не ходила, а летала по станице и в дождь, и в снег, и в жару. Вихрем кружилась. Станичники называли её: юркая прыть. На лету здоровалась, на лету смеялась, на лету и задорничала. А потом стала высыхать. Сморщилась, словно мешковину на лицо набросила. Постарался Иван и для отца: не работала одна ступня, сын обвалил и вторую. Ходит Николай Иванович, опираясь на палки, а ступни по земле, как пустые лапти, волочатся.
2.
К беде, которая тянется за Андреем Ивановичем уже более десяти лет, родственники из станицы… пристегнули ещё и свою.
После телефонного звонка через десять часов он подъезжал к станице. Бетонный мост. Въезжаешь на него с волгоградских земель, а выезжаешь в ростовские. Какие столбы, мосты… не ставь – землю не разделишь. Выпаленное поле. Раньше от хлебов ломилось, сейчас в бурьяне запуталась. Душный запёкшийся воздух. Мелководный замутненный Чир с небольшими камышовыми островками. Сохнет Чир. В сухоту и деревья захватывает. Отрываются деревья от корней - берега заваливаются. В десяток домов татарская слободка. На въезде в станицу - гранитный памятник: голова танкиста в шлёме, придавленная неуёмной фантазией скульптура. Рынок. Самое оживленное место. Раньше голь на прилавках селилась, ветер гулял не за что было и зацепится. Бойко торгуют станичники коврами и узбекскими, и туркменскими, и пушистыми платками из козьей шерсти. Всё, что в окрестных прудах, в Чиру и Дону вылавливалось, что в лесу и посадках собиралось, что на огородах и цветниках выращивалось - перебиралось на рынок. Даже белая глина, которую купающиеся мальчишки, заныривая в Чир, доставали со дна, и которая, как говорили старожилы, лечила больные суставы и омолаживала.
Вокруг рынка кафе «Станичник», «Казак», «Алтын», «Аксинья»… Загуляла станица, поубавилась работа, остались хлебопекарня, маслобойка и огромный зелёный элеватор, заглянув за который уткнёшься носом в почерневшие деревянные кресты, «высаженные» ещё гражданской войной. Старое кладбище, заглушенное жилистым репейником. Через дорогу постепенно обживающееся новое.
В летней кухне висело огромное прямоугольное зеркало, в котором отражались Николай Иванович в чёрной заплатанной фуфайке, Валентина в сером, помятом платье, застегнутым под заострившийся подбородок, с короткими рукавами, из которых выглядывали припухшие руки, тёща – Вера Николаевна - в роговых очках с утолщенными линзами. Круглый раздвигающийся на две половинки стол с наброшенной белой скатёркой, пластмассовая литровая бутылка свежака - самогона, жареная кругляшками картошка с репчатым горьким луком на обкалённой чугунной сковородке, пупырчатые свежие огурцы, краснощёкие помидоры и алюминиевая тарелка с подсолнечным маслом. Окна, закрытые выгоревшими от солнца местными газетами «Призыв».
- За встречу, - сказал Николай Иванович, поднимаясь со стула с обломившейся спинкой и опираясь животом на стол, а левой рукой на сучковатую палку. – Махнём.
В зеркале промелькнул стакан, словно по воздуху пролетел. Ловко пьёт Николай Иванович. Двумя глотками осаживает. Закусывает смоченным в подсолнечном масле кусманом хлеба. Овощное не трогает
- Спасибо, что откликнулся, - сказала Валентина, подтягиваясь мелкой рюмкой к Андрею Ивановичу. – Как дорога?
- Как всегда. Бабушки с картошечными, морковными ведёрками, петрушкой. А закусочные, кафе с водкой, шашлыками, чебуреками с армянами, азербайджанцами… Когда перед Тамбовом сворачиваешь направо в лесок, там весь их табор. Жарят, парят.
- Перемешалась Россия, - Николай Иванович пошаркал палочкой по коричневому потрескавшемуся полу. – Всё перемешалось, как в бетоне мешалке. Или, - грубоват Николай Иванович, ткнул в сторону деревянной будки в конце огорода.
