часть 3 Сказка Бессмертного

Сказка старого Кащея (Бессмертного)

Господа, я тут Врио Кота. Он сейчас на больничном, а мне тут быть непривычно.
Однако же... Вот все говорят: царь, царь, скупердяй... А, думаете, нам, царям, легко? Тем более бессменным? Что, думаете, копеечка сама в карман закатывается? А сколько души положить надо, чтоб процесс наладить? Ишь, выдумали - «царь Кощей над златом чахнет»! Зачахнешь тут с вами. Были когда-то и мы рысаками! Как молоды мы, Кащей, были! Как искренно любили, как верили... Оглянись, господин хороший,.. да не туда, на жизнь свою оглянись, чего там видишь? То-то же. Много чего было, и хорошего тоже. Мне тут некоторые глаз колют бессмертием. А опыты кто финансировал? Пушкин? Плюньте в глаза тому, кто скажет, что здоровье не купишь! Плюньте и разотрите. Ещё как купишь! Да только вот вопрос, а на хрена вам вечность? Ладно мне планида такая — приходится срок мотать пожизненно — уж сколько можно этот бардак смотреть, вечно всё повторяется, хорошо хоть, что иногда в виде комедии... А вообще, что это вы тут делаете? Все ходите, ходите, да просите. Вам что, финансовый анализ сделать? Гоните ваши денежки, иначе быть беде,.. гоните их в шею, послушайте старика. А тебе, мальчик, чего надо? Ах, сказочку? Ладно, слушай. Только это очень грустная сказка, потому как правдивая:
Давно это было. Стоял на земле северской град Римов. Богатый город и народ в нем не бедствовал. Много было и ремесленников искусных, и купцов оборотливых, и хлебопашцев умелых. Но все они от первого до последнего владели воинским искусством, даже жены их и малые детушки, потому как стоял этот град на границах земли русской, да к тому же на самой главной торговой дороге из варяг в греки. И не одни только купеческие караваны по той дороге ходили, но и немало разного лихого люда  шастало. Да и дружины княжеские — то туда, то обратно, то оброк собирать, то супостата бить, то от того же супостата драпать, то есть, извиняйте, планово отступать, да заманивать. И потому тому граду никак нельзя было без могучей крепости. И была та крепость целым замком на крутой горе с одной стороны, с высокими стенами да с башнями неприступными с другой, вдоль дороги. Звался тот замок Царским городом. Там и собирались жители Римова, когда случались вражеские нашествия.
 В незапамятные времена жил-был в том Царском городе один мальчик. Хороший такой мальчик, добрый. Кашку он кушал, а маму не слушал. Потому как был он вегетарианец, а мама нет.  Бывалоча, мама поглядит жалостливо на сыночка, да как всплеснёт ручками, как заголосит: «Ой до чего ты худенький, сынок, прямо кожа да кости! Ну-ка давай мяска парного отведай, мы ж для тебя поросеночка нашего зарезали». А невдомёк ей, родненькой, что поросеночек этот Васенька был сыночку лучшим другом, что он его с рождения воспитывал, учил уму-разуму, а вот осторожности, да хитрости не научил — как ножа вострого избежать. Так же и с курочками-уточками. Да и молочка мальчик не пил — все думал, что теленочку не достанется.
А добрым таким мальчик был, видно в батю своего, потому как тот хоть и был воеводою в городе Римове, но слыл  очень добрым человеком, даж чересчур. Жители города любили его за то, но однако ж некоторые пользовались этою его слабостью, иные и без совести. Вот строят, к примеру, новую крепостную стену взамен старой, обветшалой. Так мало того, что разный там печенег норовит созорничать, пока крепость ослабла, так ещё и свой брат — подрядчик так и глядит, как бы сжульничать — подсунуть подгнившее бревно иль другу каку некондицию. А воевода и чует неладное, да неловко ему за бороденку нечестивца взять да рыльником по гнилой досточке поводить. Другой какой  враз по сусалам татя наглого, да в колодочки, аль к хвосту кобылицы дикой, а этот только покачает укоризненно головой, да взор потупит — дескать, что ж ты, мил человек, поганишься так! Вот так и качал он все время головой, потому как, чего уж греха таить, попадались среди честного люда города Римова и нечистые на руку, для которых слямзить чего, что глазом мигнуть. Ну иль богатырь какой хлебнет лишку зелена вина, да храпит под лавочкой с богатырским посвистом, вместо того, чтоб как надо службу ратную служить. Али ещё того хуже — честному соседу разные подвиги учиняет бессовестно. Так воевода глянет в мордоворот охальнику, да опять же склонит голову с укоризною. К чести сказать, так и вразумлял, да ненадолго только. Вот и приходилось ему все время главой трясти, да глаза к долу тупить. Оттого и прозвище дал народ ему — Шея. Но однако ж почитали его честны люди, а уж тем паче жулики, потому как  ежели какая беда наступала, так преображался наш Шея-воевода — и в огонь первым бросался, и в воду, а уж в сече и подавно не было ему равных. Соколом летал он на поле брани, валил супостатов охапками. А времена те были, как уж издревле повелось на Руси святой, да многогрешной, неласковые: не только всякий там печенег с половцем то и дело баловать  начинали да разбойничать, но и князья русские промеж себя не всегда ладили, а то и вели себя хуже татарина. Все делили князья  власть, да славу воинскую. Умный враг  тем и пользовался.
Вот и в те года, о которых сказочка наша, было нашествие войска половецкого на землю русскую. Много крови пролилось, много горюшка сделалось, да только под Черниговом-градом разбили русские дружины незваного гостя.

