Генерал А.А. Игнатьев глазами Г.П. Софронова.

Софронов Г. П. Неподвластное времени. — М.: Воениздат, 1976.

Глава одиннадцатая. Если темная сила нагрянет...

<...> 

В аппарате управления [Управления высших военно-учебных заведений в 1939-1940 гг.] работало более десяти квалифицированных специалистов. Заместитель начальника Николай Григорьевич Бруевич был членом-корреспондентом Академии наук СССР (впоследствии — академик и ученый секретарь академии). Большими знатоками учебного процесса считались инспектора Игнатьев и Невский.

Работники управления много занимались самообразованием. Мы с комиссаром Н. Т. Галкиным изучали высшую математику и физику. Находясь здесь, я настолько улучшил свои познания немецкого языка, что потом в годы Великой Отечественной войны мог сам допрашивать пленных.

Инспектор А. А. Игнатьев знал несколько иностранных языков и тщательно контролировал их изучение в академиях.

— Ну, а как ваши успехи? Сумеете с немцами свободно говорить? — спрашивал меня при встречах Алексей Алексеевич. — Если нуждаетесь в консультации, я всегда к вашим услугам.

Автор книги «50 лет в строю» А. А. Игнатьев покорял всех своим вниманием, доброжелательностью к людям. Иногда писатель давал мне почитать свои рукописи, чтобы потом обменяться мнениями.

Перед Октябрьской революцией генерал царской армии А. А. Игнатьев работал, как известно, военным атташе в разных капиталистических государствах. Революция застала его во Франции. Он ведал там и закупками военного имущества. К ноябрю 1917 года на его текущем счету во французском банке оставалась большая сумма казенных денег, что-то около миллиона рублей. Впоследствии он полностью передал их Советскому государству. На складах военного атташе скопилось много артиллерийских снарядов, закупленных Игнатьевым для царской [370] армпи. Французское правительство решило передать эти снаряды русским белогвардейцам. Чтобы они не попали Деникину, Игнатьев организовал пожар на складе и уничтожил снаряды. Это был подвиг в защиту нового советского строя. Однажды в беседе я так и сказал Алексею Алексеевичу.

— Вы преувеличиваете, Георгий Павлович, — ответил Игнатьев. — Подвиг нечто более высокое, чем исполнение обычной обязанности перед Родиной.

В таких беседах меня и других всегда интересовали внутренние побуждения, толкнувшие Игнатьева вернуться в Россию и стать красным военачальником. Рассказ его выглядел так:

— Почему? Это большой вопрос. И убеждения — дело не одного дня. До революции я был монархистом, предан царю, но окружающую его свиту не любил. Насмотрелся, как вельможи торгуют родиной, и возненавидел их. Они довели страну до гражданской войны, а я не хотел, чтобы русские убивали друг друга. До революции я ничего не знал о большевиках и о Ленине. С приходом их к власти начал изучать программу партии, марксистскую литературу. У меня сложилось впечатление, что Ленин и большевики хотя и утописты, но честные люди. Они, по крайней мере, не будут торговать родиной. Я верил, как и многие из окружавших меня людей, что большевики не сумеют управлять государством, и занял выжидательную позицию.

Первое время не признавал ни белогвардейскую, ни Советскую власть. Ждал конца гражданской войны и надеялся, что в России когда-нибудь будет твердое правительство. Время шло. Большевики оказались не только честными людьми, но и хорошими государственными деятелями.

Игнатьев рассказал, как во Франции встретил полномочного представителя Советского Союза Потемкина и от него узнал правду о родине.

— С такими людьми, как Потемкин, можно работать, решил я, и меня потянуло в Россию. К этому склонила меня и супруга. Ведь она была не из княжеского рода, как первая жена, а из мещан. Мои родственники и старые друзья за это не благоволили к ней. Жена отвечала им взаимностью, не признавала мою родню, даже мать.

На текущем счету Игнатьева в банке была большая сумма, но он жил скромно, своим трудом. [371]

— Считаю себя не вправе распоряжаться деньгами своего народа, — как-то заметил Алексей Алексеевич. — Французское правительство и Деникин предлагали мне лично большие деньги, лишь бы я передал белогвардейцам свой текущий счет. Но я на эту преступную сделку не пошел.

Игнатьев зарабатывал переводами литературы с русского на французский. Жил также выручкой от продажи шампиньонов, которые выращивал вместе с женой. Потом поступил на работу в советское торгпредство и впоследствии получил разрешение приехать в Советский Союз.

Наш инспектор по языкам А. А. Игнатьев хорошо знал экономику капиталистических государств, своеобразно судил о мировой политике и иногда делал нам обстоятельные доклады на темы, связанные с зарубежными странами.

Во взаимоотношениях с людьми Алексей Алексеевич был весьма щепетилен. Председатель комиссии иностранных языков при Комитете по делам высшей школы Кирсанова сообщила мне, что Игнатьев — член этой комиссии — перестал посещать заседания.

— Что за причина, по которой вы не хотите работать в комиссии Кирсановой? — спросил я Игнатьева.

— Это долгая история, — ответил Алексей Алексеевич, — но я вам расскажу. Еще в Париже мне сообщили, что в Риге в комиссионном магазине продается картина «Пир богов», принадлежавшая нашей семье. Картина эта известная, очень дорогая, и ценители знали, кому она принадлежит. Я удивился. Каким образом картина из нашего родового тверского имения вдруг очутилась в Риге? Оказалось, что после Октябрьской революции управляющий имением бежал за границу, захватив принадлежащие нашей семье ценности, в том числе и картину «Пир богов». Выяснилось также, что он купил в Москве богатый дом на средства, принадлежащие нашей семье, а вернее, Советскому Союзу. В воровстве управляющему помогал его взрослый сын. И вот теперь я встретился с этим сыном здесь, в комиссии Кирсановой. Я не могу и не буду работать вместе с жуликом и прошу освободить меня от моих обязанностей.

Я рассказал об этом Кирсановой. Жулика удалили из комиссии, и Игнатьев стал опять сотрудничать в ней. [372]

<...>