Развод по-израильски :)

Развод по-израильски

Юбилеи бывают разные: серебряная свадьба, 50-летие трудового стажа, 9
месяцев со дня зачатия. А у меня недавно исполнилось 10 лет со дня
развода. Незабываемая церемония, описание которой я и предлагаю вашему
вниманию.

В восемьдесят девятом году всех охватило безумие - надо ехать. Куда,
зачем? Мои родители отказались наотрез. Отец - фанатик русской
культуры, он не мог представить себе жизни без окружавших его
памятников старины. А мама делала все, что он говорил - в семье царил
домострой. Дашка подросла и собиралась в школу. Она уже неплохо читала
и писала, и мы решили ехать, чтобы она пошла в Израиле в первый класс.
 Я даже сейчас с дрожью вспоминаю, как толпы отъезжающих штурмовали
ОВИРы. Еще не было прямых рейсов в Израиль, и мы добирались до Москвы,
потом поездом до Будапешта, а оттуда до Тель-Авива самолетом
венгерской авиакомпании "Малев"...
 Первые два года все было нормально. Мы работали, Дашка училась в
третьем классе - она за несколько месяцев перескочила через класс,
быстро выучив иврит. Мы уже присматривали квартиру в Ашкелоне, когда
мой благоверный начал худеть. Он отказывался от еды, ходил бледный, в
постели его не тянуло на подвиги, и я начала беспокоиться - не заболел
ли он. От моих расспросов он только отмахивался, а стоило мне выйти за
дверь - хватался за телефон.
 Однажды, когда его не было дома, раздался звонок.
 - Здравствуйте, - сказал незнакомый голос, - я говорю с Валерией?
 - Да. А кто вы?
 - Меня зовут Андрей. Я муж Эллы.
 - Какой Эллы? Я ничего не понимаю.
 - Дело в том, что моя жена изменяет мне с вашим мужем.

 Римляне говорили, что сильные в гневе краснеют. Если бы на меня
кто-нибудь посмотрел в этот момент, то увидел бы налитую кровью
физиономию.
 - А причем тут я? - как можно спокойнее ответила я.
 - Вы меня не поняли? - удивился он.
 - Я вас поняла прекрасно. Вы сказали, что ваша супруга изменяет ВАМ.
Вот и разбирайтесь с ней сами. А мне мой муж не изменяет. У него
горячий темперамент, и таких эпизодов, как она, у него будет еще
много.
 - Как вы можете так говорить?
 - Вам не понять кавказскую ментальность. Я родила ему ребенка. Это
святое. Значит, я всегда буду ему роднее всех пустых увлечений. Пусть
она ему сначала родит, тогда поговорим. Всего хорошего.
 Я положила трубку. Потом машинально, ничего не чувствуя, словно
отмороженная, я достала с антресолей огромный баул, с которым мы
приехали в Израиль, и стала кидать туда все его вещи. Увенчав это
монументальное сооружение коробкой с противогазом, я выставила баул за
дверь и принялась дожидаться изменника. Когда Борис вошел в дом, то по
его лицу я поняла, что он только и ждал минуты, когда мне все станет
известно.
 - Что это, Лерочка? - спросил Борис.
 - Это твои вещи, дорогой. Звонил муж твоей любовницы. Спрашивал, что делать.
 - Вот кретин! - в сердцах ругнулся Борис.
 - Я ему и предложила не вмешивать меня в ваш любовный треугольник.
Разбирайтесь сами.
 Может быть, Борис не ожидал от меня такой реакции, но он вдруг стал
похож на шарик, из которого выпустили воздух.
 - Я люблю ее, - он понурил голову.
 - Ну и прекрасно! Ты тоже хочешь спросить меня, что делать?
 - У меня никогда не было такого в жизни.
 "Ага, - подумала я, - значит, правы были те, кто уверял меня, что он
женился на мне из-за ленинградской прописки. Нет, я просто не могу
предположить о себе такое. Я же умница и красавица. Прописка - фи, это
для меня слишком низко. Тем более, что прописка улетучилась, как дым
отечества, и мы сейчас не в переименованном Ленинграде, а на Земле
Обетованной". Но вслух произнесла:
 - Когда ты сказал, что любишь меня, ты пришел жить в мой дом. Сейчас
ты любишь другую, и я не понимаю, что ты до сих пор здесь делаешь? Я
предлагаю тебе взять этот баул и идти к ней. Слава Богу, в Израиле нет
недостатка в жилье на съем.
 И я удалилась в спальню. Борис остался ночевать в салоне. Через пару
дней он перебрался на другую квартиру.
 В сущности, я была довольно либеральной женой. Если бы мой супруг
погуливал от меня, и я бы об этом ничего не знала, может быть, все
было бы в порядке. Кому мешают темпераментные мужья, которые уважают
душевное равновесие своих жен, не сходят с ума от любви, не тратят на
любовниц деньги и не приносят заразу на кончике хвоста? Но у многих
просто не хватает такта. Если ты развлекаешься на стороне, то уж не
огорчай свою дражайшую половину. Помни, что возвращаться к довольной,
ничего не подозревающей женушке всегда приятнее, чем к высушенной
ревностью мегере. Да, в семейных отношениях я не максималистка, так
как (тут я развожу руками) идеальные супруги попадаются, как выигрыши
в Лото - один на восемь миллионов.
 Через месяц я получила повестку в раввинатский суд. Купив по такому
случаю соломенную шляпку (замужняя женщина не должна ходить с
непокрытой головой), мы с Борисом предстали под строгие взоры
седовласых старцев. Я ощущала себя как в этнографической экспедиции,
участвующей в старинных обрядах.
 Один из старцев обратился к нам:
 - Где вы регистрировали брак, в ЗАГСе?
 Несмотря на то, что он произнес фразу на иврите, "ЗАГС" он выговорил
практически без акцента. Видимо, столько выходцев из бывшего Союза
прошли через раввинат, что это слово прочно вошло здесь в обиход.
 - Да, - кивнули мы оба.
 - Хупу делали? - спросил второй.
 - Нет, - также дружно отрицали мы.
 Какая такая хупа, мы даже не знали в Питере о том, что существует
такой обряд еврейского бракосочетания. И не пошла бы я туда никогда.
Бабуля моя была убежденной комсомолкой тридцатых годов. Родители -
рафинированные интеллигенты с партбилетами.
 - У вас нелады в семье, потому что вы не были под хупой! -
глубокомысленно изрек третий старец. - Давайте мы вас поженим, поведем
под хупу, вот у вас и наладятся отношения в семье.
 А я-то думала, что нас разводить будут!
 - Нет, спасибо, нам в другую сторону, - вежливо отказались мы.
 - Как хотите, - разочаровались они. - Только здесь мы вас разводить
не будем, у нас очередь большая. Если согласны, мы вас вызовем в
центральный раввинат в Иерусалиме.
"А, - подумала я, - видно у них по хупам недовыполнение плана. А в
центре выше пропускная способность". Переведя слова старцев в знакомые
понятия, мне легче стало разбираться в этом сюрреалистическом
действии.
 - Хорошо, в Иерусалиме, так в Иерусалиме, - согласились мы.
 - Пусть каждый из вас приведет свидетеля, удостоверяющего вашу
совместную жизнь с самого начала, - заключили старцы, и мы вышли из
зала суда.
 У меня тут же начались проблемы. Если я и знала кого-нибудь, кто мог
бы подтвердить мою петербургскую семейную жизнь, то эти люди жили
далеко и были мне просто знакомыми, даже не близкими.