Спустя какое-то время возвращались понуро недобитые отряды половецкие в свои земли по широкой дороге мимо града нашего — Римова. Не до того было супостату, чтоб пытать счастья в осаде неприступной крепости. Ну, ясно дело, все жители города от мала до велика на крепостные стены высыпали. Насмехаются-веселятся, фигуры разны срамны ворогу показывают, а тот, хоть ярость таит, да вид делает, что его это вовсе не касается — не по зубам орешек-то. И вдруг грохот среди ясного неба — целый пролёт крепостной стены, густо облепленный римовчанами, рушится прям под ноги вражьему войску! Знать гнилые бревна при ремонте в основание положили — жадность хапужеская, да доброта княжеская большой бедой обернулись. Остолбенел ворог злобный от такой удачи негаданной, да всего лишь на мгновение — с гиком торжествующем да улюлюканьем повернули они своих коней. Схватились и русичи за оружие, да куда там! И была сеча зверская, да недолгая — силы уж были больно неравные. Кто смог пробиться сквозь врага лютого, тот ушел через луга да болота в леса густые. Да только таких по пальцам перечесть, да и те все израненные. Остальные все полегли в жестоком побоище в горящем городе. Ну кроме тех, конечно, кто заранее в лесах попрятался при первом же слухе о подходе неприятеля. Среди таких и торговцы-строители непутевые оказалися. Вот стоят в лесу уцелевшие, смотрят, как полыхает город их родной, слышат половцев крики торжествующие, да вдруг видят, как бредёт по лугу заливному воевода их. Щит да доспехи на нем все порублены, непокрыта голова кровью залита, на одной руке сына держит, в другой  - меч окровавленный. Подошёл Шея-воевода вплотную к землякам, увидал хапуг, глянул на них так, что те уже с жизнью распрощалися, да опять ни слова не произнес, только головой покачал по обыкновению. Затем опустил бережно сына своего на сыру землю, повесил ему на шею крест свой нательный, молвил: «не ходи по моим стопам», отвесил земной поклон живым, повернулся молча, да и пошёл твердым шагом в свой город пылающий, врагом жестоким разоряемый, бросив щит, да подхватив по пути второй меч. Более его никто не видел. И осталась от него только память недолгая, потому как Римов уже из пепелища не возродился, а немногие жители, оставшиеся в живых, рассеялись по миру. Да ещё сын остался его малолетний: хотел он было бежать вслед за отцом, да удержали его силою добры люди.
Так и остался воеводский сын сиротинушкой. Жил-был тот мальчик один. Много он бед перенёс. Но была в его жизни мечта заветная. Ни монахом ученым, ни витязем могучим, ни художником знаменитым не захотел быть, хотя и мог бы по силе своей внутренней. А вздумалось ему стать богачом несусветным. И не потому вовсе, что в юности горькой пришлось ему пережить и нужду беспросветную, и голод с холодом. «Если так люди гибнут зазря за презренный металл — рассуждал он, помня, как жажда наживы погубила его родной город, -так почему нельзя наоборот? Кольцо-то ведь круглое! Почему злато не может даровать людям жизнь, здоровье, свободу, счастье в конце-то концов? Только надо, чтоб его было много, очень много, так много, чтоб никто и ничто не смогли перешибить его силу волшебную. Почему, скажите, злато не может править миром, и править по-разумному, безо всяких там глупостей и несправедливостей? Кто богат, тот и силен, кто силен, тот и умен, кто умен, тот и добр, а как же иначе? А ещё всегда помнил тот мальчик последнее напутствие отца своего — воеводы Римова: «не ходи, сын, по следам моим», и видел сам даже слишком часто, что добротою вымощена дорога в ад. Добрым быть может себе позволить лишь сильный, а что есть сила, как не богатство?
Так и жил себе сын Шея, ведомый одной лишь целью, не зная ни любви, ни отдыха душе, ибо великая цель пожирает всю душу без остатка. Ходил он в обносках, не доедал, да не досыпал, зато приумножал капитал, честью и кровью заработанный, где хитростью, где твердостью, а где и смелостью. Любили его лучшие раскрасавицы, самые знаменитые богатыри и правители домогались его дружбы, да только не до них всех молодому богачу было, влекла его одна, но пламенная страсть. И тогда, когда стал он сказочно богат, когда вынужден был строить себе огромные замки царские да белоснежные корабли закладывать — богатство обязывает, понимаете ли: имидж — это всё; однако втихаря все ж любил он есть кашу да щи постные, а в покоях своих богато отделанных ходил в драном кафтанишке, да в лаптях, на босу ногу одетых. Конечно, достиг он своей цели желанной — богатства неслыханного, ещё бы — гвозди бы делать из этих людей. Да вот беда приключилася на старости лет ему: понял он, что напрасны все его дум высокие стремления, и что живет злато по своим, никому не ведомым законам природы.  Что когда богатство даром сваливается, то и пришибить может, а когда кровно заработанное — так высасывает душу до донышка. И что сделал он по жизни большой круг, да таки пришёл, откуда начал, и стоит он по-прежнему, глядя на зарево, да вослед уходящему навек отцу.
И хотел он запить, да не пьянеет, и хотел запеть, да уж не умеет.
Вот и сказка вся, да забыл сказать, что в те старые времена в память о воеводе том была приговорка промеж людей — как в сердцах кого обругать, бывалоча посылали: «А пошёл бы ты, мил человек, ко Шею». А уж мальчика того так и просто прозвали — Кащей.