«Люди, принимающие решения, не понимают, как живет наше общество»

Глава благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская ко Дню защиты детей рассказала «Газете.Ru», почему верит, что можно поменять социально-экономическую политику в России, почему забота о детях выгодна государству в долгосрочной перспективе и почему перемены в первую очередь зависят от людей, а не политиков.

— Медведев подписал положение о деятельности организаций для детей-сирот. Расскажите, чем важен этот документ?

— Он довольно прорывной и меняющий ситуацию с учреждениями для детей-сирот. Пусть и не так кардинально, как бы это хотелось общественным организациям. Главное, что теперь все такие учреждения названы учреждениями временного пребывания ребенка. Каждые полгода должен пересматриваться план развития и жизнеустройства каждого ребенка, который предполагает работу, связанную с его устройством в семью. Пока положение задает общие рамки, дальше будут приняты подзаконные акты, создание которых важно отследить, потому что они могут извратить или улучшить ситуацию. Я надеюсь, что будет четко прописано, что первый шаг жизнеустройства — работа с кровной семьей. Сегодня достаточно отписки, что опека с семьей «поработала», а это может заключаться просто в требовании к семье исправиться.

Сейчас меняется вектор государственной политики, слова «сохранение кровной семьи» часто звучат с трибун. Можно сколько угодно говорить, что на Западе кровожадные люди забирают детей из семьи, хотя факты говорят об обратном. На Западе есть большой объем социальной поддержки. При этом по количеству лишений родительских прав мы можем тягаться разве что с США, но у них и населения в два раза больше. Так что нам гордиться нечем. И за громкими словами, что нам важна семья и традиционные ценности, пока не стоят механизмы поддержки этой самой семьи.

— То есть все заявления — пустые?

 

— Раз так много об этом говорят, есть надежда, что будут соглашаться на требующие ресурсов решения. Можно начать с банального. У нас нет социального жилья. Только 5% населения может участвовать в ипотечных программах. У остальных таких денег нет. Работоспособные люди зарабатывают на аренду, а мама, которая осталась с тремя детьми и младенцем на руках, оказывается на улице очень быстро. Для таких семей у нас нет никакой защиты. Она может теоретически стоять в очереди на жилье, но тут мы попадаем в еще одну ловушку. Если она нигде не зарегистрирована, то не может встать в очередь на жилье, не может получить никакие социальные услуги, поскольку все они привязаны к регистрации. Человек оказывается просто выкинут на обочину жизни, поскольку государство необдуманно принимает законы, не понимая, что за этим стоит. Конечно, нужно разводить регистрацию и иные услуги, а также возможность получить жилье. Регистрация должна быть, как в других странах, уведомительной. Из-за этого многие благотворительные организации, наша в том числе, начали развивать такую услугу, как временное жилье для мам с детьми.

— Получается, от регистрации зависит право на нормальную жизнь?

— На самом деле история с регистрацией показывает, что люди, принимающие решения, не понимают, как живет наше общество. Кажется, ведь так легко — купил жилье и живешь. Они не понимают, почему люди не хотят есть пирожные, когда у них нет хлеба.

Есть версия, что они все прекрасно понимают, но просто оставляют все в таком виде — это еще более чудовищно, поэтому я предпочитаю считать, что это непонимание ситуации и отсутствие профессионализма. Учитывая доходы принимающих решения граждан, это совершенно понятно. Мы по своему опыту знаем — как только у тебя немножко растет доход, ты перестаешь понимать проблемы людей, которые выживают, которых у нас большинство на самом деле. И когда ты вертишься в своем кругу, возникает вредная иллюзия, что мой социум — это мир. Но это настолько маленькая прослойка, что она обрушится при хоть каком-то серьезном кризисе. И тогда окажется, что те механизмы, которые работают не для всех, не работают ни для кого.