Он искоса набросил взгляд на Андрея Ивановича, вздохнул, да так, что затрепетал угол скатёрки, промассажировал круговыми движениями левую сторону груди.
- Попал Ванька, Андрей, на торговле наркотиками. Восемь лет могут дать. – Он покачал облысевшей головой и наложил заскорузлый кулак на помятый морщинами широкий лоб. - Нужно обязательно помочь, Андрей, - в приказном тоне закончил он.
Андрей Иванович с ответом не спешил. Его отношения с Николаем не были натянутыми, но они не были и дружескими, а застольными с обязательной рюмкой и если бы не Настя – родная сестра Николая и жена Андрея – их можно был бы считать гостевыми. Это была одна сторона. Другая заключалась в том, что Николай и Валентина считали Андрея, если не тюхой, то, по крайней мере, уступчивым, покладистым. Ездили ли они на бахчу, Николай выискивал потрескавшиеся дыни на день, а с крепкой желтой кожурой на зиму, арбузы с высохшим хвостиком, тыкал в них, а Андрей грузил. И делал он это не из-за покладистого и уступчивого характера, как казалось Николаю, а в охотку. Прижав к груди пудовый арбуз или пару, тройку круглых дынь – колхозниц, он вспоминал, как отец вывозил его на стареньком «Москвичонке» в степь на бахчу с кавунами. Прицепную тележку с наращенными деревянными бортами, забитую под верхи с арбузами и дынями, привозили во двор Николая. Валентина ругала мужа, что тот гробит машину, но, поругав, пересчитывала привезенное, сама закатывала в гараж или погреб, закрывала, а ключ на верёвочке вешала на шею. Были ли они на ночной рыбалке, Николай потягивал самогонку, а Андрей собирал сушняк, мастерил костёр, рыбачил, варил уху. В памяти откликалась Луганка и камышовые ставки с росистым туманом и первая удача: зависший на самодельной удочке сверкающий на солнце карась. Уходили ли в лес, подлески за грибами…, словом, и там Николай, находя опята, налепившихся кучей на замшелых пнях или белые грибы, спрятавшиеся под ворохом пожелтевших листьев, втыкал палку, ориентирую Андрея, чтобы тот напрасно не бил московские ноги.
Глядя на Николая, который, не переставая поглаживал левую сторону груди, Андрей спрашивал себя: стоит ли ему сказать в лицо Николаю то, что грызло его дорогой?
« Я смогу поменять ситуацию с Иваном, - думал он, - а Николай поменять ситуацию с моим сыном не сможет. Что же помогать? Помогу – скандала не будет, и как бы доброе сделаю, откажу – врагами можем стать. Николай и так загнан в угол. Мне добивать?».
- У тебя, Андрей, контора военная, сильная. Из Москвы пусть звякнут. Да и в Ростове у тебя связи имеются. Сам говорил. Родственники мы, - твёрдо закончил он, постучав вдобавок палочкой.
Слушая Николая, Андрей Иванович смотрел на высокую раскинувшуюся в ветвях дикую грушу, переросшую и дом, и кухню. Легкий ветер срывал с неё дички. Они падали на крышу кухню, выбывая дробь. Дребезжал в углу белый с поржавевшей ручкой холодильник. Мерно тикали часы в коричневом прямоугольном футляре с огромным маятником. Ветер то поднимался, врываясь сильными порывами через открытую форточку и тогда тиканье, дребезжанье… тонули в шуме железных листов, слабо прикрепленных к стропилам кухни, то стихал.
- Ты спишь, что ли? Андрей.
Николай Иванович стукнул стальной ложкой по стакану. Андрей потянулся к бутылке, но Николай перехватил его руку. Немалая сила, перебежавшая с ног в руки.
- Успеем. Давай по делу. Не напрасно отмотал ты тыщу вёрст. Бензина сколько пожег.
- Давай. А на что ты меня толкаешь? Коль?
