Первомайская сказка

Присыпанные снежной крупой и поднятые к небу, зады дачников не вызывали жалости. "Прогноз погоды надо слушать, прежде чем грядки копать", – думал, летя "в пыли на почтовых", Первомай, оглядывая среднюю полосу России. Он торопился на торжественный выход взбалмошной Весны. В этом году, вечно "юная" начальница, больше обычного упиралась и капризничала. Выбора у Первомая не было. Вернее – был, да только один: встретить, сунуть в руки букет сирени, а потом - пить-гулять, согласно штатному расписанию, невзирая на переменчивые весенние обострения у начальства.

А в это время Весна валялась на диване и грызла семечки, закинув ноги на подушки и пренебрегая своими должностными обязанностями. Она не слушала Мать Природу, а слушала Паоло Конте и подпевала: …It's wonderful, It's wonderful… good luck my baby…
Девять месяцев безделья привели к тому, что начитавшись научных гипотез и пеняя - то на ледниковый период, то на период невиданного потепления, Весна впала в депрессию. Противоречивые прогнозы ей не нравились, хотя – ей уже давно всё не нравилось. Устала она. Раз в неделю, выглянув из окна и, стряхнув с ладоней на чёрную землю то ли снег, то ли дождь, Весна плотно закрывала деревянные ставни и задёргивала шторы.

Так и лежала, бесцельно, глядя в потолок, и сплёвывая дни, как шелуху от семечек, не в силах побороть лень и душевную спячку. Настроения торжественно и окончательно выходить - у неё не было.
– Мир…труд!…май… – раздался неуверенный голос под окнами весенней резиденции.
«Первомай пришёл», - поняла Весна, встала и с раздражением захлопнула форточку. – «Не пойду»…

Несколько дней тому назад, проводив Зиму, с которой были переговорены все последние сплетни, Весна принялась перебирать наряды, приготовленные для торжественного выхода: надоевшая зелень и скромные девичьи венки из подснежников – скукатища! Средняя полоса…нет, чтобы поюжнее – с яркостью бегоний и фуксий, с недоступной роскошью ароматных цветов, запрещённых к размножению на вверенной ей территории. Весна всегда старательно исполняла свои обязанности, чтобы потом занять – в карьерной спирали – место потеплее. Когда это "потеплее" настанет? ...

Она давно просилась в командировку, по обмену опытом. На её просьбы никто не откликнулся. Весна ждала-ждала, махнула рукой и без разрешения, решительно отправилась на южные берега, куда её многократно зазывала горячая средиземноморская Примавера, обещавшая – "ух! – как – прокатить...", по весёлым европейским местам. И… они зависали в ночном безумии Ибицы, ели тапас, в нескончаемых барах Мадрида, кутили на вилле Софи Лорен в Позитано и отбивали ладони в кругу почитателей фламенко, на площадях Севильи.

На корриду Весна не пошла. В своей Средней полосе она привыкла любить несчастные стада коров, ожидающих первой травы, комаров и слепней.
– Ландыши…ландыши… первого мая… привет!? – серенада под окнами продолжилась, мешая слушать Паоло и листать памятные картинки "дольче виты".

Милый, простой Первомай! Он был её ежегодно последним и, кажется, самым любимым. Именно ему она доверялась больше других и с ним позволяла себе, окончательную распущенность и цветение. Но сейчас и его она не желала видеть. Весна хотела обратно, на берега тёплого моря, и – не хотела "то берёзок-то рябинок".

Первомай всё понимал - и про погоду и про природу, и про весеннюю хандру. Если честно, то он был уже не молод, просто ему по работе полагалось изображать радость и юношеский восторг. Этот образ ему навязали больше ста лет назад и он тянул лямку устаревшего спектакля, давно мечтая о другом амплуа.

Первомай родился в рабочем движении и не привык к буржуазным сантиментам. Его родители: отец – Восьмичасовой Рабочий День и мать – Анархия, уделяли ему мало внимания, проводя всё время на митингах и демонстрациях. Парижский конгресс второго Интернационала, попивая вино и дымя пахитосками, решил назначить Первомая – главным и ответственным! Дабы он, Первомай, тащил через века... память о своих буйных родителях. Этот буржуазный Париж и придумал Первомаю, раз в год – "решительно требовать!"… и маршировать пару-тройку дней.

