Убить, чтобы быть добрым.

          Ласковое тепло жёлтых пушистых комочков мои руки помнят с детства. Бабушка поновляет глиняным замесом стену дома, а я укладываю спать в глиняную постельку выводок утят. " Ба, тюти-ути бай!", - зову её. Когда Ба, наконец, оборачивается ко мне уже поздно. Сон у тютей-утей стал вечным.

          А в два года я подражал коту. Что за зверь это был!?  Молнией налетал на крыс и давил их невообразимо много. Их тела в наваленных кучах были и моими врагами. Как кот я бросался на них и рвал зубами их мерзкие хвосты и мягкие загривки. Сейчас - бр-р, от этих воспоминаний, тогда же было нормально.

          Убивать я научился рано. Лет в пять. Жертвой были суслики, тушканчики и хорьки. Оружие убийства - лезвие. Орудие охоты - ведро и вода. Цель охоты - шкурка. Три копейки за шкурку суслика ( вкусный зверёк, скажу я вам ), пятьдесят за шкурку хорька. Тушканы те для забавы - выльешь из норы и попробуй его поймай. Ловкий до невозможности. А ты ловчее и быстрее. Ты победил, когда сумел схватить его. Приз для такого тушкана свобода - скачи кенгурёнок.

          В эти же годы меня заворожили рептилии. Мимо ужа, полоза или гадюки я не мог пройти. Зло шипящие они пригревались за пазухой и потом, позже, приводили в ужас девчонок в классе. Гадючьи зубы легко удаляются. Поэтому я и жив, хотя и кусан ими. Только однажды уважать себя меня заставила девчонка. Перекапывая клумбы на школьном дворе я решил напугать её здоровенным дождевым червём. Ха! Напугал. Напугала она меня, перекусив этого зверя.

          Земноводным также от меня доставалось. За их наглое квакание они наказывались воздухом через соломинку.

Вол и лягушка. Подозреваю, что Иван Андреевич тоже был подвержен садистским наклонностям.

          Рыбы, раки погибали в костре. Изумительная пища для пацана, с утра до ночи сидящего в реке! Потом было первое прозрение.

 Повальное увлечение пугачами и самопалами привело к казни пса, таскающего домашнюю птицу. Что-то во мне дрогнуло, когда первая пуля залила его голову кровью. Я не стал стрелять и не дал свой самопал ребятам. Пса добивали палками и тело отволокли в колею, где забросали глыбами земли. Я вернулся к той колее. Глыбы шевелились. Пёс был жив, он дышал. Одноглазый, в шрамах он прожил у меня лет десять. За маленький рост я назвал его Мальчиком.  Злобнее и добрее твари я не видел больше. ( Может быть кто-то такую во мне сейчас видит. )

        Пощажу нервы читателей. Скажу только, что я сознательный мясоед. Своё мясо я выращиваю сам и забиваю сам. Любую птицу и любой вид животных. Нормально. Свежина - это всегда праздник. Такая традиция.

        Когда я разговариваю с человеком и смотрю на его шевелящиеся губы, горящие или тусклые глаза я ясно вижу его неживым. И самый яростный, он вызывает у меня жалость своей беззащитностью. Одно движение, один миг и человека нет. Понимаешь это только тогда, когда убивал живое. Понимая, ты желаешь добра человеку. Ты желаешь ему жизни, которую так легко оборвать.

        Не знаю, может потому живут во мне эти воспоминания и эти чувства, что не только я убивал. Убивали меня. Поэтому я знаю, как из живого становишься неживым.