Одна из основных причин потери родительского попечения — это нищета, бедность и социальные болезни, которые являются результатом проживания в определенной среде. По-хорошему, серьезное лечение социального сиротства — это нормальная социально-экономическая политика, при которой у людей есть работа, доступное жилье, образование и здравоохранение. Базовые потребности, которые настолько выпрямляют жизнь человека, что потеря ребенка становится экстренной ситуацией, связанной с поведением этого человека, а не с внешними обстоятельствами. Понятно, что на это часто бывает аргумент, что в тех же условиях другие люди стали успешными. Есть люди, которые вышли и всех победили, у которых много жизненной силы и витальности. Но их мало. Не всем дана сила духа и крепкое здоровье. Тем более если это касается мам с детьми — это самая незащищенная прослойка.

— Но вы же понимаете, что нельзя поменять всю социально-экономическую политику?

— Я как раз уверена, что можно. Просто нужно, чтобы этого хотела большая часть населения, а не три НКО. В этом должны быть заинтересованы все, потому что риск попадания в ситуацию бедности или отсутствия жилья у нас один из самых высоких в мире. Другое дело, что есть инфантильность, люди живут с этим чувством на авось, что с ними ничего плохого не случится. А бороться за права другого они не хотят. В нашей психологии есть остатки патернализма, идеи о том, что государство должно как-то позаботиться, и так как нашего мнения никто не спрашивает, то и рыпаться нечего. Но сейчас другое государство. Во-первых, оно не позаботится, оно демонстрирует снижение расходов на человеческий ресурс, хотя на словах говорится, что он очень важен. Во-вторых, сейчас другая система координат. Без того, чтобы общество давило на государство, продавливая определенные решения, государство само что-то делать не будет.

У многих есть ощущение, что от них ничего не зависит. Хотя на самом деле, видя, что происходит, могу сказать, что зависит. Вот положение о детских домах как раз один из примеров того, как действовало гражданское общество. На это понадобилось 15 лет. Хотя совершенно понятно, что сегодня в не очень благостных экономических условиях тяжело принимать решения о реформе. Даже если в дальнейшем она принесет экономию, на начальном этапе она требует затрат. Поэтому мы боялись, что это решение отложат надолго, но этого не произошло. С 2015 года оно должно вступить в силу.

Я не могу сказать, что сильно разбираюсь в бюджетной политике, но мы очень большая и богатая страна. Мне кажется, что при нормальном распределении ресурсов денег на социалку должно хватить в первую очередь. Человеческий ресурс для такой огромной страны, как наша, должен быть главной ценностью. Потому что если мы его не будем развивать, то мы получим те самые спившиеся деревни с нулевой экономической эффективностью. Это же повлияет на ситуацию в целом: криминал, государственные вложения на преодоление безработицы и другие последствия.

— Вернемся к этому положению. Вы отметили важность индивидуальных жизненных планов. А что если это останется простой формальностью?

Госзаказ на сиротские семьи

В России начинает меняться система сиротских учреждений. Дети-сироты будут содержаться в учреждениях с устройством семейного типа, что потребует... →

— Сейчас в документах написано, что органы опеки и попечительства должны устроить ребенка в семью, а при невозможности — устроить в учреждения. Они и устраивают в учреждения. Сплошная невозможность. Плюс понятно, что нет задачи по конкретному ребенку, есть задача по общим цифрам: «нужно устроить в семью не меньше такого-то процента», чтобы ребенок не выпал из какой-то статистики. По новому документу, ситуация с каждым ребенком должна пересматриваться раз в полгода. Появившиеся вертикальные требования должны поменять подход. У нас же чиновники довольно просто устроены: если им за что-то не надо отчитываться, то они этого и не делают. Как только возникает новая строчка в отчете, возникает хоть какая-то деятельность.

— Расскажите о семейном типе детских домов, которые также вводит это положение.

