ГАРМОШКА

ГАРМОШКА.

   1.

   Пятьсот рублей на сберкнижке. Среднего размера коричневый, новенький, но уже   заляпанный  сочившимися потом  пальцами  брестовской таможни чемодан с желтыми ремнями и блестящими стальными застежками. Два костюма: стального цвета и неодёванный в синюю полоску. Пара рубашек: голубая, обрезанная по локоть  и  полноразмерная  белоснежная с хрустящим воротником, пяток галстуков: короткохвостных и длинных со всеми цветами радуги. Бархатная красная бабочка, отливающие чёрным лаком остроносые туфли с выточенными, скошенными под низ  каблуками, стопка выглаженных шелковистых и холстовых  носовых платков. Пожалуй, всё, что осталось у Артёма после развода.

   2.

   Неделю он прожил на Павелецком вокзале на деревянных засаленных лавочках, смоченных потом и пахнувших куриной, яичной и селёдочной  снедью. Воздух был наполнен и женскими  духами «Красная Москва», и немилосердно политым мужским одеколоном «Кёльнская вода - Тройной», которые, смешиваясь с  перегарным запахом  водки «Московская особая» и туалетным, забивали голову свинцом и раздирали  легкие. И Артём, чтобы полностью не погрузиться в тяжеловесный удушающий и едкий  туман выходил ночью на привокзальную площадь, освещённую желтыми, мигающими фонарями,  но  и там его настигали смрад и  гарь выхлопных бензинных газов от белых такси «Волга»,  окурочный дым памирных сигарет и беломорских папирос. При подходе  поездов дальнего следования  из углов высыпались разноликие и разноакцентные   носильщики с отутюженными сверкающими бляхами на груди и  с железными, замусоренными, грохочущими тележками и выдавали такой вой и вопли: а, ну, ка дорогой товарищ.., что Артёму  казалось: горит вокзал  и площадь скоро забьётся пожарными.  Из сутуловатых, заезженных электричек, выдавливалась разноголосистая, раздёрганная и разношерстная  толпа, словно зубная паста из тюбика, и Артём, чтобы не погрузиться в эту ворчащую, ворочающуюся  и сметающую на своем пути жижу, уходил в мелкий сквер с хилыми, мелколистными берёзками и покалеченными кустами сирени, опрокинутыми и вывороченными железными урнами доверху забитые пивными, водочными бутылками… Вокзал настигал его и в скверике, но единственное, что  облегчало -  прохлада и свежесть ночного летнего воздуха.

   3.

   Через неделю он снял  в девятиэтажном потемневшем от дождя и снега панельном доме возле метро «Варшавское» с загнанными под землю переходами однокомнатную квартиру с балкончиком, захламленным обломками лыж и зашипованными палками, поломанными с алюминиевыми спинками санками, поржавевшим велосипедом..  Коричневый, обдерганный, как рогожа, диван, притулившийся к разлохмаченным обоям. Пара деревянных стульев без спинок. Каморка – кухня, в которой, расставив руки, можно было потрогать  стены,  выклеенные кусками пожелтевших газет и обрывками  красных обоев, от  которых рябило в глаза, а вдоль висков пробегала цепочка светящихся пятнышек. Скособоченный хромоногий  стол со съезжающей круглой крышкой. Неказистый кухонный вид с заляпанной газовой  плитой и обкаленными сковородками скрашивал грохочущий, временами взрывающийся  и бьющийся мелкой дробью холодильник  «ЗИЛ».  С поржавевшей дверкой, но холоднючий внутри, который Артём заполнял ливерной колбасой, кусками жареной рыбы треска и  водкой.

   4.

   Вечерами он напивался до беспамятства. Сваливался одетым на диван. Сначала его схватывал крепкий сон, но часа через два голова наполнялась сухими жесткими, как стальная проволока, мыслями и тяжеловесным страхом, комкающим и путающим. Он вскакивал с дивана и бежал к холодильнику: выпить, чтобы заглушить страх, но вечерняя привычка добирать даже капли бросала его в липкий, обливающий  пот, который, как чувствовал Артём, склеивал не только его руки, но и ноги. Проскользнуло в сознании слово: водка и вытянуло картинку куража.