Николай с изумлением посмотрел на Андрея и, видимо, ошарашенный вопросом даже потянулся к палочке с крючковатой ручкой.
- А если я вляпаюсь? Николай. Закрыть уголовное дело это не на бахчу за арбузами и дынями съездить. Бутылку взял, отвалил её сторожам, они тебе разрешают с десяток и дынь, и арбузов, а сами за самогонку. Они к стакану прилипли.
В это время вместо десяти хоть полсотни забрасывай. И мимо сторожей проезжай. Они даже на тележку не посмотрят, а с поклоном провожать будут и зазывать на следующий раз. А тут, - на язык просилось «уголовщина».
- Ну, - Николай Иванович громко выбил пальцами дробь на столе, - нужно это сделать так, чтобы шито, крыто и забыто. В твоей конторе это могут.
- Коль, - начал Андрей Иванович,- Иван ведь знал, что у меня Володька наркоман с десятилетним стажем.
- Так ведь Москва от Ростова далеко, Андрюша, - смекнула Валентина, быстро ухватившая перемену в Андрее. - Иван же не ему продавал.
- Валь. Продавал ростовским хлопцам, а те тащили московским. Для наркотиков сейчас все дороги в России доступны. Главное, чтобы в кармане зелёный свет был.
- В Москву не продавал, - Валентина, словно выстрелил взглядом. - Точно знаю.
Окна, хотя и были закрыты, и занавешены, но форточка оставалась открытой, между рамами и стенами оставались щели, в которые пробивался выжженный воздух, распекая лица.
- По пятам ходила?
В зеркале замелькали прыткие глаза.
- Не ходила, но одно я знаю. И твой сбился с дороги, и наш.
- Вы и другое знаете. Да молчите. Так я скажу. Мой других не сбивает. Себя губит. А ваш. Не сердитесь. Скольких ваш отравил таких, как мой Володька? А теперь помочь.
- Сурово загнул, сурово, - Николай Иванович попытался подняться со стула, но упал. Андрей Иванович хотел помочь ему, но тот оттолкнул его руку.
- Не нужно, - глухо сказал Николай Иванович. – Я тебя звал не мне помогать, а моему сыну. Зачем тогда приехал? Почитать нам. Вся станица уже начитала. Со двора, как курицы выходим. Я вот уже с двумя палочками хожу, а если Ивана засадят, то, – он передёрнул обвисшими плечами.
Валентина заплакала.
- Ожесточился я, Николай. Понимаешь? – с тоном оправдания сказал Андрей Иванович. - И сам не рад, что ожесточился. Я и жена бьёмся. Десять лет сына на плечах тащим. Законов нет на принудительное лечение. Один государственный трёп. Помнишь. Приехал сын мой на отдых к тебе. А вечером накололся. И на тебя. А ты сразу за ружьё схватился.
- По-твоему я должен был стоять, увещевать и уговаривать его, а он бы меня кромсал? – закричал Николай Иванович. - Так? Я мог бы его и застрелить. А не застрелил. А стоило только курок нажать. Не нажал. Спас я Володю, - с нажимом сказал он, - а то лежал бы, - Николай Иванович помахал в сторону элеватора палкой.
- За это спасибо.
Отделался ли словом Андрей Иванович или искренне сказал, или… Бог его знает, какие чувства порой стоят за словом.
- Вот видишь: спасибо. Ты наливай, а то разговор сухой. Эх, время было. Как сального и мясистого кабанчика десятипудового тебе подбирал. Как на бахчу за дыньками, да арбузами гоняли. Полсотни километров. На Цимлянское водохранилище катали, когда я директором рыбсовхоза был. Каких сомов на лягушек ловили. Костерок, уха, свежесть…
Может и заманивал Николай Иванович воспоминаниями, но Андрей Иванович не думал об этом. Было.