— Это такая «квартирная» организация помещений, в которых живут дети. Есть место, где дети играют, спят, едят. Сейчас многие учреждения устроены по казарменному типу: дети живут в постоянном коллективе, у них нет ни личного времени, ни личного пространства, ни возможности представить, как живут семьи, потому что вся их жизнь проходит по другим законам. Поэтому когда мы от них требуем, чтобы они адаптировались и социализировались, это невозможные для них требования. Человек в 18 лет должен забыть все — как он жил, чему научился, что усвоил. И каким-то образом он должен понять, как все устроено, не имея картины мира, схожей с той, куда его выкидывают... Это очень тяжело. Кто-то с этим справляется, а большинство — нет. Конечно, когда их колечат в течение 18 лет, у них потом мало что получается.

— Но ведь в систему детских домов вкладывается огромное количество денег? Почему же не потратить эти деньги на изменение системы?

— Во многих странах, где произошла реформа, деньги были одним из основных аргументов. Конечно, такие условия вредны для детей. Но все же для государственных решений важно не это. Детские дома — дорогая система. Когда ребенок оттуда выходит, он неактивный гражданин, ему нужен постинтернат, а если он совершает преступление, попадает в тюрьму, то и там его надо содержать.

В России содержание ребенка в детском доме обходится в сумму 30–150 тыс. в месяц в зависимости от региона. Но это не те деньги, которые тратятся на конкретного ребенка.

Это деньги, которые идут на содержание системы. Основная часть уходит на зарплату сотрудников. На расходы, связанные с самим ребенком, остаются копейки. Понятно, что если бы кровная семья получала 100 тыс. в месяц на ребенка-инвалида, то у нас детей-инвалидов вне семей не было бы. Но так как это деньги в основном на инфраструктуру, то семьям такую сумму никто платить не будет. У семьи нет дворника и директора. В этом смысле конечно семейное проживание ребенка экономит средства. Поэтому даже учитывая, что усыновителям и приемным семьям идут выплаты, это все равно дешевле, чем содержать такую махину, как детский дом.

— А что с квартирами для детей-сирот? Почему с ними столько скандалов?

— Квартиры полагаются тем, за кем не закреплено жилье. А большинство все-таки прописаны у родителей. С квартирами у нас большие проблемы, поскольку социального жилья практически нет. На мой взгляд, собственное жилье и не нужно давать. Нужно давать долговременную социальную аренду и помогать человеку жить как все остальные люди. Сейчас получается, что квартира — это такая плата государства за то, что оно забрало человека из семьи и искалечило. Государство откупается от этих детей. При этом, конечно, понимается, какой вред нанесен, если учесть, что у остальных граждан шанса так получить квартиру нет. Вокруг этих квартир огромное количество нарушений. Пока дети содержатся в детских домах, квартиры продают, сдают. Бывают ситуации, что детей с инвалидностью лишают дееспособности, лишь бы не выделять им квартиру, потому что ее уже как-то использовали.

Нужна правильная государственная политика. Если с самого начала выстраивать работу с кровной семьей, например, с мамой с четырьмя детьми, то потом не надо будет каждому ее ребенку, который попадет в детский дом, выделять по квартире. Но у нас государство долговременно не думает, оно не думает, что будет с детьми через 18 лет. Оно распихивает их по детским домам, а потом с ужасом думает, откуда взять жилье в регионе. Эта политика требует серьезного пересмотра. Важно, чтобы в любом строящемся здании выделялось несколько квартир городу, как, собственно, и происходит. Но только у нас государство эти квартиры либо продает, либо использует странным образом. То есть даже при наличии такого фонда он не работает.

Есть одна большая ошибка, которой страдают некоторые регионы, — они строят дома для выпускников детских домов. Или есть районы, куда выселяют выпускников детдомов. Это бомба замедленного действия. Это как пригороды Парижа, где когда-нибудь начнут жечь машины. Это та самая недальновидная политика.