Ему казалось, что он не то, что раздваивается, а пилится на куски. Сознание, словно отлетало от него. Он погружался в темень, страх выметал его на балкон. Высоко от земли, но несколько десятков метров и на таран с асфальтом с дробными камушками. Остальное дело техники. Да ведь, когда лететь буду, захочу вернуться назад?  а вверх дорога будет уже заказана. Единственным спасением от страха  были воспоминания и выдумки.

   5.

   Просторный поселковый двор. Рвёт меха гармошка кременчугская, живой душой откликается  и заливается. Не пляс и не припляс носятся, а вихорь с топами, да притопами, частушками и прибаутками. Не ровня ты громогласным  органам, несущим небесные звуки.  Приземленная и легкая. Кепку набекрень, гармошку в руки.  Подмигнул на потеху. Свистнул на удаль,  «…кинул пальцы сверху вниз…», заплясали перламутровые кнопки, мелкой дробью звуки рассыпались,  и,  понеся над землей.  Откуда ты? Чья рука тебя смастерила? Может,  смастерили тебя, чтобы ты  тишь степную и бескрайнюю пробуждала. Бесшабашная и голосистая. Переливчатая, да удалая. Не хитро тебя создали. Не затейливая, а простенькая.  Не вырядили и не украсили ни драгоценными камнями, ни  замысловатыми росписями. Ни красотой ты блещешь, а душой мастера.  Родилась ли ты в русской степи или  на других славянских просторах, а, может быть, вознёс тебя сумрачный германский гений или танцующая Вена…, А может родилась ты в неведомом захолустье, задавленным тоской и грустью -  кто знает? И не важно, где  родился, там и пригодился, а важно, где сроднился, там и пригодился.  А  породнилась ты с бесчисленными  деревнями, хуторками, посёлками…, русской ширью и далью. Вросла  в душу русскую не как итальянка, а как тальянка, ливенка… Не на  блестящих паркетах и в роскошных залах прижалась, а на лавочках, да на улицах под высокими тополями и белоснежными, душистыми акациями…. Звенел  лихой твой голос и не умолкал,  когда и радость наступала, и беда накатывалась…

   6.

   Через месяц опустошенный с тридцатью рублями: остатки  пятисотки, он снова оказался на Павелецком вокзале с коричневым новеньким чемоданом с желтыми ремнями и блестящими стальными застежками, а на следующий день  на вокзале в Луганске. Через час, проскочив на пригородном поезде Родаково, вышел на поселковой станции. Выкрашенные золотистой краской размером в высоту ладошки буквы: Сентяновка. Обрезал концовку. Сень… Одноэтажное выбеленное вокзальное здание. Вымытые до зеркального блеска окна. Вычищенная привокзальная безокурочная  площадь. Сверкающие и переливающиеся  солнечными зайчиками  стальные рельсы. И ровная тропинка, бегущая вдоль железнодорожной гравийной насыпи.

   7.

   Десять минут по летней тёплой земле влёт взял. Лавочка, застёгнутая в  целлофан, выбивающиеся за высокий зеленый дощатый  забор верхушки загустевшей  сирени.

- Не ждали, - сказал отец. –  Проведать приехал?

- Да, - сказал Артём.  – Проведать и гостинец тебе привёз.

   Он расстегнул чемодан.

- Так это же всё твоё.

- Было моё, теперь стало твоё.

   Отец хмыкнул.

- Да куда я галстуки и эту вертихвостку дену, - он ткнул в бабочку.

- Галстуки коровам, бабочку свинье. Гармошка жива?

- А куда ей деваться.

- Забираю в Москву. Отдашь?

   Недоуменный взгляд отца.

- Возьми баян. Пятисотрублевый. На заказ делали. Что гармошка.  В Москве гармошек нет?

- Нет.

   Отец подобрал глаза, щёлкнул пальцами.

- Сначала  за встречу. Это…

- Нет, батя.  Хватит меня с этого. Доставай гармошку…