Вся эта бурная деятельность приводила то к погромам, то к войнам. Люди выбирали себе цветовую гамму, согласно своим вкусам и то и дело: Красные били Белых или Чёрные гонялись за Жёлтыми...

Романтическая Европа, наконец, устала от этого человеческого компота страстей, и вытолкала Первомай в сторону Евразии, где он и увяз, не в силах сбросить с ног красные валенки революции.

Первомай устал от повторов, но трудящиеся и сочувствующие им, похоже – ещё нет. Стоило ему сделать шаг и объявить: "Здравствуйте, люди! Я пришёл!"... как люди тут же кричали "ура", доставали трёхлитровые банки с грибами и огурцами, стучали поллитровками по столешницам и наливали водки себе и "товарищам"…наливали… Затем, в зависимости от образования - тащили гармошки или гитары – и пели. И жгли костры, сжигая в огне праздника, разные сорта мяса, называемые шашлыком. А самые стойкие – доставали из сундуков красные полотнища и строились в колонны. Потом они шли с песнями к строго отведённому месту, где на деревянном помосте уже стояли, выпятив грудь, специальные люди и выкрикивали в микрофоны первомайские требования, а идущие ниже – кричали "ура!" Накричавшись, все шли домой и доставали трёхлитровые банки с грибами и огурцами, стучали поллитровками… по столешницам… и обязательно наливали …

Первомай не мог переломить ход истории. И верхам и низам – уже всё было пофиг, все устали от споров и пыльных аргументов. Первомай изнемогал от тщетных призывов и приевшихся штампов риторических словоблудий. Уже просматривался дефицит красных сатиновых полотнищ, но никак эта багряная ткань истории не хотела заканчиваться. Революционные валенки снашивались на нескончаемых демонстрациях, а чинить их уже никто не брался.

Первомай и не искал мастеров. Ему всё чаще хотелось бросить всё и просто быть частью Весны. Смотреть как распускаются бутоны сирени, слушать жужжание майских жуков и вдыхать жасминовый аромат. Лишь бы не думать о правах трудящихся, которым он ничем помочь не мог.

Подойдя к парадному крыльцу весенних апартаментов, Первомай аккуратно вытер подошву грязных галош об коврик, с надписью "велкам". Подумав секунду, он взялся руками за перила и, наступая на задники, снял калоши. Оглядев собственноручно залатанные красные валенки, он и их скинул. Мягко ступая шерстяными носками, Первомай взошёл на поскрипывающее досками, крыльцо. Шёлковый шнурок, истрёпанный за многие годы, привычно лёг в ладонь. Он потянул его вниз и услышал глухой звон бронзового колокольчика, тонущего в глубине покоев. Дом не откликнулся и хранил молчание.

Первомай хотел было ещё раз дёрнуть за верёвочку, но передумал.
– Когда весна-а-а придёт не зна-ю-ю… – сделал он ещё одну попытку разбудить Весну, но, почесав в затылке, оборвал приветственную песню и спустился с крыльца. Сунув сирень под мышку, он втиснул ноги обратно в валенки, а валенки в калоши, достал сигарету и закурил, ёжась от моросящего то ли снега, то ли дождя. «Предупреждать надо» - подумал он.

Ежегодный ритуал был нарушен. Первомай был парнем простым, без претензий, ему доводилось Весну встречать по-всякому, поэтому он не удивился и ломиться в хрупкие двери не стал, а просто положил букет сирени на почерневший сугроб. Вздохнув, он ещё раз оглянулся, бросил окурок в лужу, и привычно пошёл в народ.

И вдарил по шашлыкам!
И, растянув гармошку на плечевой размах, привычно заголосил с надрывом: «Ой, мороз, мороз... не морозь»…
Потом, как положено - поллитровкой по столешнице.

Исполнив ритуал, Первомай запахнул старую штормовку, и, натянув ушанку, пошёл досыпать, пока Весна не соизволит показаться. Он знал, что никуда она от него не денется, как и он от неё... ну, не в этом году, так в следующем...