Этих детей исключили из социума, когда они попали в детский дом, и их исключают еще раз — они должны жить с себе подобными людьми, потому что они третьего сорта. Это неправильно. Но все считают деньги и думают, что так будет дешевле. Их нужно расселять и погружать в обычный социум, где они бы вливались в обычную жизнь и где у них не было бы пожизненной печати детдомовца.

— При этом вы считаете, что госполитика меняется?

— Мы, конечно, все время танцуем «шаг вперед, два назад», но я вижу, что понимание важности сохранения семьи или вообще понимание ценности для ребенка других условий появилось. Другое дело, что серьезных решений, требующих вложения средств, на федеральном уровне я не вижу, кроме этого положения.

При этом некоторые регионы меняют систему социальной защиты раньше, чем об этом начинают говорить на федеральном уровне. Чаще всего ситуация зависит от двух составляющих — от НКО, которые занимаются решением проблемы, и местных чиновников, который тоже в этом заинтересован и откликается. Тогда перемены происходят. У нас очень большая страна, и какую технологию ни возьми, она где-то была испробована.

Есть и семейные детские дома, и центры для проживания мам с детьми, и социальные участковые, и сопровождаемое проживание для взрослых с инвалидностью, и сопровождение приемных семей, и опыт патроната был. То есть все варианты того, как можно сделать лучше, уже испробованы. Другое дело, что это дальше никуда не перешло. Но накопление таких хороших практик меняет отношение. Хотя какой-то опыт теряется, его просто не замечают. Где-то, может быть, создали город-сад, но это никак не влияет на изменение соседнего города.

Важно сохранить эту поливариативность. Я очень боюсь, что когда государство что-то хочет изменить, оно все унифицирует. У нашего государства есть особенность не замечать тот хороший опыт, что есть. Как асфальт, который у нас каждые три месяца укладывается, — хороший сдирают и кладут новый, бесконечная история. Нет идеи, что людям должно удобно ходить, а есть идея, что поставлена задача и в рамках подписанной бумажки ее нужно реализовать.

— Как в Москве меняется система сиротских учреждений?

— Тут перемены идут уже третий год. Есть идея комплексного подхода к семейному устройству детей и профилактике сиротства. Предполагается, что сформируют систему, в которой будет вестись работа с семьей, а все учреждения для детей-сирот станут центрами семейного устройства, где они будут находиться временно. Пока таких в Москве два. Так что ту идею, что заложена в принятое положение, в Москве уже несколько лет пытаются реализовать. Конечно, это процесс долгий, потому что нужно перестраивать здания, кадровую систему. Плюс в Москве департамент защиты населения взял под свое руководство все учреждения, имеющие отношение к теме детей и семей. Если раньше дома ребенка были в департаменте здравоохранения, интернаты и детские дома в департаменте образования, опеки — в департаменте семейной и молодежной политики, то теперь все они перешли в соцзащиту. Все социальные услуги находятся в одном ведомстве. За каждым окружным центром социальной помощи населения будет закреплена функция социальной работы, они будут помогать семьям, живущим на их территории. Но пока это в самом зачаточном состоянии, потому что нет кадров, нет ресурсов. Но все равно в Москве ситуация лучше, чем во многих регионах.

— В Москве же в детских домах все меньше и меньше остается детей. Разве нет?

— Да, это так. Это была главная задача. Сейчас Москва хочет развивать профессиональные принимающие семьи. Чтобы дети попадали в замещающие семьи, а не детские дома. Была идея, чтобы в оставшихся детских домах сделать круглосуточных воспитателей и сделать таким образом приемные семьи. Но мне эта идея не очень нравится. Тот, кто это придумал, был вдохновлен детскими деревнями SOS, где воспитатели по сути опекуны. Но они живут в своих домах или квартирах, а не в казенных учреждениях. Все-таки проживание ребенка в приемной семье — это в первую очередь выстраивание привязанности. И из приемной семьи ребенка невозможно устроить на усыновление, потому что это для ребенка большая травма. Поэтому в центрах семейного устройства с воспитателями можно оставлять тех детей, у которых не будет постоянного устройства. За остальными же пусть лучше заботятся принимающие семьи, и пусть скорее ищется семья вовне.

