Страшен был год хозяйничания большевиков в балтийских странах. За этот короткий промежуток времени цветущие страны были превращены в обнищавшие, разоренные советские «республики», трепетавшие под гнетом чудовищного террора. В одной только Латвии за это время было убито тысяча триста тридцать пять человек, а вывезено и пропало без вести тридцать две тысячи восемьсот девяносто пять, из которых многие, вероятно, тоже погибли. Большинство высылок было произведено в ночь с 13-го на 14-ое июня, когда разбушевавшееся НКВД вырывало из родного дома ни в чем неповинных людей и без всякого предупреждения бесконечными эшелонами отправляло их на восток. В годовщину этого дня вся страна оплакивает погибших или пропавших без вести и возносит молитвы об их спасении и возвращении на родину. Товарная станция в Риге. Длинная вереница темно-красных вагонов, суетливая возня грузчиков, паровозные свистки, возгласы железнодорожников. К одному из вагонов подкатывает грузовик, шофер лихо осаживает машину. Начинается разгрузка. Водитель выходит из своей будки, сдвигает фуражку на затылок, усаживается на подножку, закуривает. Подхожу к нему. Прикуриваю. Заводится разговор о войне, о большевиках, о жизни при советском строе. Мой собеседник оживляется и начинает искренний и правдивый рассказ о страшных событиях, личным свидетелем и даже пассивным участником которых был он сам:
- Это было ровно два года тому назад. Наша страна была тогда оккупирована большевиками. Все мы жили в постоянном страхе и даже простые рабочие, ложась спать, никогда не знали, что их может ожидать утром. По городу упорно ходили мрачные слухи о застенках НКВД, пытках, расстрелах, но только никто ничего не знал, да и говорить об этом было как то опасно. Я работал тогда шофером на грузовике в рижском отделении всесоюзного учреждения «Союзутиль». 13-го июня 1941 года директор созвал всех шоферов и с таинственным видом заявил, что нам неукоснительно надлежит явиться на работу в десять часов вечера. На наши недоуменные вопросы он ответил, что произойдут маневры противовоздушной обороны, в которых должен принять участие весь транспорт. В назначенный час все мы явились и, согласно приказу, вывели свои грузовики на улицу к жому, находящемуся неподалеку от райисполкома. К этому времени там собралось множество других грузовиков, запрудивших все окрестные улицы и дворы. Время от времени из здания райисполкома торопливо выделили какие-то штатские и одетые в форму люди, подходили к какой-либо из машин и быстро уезжали. Куда, что и как - не знал никто. А спрашивать - боялись. Наконец и ко мне подходят два милиционера и двое штатских, занимают места в машине, велят отъехать. И лишь после этого дают адрес. Подъезжаем к дому, расположенному на дальней окраине города, где обычно селился небогатый рабочий люд. Останавливаемся. Перед нами невзрачный трехэтажный дом, с облупившейся штукатуркой и покосившемся забором. Несмотря на позднее время, (было уже около двух часов), эта июньская ночь была совсем светлой. Один из штатских велит мне ждать и все четверо скрываются в дверях дома. Томительно и долго тянулось ожидание. Ждал я почти два часа... И в предчувствии чего-то недоброго, курил одну папиросу за другой. Наконец, двери дома открылись. Подталкиваемый милиционером, вышел невзрачно одетый мужчина средних лет с потрепанным чемоданчиком в руке. За ним шла женщина, в платке, с грудным ребенком на руках и мальчик лет восьми. Шествие замыкал милиционер, державший руку на кобуре нагана. Женщину усадили ко мне в кабину, между мною и милиционером. Остальные разместились на платформе моего «Форда».
- На сортировочную! – услышал я приказ.
