Отношение Пушкина к женщине

                У Пушкина нет ничего случайного, не входящего в контекст его уникальной жизни, его нравственного и художественного развития.  И эпиграммы его и нецензурные стихи и даже юношеские эротические пьесы – всё связано единым строем и никогда в глубине ни на йоту не менявшимся праведным, светлым, тёплым и честным мировоззрением его. И потому ничто не должно быть произвольно изъято из научного анализа его наследия. 
              
             Так В.Ходасевич пишет:

            «В своей лекции о Пушкине недавно прочитанной в Париже, митрополит Антоний (Храповицкий) заявил категорически, что Пушкин никогда не писал «Гавриилиады», этого «бездарного» и «лишённого всякой красоты» произведения…
              Я не стану в тысячный раз повторять те многочисленные и исчерпывающие доводы, которыми устанавливается авторство Пушкина…О «бездарности» «Гавриилиады» и о том, что она «лишена всякой красоты», мы узнали от митрополита Антония. 
              До сих пор подобные обвинения, к счастью, не высказывались…Поэма и сейчас ещё ждёт серьёзного рассмотрения по существу… Если всмотреться в «Гавриилиаду» немного пристальнее, то сквозь оболочку кощунства увидим такое сияние любви к миру, к земле, такое умиление перед ними, что в конце концов хочется спросить: разве не религиозна сама эта любовь? 
              Такова была степень богомольного благоговения Пушкина «перед святыней красоты», что в поэме сквозь самый грех Мария сияет невинностью. 
             Сквозь все непристойные и соблазнительные события, которые разыгрываются вокруг неё и в которых она сама принимает участие, почти только пассивное, Мария проходит незапятнанно чистой…Описывая «прелесть греха», таким сияющее чистым умел оставаться лишь Пушкин».
              В.Ходасевич эмоционально описал своё яркое впечатление от поэмы, но не ответил на заданный им самим вопрос, почему пушкинская муза остаётся невинной и чистой, даже если описывает непристойности? 
              А ответ на такой, кажущийся с позиции ханжеского отношения к грязи пола сложным, вопрос, в действительности прост и лёгок. Пушкин не разделял библейского отношения к женщине и полу. 
              Александр Сергеевич любил жизнь и не мог видеть в кульминации её – зачатии новой жизни и вообще половой любви ничего предосудительного. 
              Более того сам половой акт для поэта есть светлый праздник – «огниво любви», а половые органы женщины – «цветок любви». Для Пушкина нет ничего непристойного в половом «сношении», «соитии». 
              Великий русский поэт никогда бы не употребил сих низменных, воистину непристойных слов по отношению к женщине.          
             «Пушкин бесился, слыша, если кто про женщину скажет: «она тяжела» или даже «беременна», а не брюхата – слово самое точное и на чистом русском языке обыкновенно употребляемое…» ( Из переписки П.А.Плетнёва с Я.К.Гротом). 
              Пушкин был прост во всём, что касалось естественных отправлений жизни и не имел предрассудков его чопорных современников. За это его и любили женщины. 
              И потому у Александра Сергеевича было столько любовных романов и увлекательных историй во взаимоотношениях с женщинами, что он видел в них красоту душевную и телесную, женскую мягкость, нежность и утончённость чувств. 
              Поэту не приходилось, в отличие от так называемых деловых людей что-то изображать, напускать на себя серьёзность и набивать себе цену, «ставить себя на подобающее место».
              Александр Сергеевич жил всегда открыто, был весьма развит физически, каждый день садился в кадку со льдом, был ловким наездником и метким стрелком, душой кампании на дружеских встречах, весел и прост в общении. 
              Как такого не полюбить искренней женщине? Поэт не считал женщину ни в чём ниже мужчины. 
              Пушкин наделяет своих героинь такой полнотой жизни, что и мужчины могут позавидовать их эмоциональной и внутренней духовной силе, широте взглядов и увлечений, жизненному размаху и ответственности вместе с тем пред Богом и ближними, пред детьми и родителями своими.
              Александр Сергеевич искренне любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. В любви к Пушкину признались не только его современницы, но и лучшие наши русские поэтессы. 
              Анна Ахматова и Марина Цветаева не только дали нам образцы лучшего понимания его творческого наследия, но и публично, через столетие после его смерти признались в любви к нему, как мужчине и человеку. 
              Это так потому, что у поэта никогда не было чувства превосходства над женским полом, присущего хотя бы тому же не в меру строгому западнику, критику В.Белинскому, не понимающему почему Татьяна Ларина не бросила всё на свете, не надругалась над сединами своего мужа и не кинулась сгоряча в любовном экстазе на шею любимого ею Евгения Онегина. 
               По мнению «великого» записного демократа Белинского, Татьяна не выказала свободы, соответствующей «правам человека» европейского толка и в соответствии с современными XIX столетию представлениями «не отдалась» любящему её мужчине. 
               Как же это возможно? - Только из ложного стыда перед светским обществом – мыслит В.Белинский, не ведая, что женщина следует своей  Родовой судьбе, своему долгу и семейным обязанностям и даёт обеты пред Богом также и на тех же основаниях, что и мужчина. 
               По Белинскому раз уж уродилась женщиной, стало быть и отдалась, и это всё что женщине остаётся, если она не ханжа. 
               Вот и изумляется Пушкин «примерам невежливости» в отношении к женскому полу у разных народов:

              «Во Франции, в земле, прославленной своею учтивостью, грамматика торжественно провозгласила мужеский род благороднейшим»... «даже люди, выдающие себя за усерднейших почитателей женского пола, не предполагают в женщинах ума, равного нашему, и, приноравливаясь к слабости их понятия, издают учёные книжки для дам, как будто для детей и т.п.» 
        
                Пушкин удивляется лицемерию французов потому что сам думает иначе.

Ему не понятны не свободные чувства, продажная любовь, снисходительное отношение к красоте, к величию идеала. 
               Даже его казалось бы отрицательный герой Евгений Онегин «вчуже чувство уважал» и не воспользовался искренним девичьим признанием в любви к нему, хотя Татьяна Ларина и была ему далеко не безразлична, потому как в его «сердце» была «и гордость и прямая честь». 
               И в этом отличие пушкинского Онегина от так называемого «героя нашего времени» Печорина М.Ю.Лермонтова.
               Печорина, готового как и его автор на любые психологические ухищрения, лишь бы завладеть эмоциональной сферой своей очередной жертвы и властвовать над нею, подавляя её волю, и находить садистическое удовольствие в порабощении чужой души, а затем, пресытясь до конца своею победою, удариться от скуки в истеричный театральный мазохизм. 
               Нет, у Пушкина даже Дон Хуан в чувственном порыве каждый раз искренне любит предмет своих новых увлечений, забывая свою самость в очередной раз до конца. 
                              
                             «Шли годы. Бурь порыв мятежный
                               Рассеял прежние мечты,
                              И я забыл твой голос нежный,
                              Твои небесные черты.

                 И всё так же забывал Пушкин, и на этом забвении основывалась его сила; т.е. сила к новому и столь же правдивому восхищению перед совершенно противоположным! 
                Дар вечно нового ( пред своим прежним) в поэзии, именно необозримое в поэзии много-божие, много-обожение как последствие свободы ума от заповеди монотеистичной и монотонной, по крайней мере в поэзии монотонной: «Аз есмь Бог Твой и не будут тебе инии бози…».
                 Ведь забывать – это и для каждого из нас: есть условие вновь узнавать; и мы даже не научились бы, ничему бы не научились, если б в секунду научения каким-то волшебством не забывали совершенно всего, кроме этого единичного, что в данную секунду познаём. 
                 Монотеисты – евреи так и не образовали никакой науки. У них не было и нет дара забвения» (В.В.Розанов).
              
                Замечательно точно объяснил Василий Розанов разнообразие  увлечений  самого Пушкина и его персонажей и творческой полной красок и света палитры его. Его Дон Хуан отдаётся своему новому увлечению даже не замечая , что без оглядки и страха вступает в бой с силами родовой  жизни, в неравный бой с Судьбою и Временем, которое символизируют шаги Командора, и погибает в каменной длани того, кого он убил уже в жизни и хотел обесчестить по смерти…  

                                         Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит –
                                         Летят за днями дни, и каждый час уносит
                                         Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
                                         Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрём.
                                         На свете счастья нет, но есть покой и воля.
                                         Давно завидная мечтается мне доля –
                                         Давно, усталый раб, замыслил я побег
                                         В обитель дальную трудов и чистых нег (1834 г.).                                                                                    

              «Пора, мой друг, пора!» - напрасно предлагал Пушкин жене своей успокоить душу в обители дальней на родной, милой его сердцу русской земле, где бы он мог, отдохнув от придворного рабства предаться  праведным трудам и чистым негам с ближними своими. 
               Отрицая счастье в уродливом, противостоящем его народу обществе, поэт интуитивно прозревал приближение тяжких испытаний…Он хотел успеть как можно больше сотворить на родной земле, слышал Зов земли и Времени, полёт дней, когда каждый час уносит частичку бытия. 
              «Мы с тобой вдвоём предполагаем жить…И глядь - как раз – умрём.» - сколько выразительности в этих немых тире, какая тоска! 
               Александр Сергеевич до боли чутко, всем своим поэтическим существом, осознавал неправедность и несерьёзность личностно ограниченного «светского» прозябания, заместо естественной природной семейной жизни.
               Стихотворение это в рукописи имеет план продолжения: «Юность не имеет нужды в at home(в доме), зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу – тогда удались он домой. О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические – семья, любовь – религия, смерть». 
              «Пора, мой друг, пора!» - взывала душа поэта, но милый сердечный друг не услышал его зова…А тьма вокруг русского гения всё сгущалась и сатанела…