— Будет ли когда-нибудь ситуация, когда детей в детских домах не будет?

— Нет, потому что всегда будет возникать ситуация, когда родители будут терять родительское попечение. А сразу устроить ребенка в семью не всегда возможно. Просто можно свести ситуацию к минимальному ущербу: когда основная масса детей будет оставаться в кровных семьях, когда лишать родительских прав будут в крайних случаях. Должна проводиться работа с семьей, если это невозможно, то работать с кровными родственниками, если это невозможно, то искать ему замещающую семью. Причем подбирать семью для ребенка, а не ребенка для семьи. Ребенок не товар, его не надо выставлять на обозрение, чтобы он кому-то понравился. Все это время ребенок должен содержаться во временной семье, что у нас совершенно не развито.

Сейчас такой алгоритм не работает. Очень часто ребенка начинают устраивать в семью, даже не выяснив, как можно помочь его маме, есть ли у него родственники. Плюс у нас закон говорит, что надо связываться с близкими родственниками, то есть тети и дяди уже не рассматриваются. Хотя, конечно, все зависит от людей, есть органы опеки, где сидят хорошие люди, которые понимают, как это важно для ребенка. Но это общим правилом не является. Так что нужно, чтобы хотя бы этот алгоритм начал работать, чтобы ребенка не могли забрать из семьи просто потому, что семье негде жить или нечего есть. Чтобы если ребенка забрали, то работали бы с семьей, чтобы ее реабилитировать. У нас же по закону если ребенка отобрали из семьи, то органы опеки должны падать в суд на лишение или ограничение родительских прав. Даже идеи о том, что можно восстановить семью, нет. И только если ничего нельзя сделать, то нужно искать ребенку семью. То, как сейчас это устроено, абсолютная бессмысленность. Мы травмируем и детей, и семьи. Семья, потерявшая ребенка, почти никогда не восстанавливается.

Женщина, потерявшая шанс на собственное материнство, когда сама вроде бы в этом виновата, чаще всего не сможет исправиться. Чувство собственного достоинства теряется напрочь, человек себя чувствует настолько никчемным, что есть великий шанс, что он по этой дорожке никчемности дальше и пойдет.

— И последний вопрос. Завершилось голосование в Общественную палату? Вы зачем попытались туда войти?

— Я там все время была в качестве эксперта. Для нас, тех, кто хочет перемен, важно на эти перемены влиять. Важно находить площадку для коммуникаций. Реагировать на изменения в законодательстве. И Общественная палата была одной из площадок, там нам удавалось менять коллективное решение. Мы в комитете по социальной политике пытались помогать какими-то конкретными вещами: кто-то не получил жилье в регионе, но при пинке Общественной палаты губернатору проблема решалась. Так что от нее был толк и практический смысл. Но при этом нынешний ее состав абсолютно нерабочий. Там нет специалистов из серьезных общественных организаций, не популистских, не окологосударственных.

В какой-то момент я перестала следить за голосованием, потому что оно стало бессмысленным, там были невероятные накрутки. Несколько знакомых, которые шли голосовать за меня, рассказывают, что в очереди в «Ростелеком» были люди, которых на работе заставили регистрироваться на госуслугах, чтобы потом передать логин и пароль. За кого шел их голос, они даже не знали. Рассказывают о том, что продают пачки с тысячами голосов. Так что это самые нечестные выборы, такого я не видела даже на обычных выборах, где была наблюдателем. И это для меня удивительно: когда те люди, которые таким способом куда-то попадают, будут потом изображать гражданское общество, некую позицию. Но понятно, что люди, которые изначально мошенники, они мошенники навсегда.