Задробил дождь, рассеивая жару и внося свежесть и прохладу. Дорожные мысли Андрея Ивановича: таких, как Иван расстреливать, сажать пожизненно спотыкались, когда он смотрел на повисшего на палке Николая. Он путался в чувствах и спрашивал: зачем я ехал? чтобы только высказаться и отметиться?
- Деньги его подбили, Андрюха, - дрогнул Николай. - Они не только Ивана сбили. Всех запутали. В нашей станице все верховоды, как князьки с миллионными дворцами и теремками, а ни одного князя ещё не упекли. Да что там князья! Государство помешалось на деньгах. Мой товарищ продал дом родителей, умерли они, наследство ему оставили, он деньги в банк положил, а банк под это подгребли, как её, - Николай Иванович обратился к Валентине.
- Под санацию.
Был ли это товарищ Николая, или Николай был сам товарищем, Андрей Иванович не стал выяснять.
- Вот. Санацию на народные денежки навесили. Так он из своих кровных денег только семьсот тысяч получил, так распорядилось там, а верхушку срезало государство и себе в карман. Сказали бы по-честному: не санация, а грабёж. Государство, вон, сколько отжало себе, а оборонная подруга. Подружилась с министром и хапанула миллиарды сверх макушки. И ничего. Стихи сочиняет, картины рисует, я бы таких, - Николай Иванович загрохотал кулаком по столу, - на лавку, без штанов, при народе и розгами, розгами, или так, в какой стране не помню, в бочку с дерьмом, а сзади с саблей идёт и машет, не нырнул в бочку – голова скатилась, нырнул – голова на месте. Отдута с красной верхушки всё пошло и простых заманило, а Иван кроху взял.
- Хорошая кроха, - взгляд Андрея Ивановича скользнул по верхушке дикой груши: водой и светом живёт, - ты же мне рассказывал, как праздновали день рождения Ивана на берегу Дона возле Серафимовича. Берег столами заставили. Лодки, катера, катамараны. Шампанское в Дон выливали, угощали: пей, батюшка Дон, за наше здоровье. Я тогда ещё подумал: в майорских ботинках генеральский шум не поднимешь. Спросил тебя, а ты в ответ: бизнес у друга Ивана, Иван помогает ему своими связями, торговля компьютерами и мобильниками. Наторговал. Восемь лет теперь за тюремным прилавком стоять будет и продавать.
Николай Иванович расстегнул фуфайку, которая была одета на голое тело: прохудившаяся, впавшая грудь с обвисшей кожей.
- Не усмотрели мы с тобой, Андрей, за сыновьями. Выходит, что ровня мы с тобой.
- Что не усмотрели - ровня. Только мой на отраве не наживался.
- Моего пригибаешь. Да сколько не гни, а он твой племянник. В детстве московские игрушки багажниками ему возил.
Из под приземистого дивана, прилепившегося к глухой стене кухни, Николай Иванович выгреб маленькую красную машинку. Может быть, она случайно там оказалась…
Андрей Иванович не обратил внимания на машинку. Он не мог оторваться от взгляда Веры Николаевны, который пробивался к нему через роговые очки с утолщенными линзами. Шесть сестёр и четыре брата. Всех похоронила она. Последней сестру Нину, которая во время войны возила на полуторках артиллерийские снаряды. Год назад поссорилась сестра с Верой Николаевной. За что – Андрей Иванович не знал. Потом инсульт прихватил сестру. Не оставила Вера Николаевна её в больнице, забрала к себе.
- Вы же родственники, - Вера Николаевна вздохнула. - Что ж вы делитесь? Может, вам в суд пойти разбираться? Несчастье у вас обеих.
- Ивана нужно вытащить. Так, - сухо сказал Андрей Иванович, не вдумавшись в последние слова Веры Николаевны, которая, сняв очки, протирала углом скатёрки запотевшие линзы. - Он для тебя внук, для Николая и Валентины сын. А для меня кто он? Племянник, который, работая в полиции, молодых, как крыс травил. Вот матери и отцы отравленных сказали бы тебе, Коль, спасибо, и стали бы они выручать Ивана. А я один из них.