Женщина с грудным ребенком сидела так близко от меня, что дрожь ее тела передавалась мне. Мои руки тряслись, я с трудом вел машину . . . Громко плакал ребенок. Подъезжаем к сортировочной станции. Вся дорога полна грузовиками, везущими к станции живой груз или возвращающимися обратно порожняком. Останавливаемся на платформе. Все пути заставлены бесконечными составами красных товарных вагонов. Их окна наглухо забиты решетками и колючей проволокой. Вагон, стоящий рядом со мной, пуст. Я вижу в нем только нары и дыру в полу, по-видимому, служащую уборной. Один за другим подкатывают грузовики. Милиционер выходит из кабинки и направляется к стоящему на платформе столу, за которым сидят трое в форме НКВД. Судя по шпалам на их петлицах - это большие чины. На их столике много папок, на каждой крупная надпись: «Дело». Милиционеры подводят к ним по одиночке привезенных с собой людей, чекисты углубляются в «Дело», велят привезенному что-то подписать, а затем указывают стоящему за ним конвоиру на тот или иной вагон. Тогда увозимого грубо, часто пинками и ударами, гонят в вагон, в который уже загнано много обреченных людей. Жен при этом разлучали с мужьями, детей - с матерями. Я осторожно озираюсь по сторонам и сую в руку моей соседки тридцатку, тихо шепчу: «Это тебе там пригодится...» Она машинально берет бумажку, удивленно смотрит на меня и разражается громкими рыданиями. Не в силах выдержать этой сцены, я выхожу из машины и подхожу к группе знакомых шоферов. Всем нам как то совестно глядеть друг другу в глаза и в то же время каждый из нас боится это показать. В разговоре я узнаю, что многие уже два, а то и три раза совершали подобные рейсы. Привозили людей всех категорий: были и священники, и коммерсанты, мелкие лавочники, много рабочих, инженеров, врачей, профессоров и ученых с известными именами. Некоторым позволяли брать кое-какие вещи, другим запрещали. Иным не дали даже одеться и привезли в пальто, накинутом на нижнее белье. Один из шоферов, сильно волнуясь и озираясь по сторонам, полушепотом начал рассказывать, как один из увозимых пытался оказать сопротивление. Это было в одном из особняков, на окраине города. Чекисты сперва долго бесплодно стучались в дверь, а потом неожиданно открылось окно и раздались револьверные выстрелы. Обреченному удалось уложить одного милиционера и сопровождавшего его жида в штатском. Но затем он сам погиб от ручной гранаты, заброшенной энкаведистом в окно. Некоторых шоферов чекисты брали с собой в квартиры «для подкрепления». Те рассказывали, что во время ареста чекисты говорили обреченным, что они, как неблагонадежный элемент, подлежат отправке из пограничной зоны. Они убеждали увозимых, что отправлены они будут недалеко в деревню или небольшие городок где смогут прекрасно жить и заниматься по специальности. Во время этих разговоров энкаведисты большей частью производили тщательный обыск всей квартиры, особенно интересуясь книгами, перепиской и. ..
ценными вещами и шелковым бельем. Один из шоферов с возмущением показал часы, всунутые ему в руку энкаведистом, как подачку за молчание. Отказаться от этого шофер, разумеется, не смел. Непрерывной вереницей один за другим подъезжали грузовики. Среди ждавших своей очереди машин суетливо сновали энкаведисты, милиционеры и штатские с огромными портфелями в руках. К своему удивлению и омерзению, я вдруг обнаружил среди деловито суетившихся распорядителей этого страшного спектакля директора нашего предприятия, иудея Лившица, его помощника московского политрука Иванова, нескольких членов рабочкома. Директор заметил меня, подошел и, заговорщически подмигнув, сказал:
- Ну что, товарищ, поработали?
До сих пор не могу понять, как я тогда удержался от... подобающего ответа.
Живой груз был снят с моей машины. Милиционер подозвал меня и мы отправились обратно. По пути в исполком я сделал вид, что машина испорчена. Несколько раз мотор останавливался в пути, а под предлогом починки, я его окончательно разрегулировал. Таким образом, в следующий рейс мне ехать не пришлось. Так продолжалось всю ночь и весь следующий день. Все товарные станции города были забиты составами, переполненными людьми, предназначенными к отправке в неизвестную страшную даль. Никто не знал, за что их постигла такая горькая участь, какие ужасы и лишения им еще придется перенести, если они останутся в живых. Никто не знал, вернется ли когда-нибудь? Я уведен, что эта участь постигла бы нас всех, если бы немцы не освободили наш город от большевиков и НКВД!... Папироса моего собеседника давно потухла. Его взгляд устремлен в даль, челюсти напряжены, руки сжаты в кулаки. Под тяжестью нахлынувших воспоминаний он нервно сдвинул фуражку на лоб, сплюнул и подойдя к вагону, стал подгонять грузчиков.
Я. Смирнов.
ЗАЧЕМ? КОГДА? ПОЧЕМУ? Знойный июньский день. Мирную тишину меленького городка нарушают только паровозные гудки на станции, да рокот редких, громыхающих по ухабистым улицам, автомобилей. Мимо покосившихся деревянных домиков и казенных коробок домов железнодорожных рабочих тяжело громыхая проплывает длинный состав наглухо закрытых вагонов. Минуя вокзал он останавливается на запасных путях у товарной станции. Трое ребятишек, с присущим детям любопытством, разглядывают вновь прибывший поезд.
- Это лошадей везут, - авторитетно заявляет босоногий загорелый мальчуган в выцветшей майке.
- А может овечек, - равнодушно, не стараясь вступить в спор, говорит худенькая, стриженная девочка.
- А зачем решетки?
- Это, наверно, звери для зоологического сада - вмешивается в разговор второй мальчуган.