- Ты, как в гражданскую войну, - зло бросил Николай Иванович. – Руби налево и направо. Раньше идейные были, а сейчас законники. Так кричащие и пишущие законы, первые их и топчут. Для себя в них ворота создают, а для простоты щели, чтоб глотку не драли.
- Ты дослушай, Коль, а потом печатай меня. Я сейчас перед тобой не идейный и не законник. Отец я. Вот сын мой узнает, что я вытащил Ивана.
- А ты не говори, - всхлипнула Валентина.
- Поздно. Иван после вашего звонка мне - звонил Володьке с изолятора. Что Володька мне скажет? Он козырную карту получит. Наркоман, чтобы достать дозу, не три варианта, а тридцать три придумает. И ответов не три, а тридцать три. И первый: отец, да ты же торговца наркотиков вытащил, а меня давишь.
- Не торговца, а племянника, двоюродного брата.
- Да для наркоманов нет ни братьев, ни сестёр, ни дочерей и сынов, ни отца и матери. Их кровные родственник деньги. У кого деньги можно выгрести на укол, тот для них и отец, и мать, и брат, и сестра. Вот Володька мне и скажет: торговцев давить надо, тогда и я без доз останусь. Он не только это скажет. Он смеяться и презирать меня будет. Да это ладно. Он себе ещё большую волю даст и оправдание.
- Выходит, что не хочешь, - Николай обвис головой.
- Как тебе сказать. Я...
- Да не нужно ничё и говорить, - заглушено бросил Николай Иванович. - Ясно. Приехал поболтать, да успокоить нас. Да что твои слова против восьми лет тюрьмы моего сына? А! - надорвался голосом он.
- А что твоя просьба и Иван против моего сына? Ты же просто смотришь на моего сына, а не чувствуешь то, что я чувствую. Мысль мою, что я торговца наркотиками со срока снял, а сына моего не могу вырвать, как её выбить? Она опухолью там прирастёт. Скальпелем потом выковырять? Или водкой постоянно заливать.
- Так Иван будет же в тюрьме. Там же не дом. А твой…
- Мой сын, – отрубил Андрей Иванович, - уже более десяти лет в тюрьме. И я, что не делаю, по каким клиникам с ним не мотаюсь - не могу его вылечить, а сам он не может. Ивана выпустят через восемь лет. А Володька, может, остаться на всю жизнь.
- Хочешь, я перед тобой на колени стану, - всхлипнула Валентина.
- Хочешь, - протянул Андрей Иванович. – От меня зависит, так? Если я захочу, то станешь. Если бы ты хотела, то не спрашивала бы меня. Да мне это и не нужно.
- Ты, Андрей, уже привык бороться, - вмешалась Вера Николаевна. - Посадят Ивана. Николай не выдержит, Валька тоже и я с ними в одну дорожку. Не доживу. За плечами уже стоит.
- На жалость толкаете?
- Нет, Андрей, не на жалость. Ты дальше загляни. Похоронная жизнь у нас получится. Николай мой сын, а ты зять. Чтобы Николай не сделал – не откажусь и на тебя не променяю. Он однажды…
- Замолчи, мать, - Николай Иванович покраснел.
- Да что молчать. Пусть знает. Николай мне самогоном в лицо плеснул. Простила, потому что душой он надорвался из-за Ивана, а ты, как сам сказал, ожесточился. Не можешь понять, что деваться тебе некуда. Ты в оглобли попал. Не поможешь, так тебя наши похороны съедят, не успевать будешь нас хоронить, а поможешь - мысль будет грызть: племяннику помог, а сыну не смог. Не нам, а тебе решать.
Что мог ответить Андрей Иванович? Когда ехал, в глазах было только одно лицо: Иван и дорожные мысли: таких нужно расстреливать, сажать пожизненно. А сейчас, увидев лица и послушав, исчезли те мысли, и осталось - тоже одно лицо, но в нём кроме Ивана, и Николай, и сам он…, и всё виденное в дороге.
Комментарии