- Видишь и караулят их, чтобы не сбежали! Перепрыгивая через раскаленные на солнце рельсы дети подбежали ближе к вагонам. Вдруг за решетками показалось человеческое лицо. Черные впалые глаза, пересохшие губы с трудом двигаются.
- Детки, - шопотом произносит человек, - принесите воды!
- Не разговаривать с публикой, - рявкает красноармеец стоявший с винтовкой на площадке вагона, - проходи, давай! Дети не заставили еще раз повторять угрозу. Не успел конвоир кончить, как они уже удирали, сверкая босыми пятками по направлению к огородам. На огородах женщины пололи капусту. Увидя запыхавшихся детей и не разобрав ничего из бессвязных рассказов о вагонах, зверях и людях, они сами направились к товарной станции посмотреть в чем дело. Слух об эшелоне вмиг облетел маленький городок. Со всех сторон к станции спешили люди: кто в надежде увидеть среди арестованных родных и знакомых, кто просто из любопытства. Конвоирам уже надоело кричать и разгонять собравшуюся у вагона толпу. Один из них, вытирая пот с лица, стал уговаривать товарищей.
- А бросьте! Чего тут? Нехай смотрят на буржуев. У нас ведь таких нет.
Какая то старушка пробилась сквозь толпу с ведром в руках. Сынок, можно им водицы то снести? Жарко ведь… Красноармеец почесал в затылке, вопросительно глядя на других.
- Нечего - прохрипел один со звездочкой на рукаве, повторяя явно заученную фразу - они, буржуи, полно крови рабочего класса напились. В одном из вагонов послышался детский плач и за решеткой, узкого оконца показалась белокурая детская головка. Очевидно, мать старалась дать задыхающемуся изнемогавшему от жары ребенку немного подышать свежим воздухом. Несколько женщин в толпе всхлипнули и тихонько запричитали.
- Неужто и дети виноваты?
- Куда ж это их сердешных везут? Своих мало что ли в Сибирь то окаянную посгоняли!
Женщина с водой в нерешительности стояла между толпой и вагонами.
- Да, люди вы, или нет?! - растирая слезы по морщинистым щекам крикнула она, - ребенку то хоть напиться дайте!
- Ладно уж, - согласился, наконец, очевидно старший из конвоиров, только ты, бабуля, нам сначала напиться дай. Конвоиры по очереди приложились к ведру: с водой и когда все утолили свою жажду, старухе разрешено было подойти к вагону. Ведро просунули в чуть-чуть приоткрытую дверь. Откуда не возьмись в руках у многих женщин появились вода, хлеб, молоко. В нескольких местах они даже отважились подбежать к вагонам, наспех просовывая принесенное сквозь решетки.
- Может и нашим родным добрые люди где помогут, тоже вот, как вас увезли невесть куда.
- По места-а-ам!!!
Конвоиры засуетились. Состав судорожно дернулся и, круто взяв с места, рванулся вперед. Стук колес и лязг железа заглушали стоны и проклятия, раздававшиеся из вагонов, и плач и причитания стоящих на путях женщин. Последний вагон скрылся из виду. Женщины все еще продолжали молча стоять‚ глядя в том направлении, куда ушел страшный поезд.
- Из Эстонии да Латвии . .. А куда же их везут то? - со вздохом вырвалось у одной.
Ей никто не ответил. Молча расходились.
Х. Льдова.
Комментарии
Да, достаточно сейчас проехаться по прибалтийским странам и увидишь всё это, - обнищание, разруха, развал всего и вся... в общем задворки гейропы...
Что-то ты совсем поизносился - никакого креатива. :-)))
Вместо того, чтобы осмыслить, пережить и "упаковать смыслы".
А русский патриот является таковым вне зависимости от его убеждений.
Совершенно очевидно, что ты не понимаешь смысла того что здесь пишешь. То есть просто воспроизводишь примитивные пропагандонские штампы.
Если ты имел в виду упёртых сталинистов, то они ровно такое же ничтожное маргинальное меньшинство, как и идейные либерасты.
При этом замечу, что большинство людей, которые голосуют за Сталина в различных опросах - сталинистами никак не являются.
Однако ты Модестов, постоянно приписываешь мне то, чего нет. И как это понимать? Думаю, что я понимаю правильно - у Модестова умственная болезнь в сочетании с самоторчанием от собственного величия и патологической тупостью.
2. Сейчас прибалтика живет лучше, чам в СССР? У молодежи есть возможность учиться и работать дома? Могу согласиться, что в одном лучше - ездить свободно по Европе в поисках куска хлеба, как это делают у нас ( в России ) выходцы из Кавказа.
Если в этом счастье, то - радуйтесь: получили чего добивались.