Что же делать? И
я обратилась к своему соседу, веселому старику дяде Изе. Дядя Изя был
родом из Баку и краем уха слышал о Бориных родителях. Но познакомились
мы с ним здесь, в Израиле, когда оказались на съемных квартирах в
одном подъезде. Я попросила его быть моим свидетелем.
 - Но, Лерочка, я же не был знаком с тобой там, в Союзе, - пытался возразить он.
 - Дядя Изя, миленький, ну пожалуйста, у меня ведь нет здесь знакомых,
а нужен видный, представительный мужчина, - я льстила напропалую. -
Вам только нужно будет сказать, что мы жили вместе в Питере и в Баку.
А мы жили - вот результат, - я показала рукой на Дашку. И еще скажете,
как зовут моего папу. Его зовут Павел.
 - Лерочка, но я не знаком с твоим папой.
 - Вы только скажете, что его зовут Павел, и все. Я не заставляю вас
врать. Просто помогите мне. Вы же бакинец и хорошо относитесь к
Борику. Я оплачу бензин до Иерусалима и обратно, - я привела
последний, убойный аргумент.
 Дядя Изя согласился. Не знаю, что на него повлияло больше всего, но
факт остается фактом - когда пришла повестка в центральный раввинат, я
надела вновь свою соломенную шляпку, длинную бесформенную юбку, и мы с
дядей Изей отправились в суд.
 Обычно в любом присутственном месте по длинным коридорам снуют
секретарши, строгие мужчины в галстуках заседают в кабинетах, слышен
гул публики и стрекотание факсов и принтеров. Что касается шума - то
он был вполне обычным, а вот секретарш и клерков заменяли бородатые
мужчины с пейсами, все как на подбор в черных одеяниях. Многие были в
очках. Различались они только цветом бород - у некоторых бороды были
рыжими.
 Мы с дядей Изей, надевшим по такому поводу шелковую ермолку,
озирались по сторонам, пытаясь отыскать комнату номер 212, указанную в
моей повестке. Наконец нашли и постучали.
 - Войдите, - услышали мы из-за двери.
 Мы вошли в самый обычный кабинет со столами, выставленными буквой
"т". Дядя Изя по советской привычке хотел было стянуть ермолку с
головы, входя в помещение, но я схватила его за руку. Во главе стола
сидел благообразный раввин, а напротив него - посетитель, у которого
на голову была надета маленькая шапочка, сделанная наспех из картона,
скрепленного обыкновенными канцелярскими скрепками. Вид у посетителя
был самый что ни на есть комический. Он обернулся, и я с удивлением
признала собственного мужа.
 Раввин предложил сесть и звучным голосом спросил меня:
 - Как тебя зовут, женщина?
 - Валерия.
 Он обратился к Борису:
 - Называешь ли ты ее какими-нибудь другими именами?
 - Да, - совершенно серьезно ответил он, - иногда я зову ее зайкой.
 - А ты как называешь его? - он ткнул пальцем в направлении Бориса.
 - Борик, - ответила я.
 - Как же так? - удивился раввин и повернулся к мужу. - Ты сказал мне,
что тебя зовут Борис!
 Мы все, включая дядю Изю, принялись наперебой объяснять, что это одно
и то же. Тут дверь открылась и вошел опоздавший Левик, брат моего
мужа. Раввин взялся за него:
 - Как зовут его отца? - он снова указал на Бориса.
 - Яша, - сказал мужнин свидетель.
 Раввин посмотрел на моего мужа с нескрываемым подозрением:
 - Ты сказал, что его зовут Яков! - в его голосе слышался упрек.
 Мы снова, включая уже Левика, стали объяснять, перебивая друг друга.
 - Хватит! - прекратил он наш гвалт и обратился ко мне:
 - Как зовут твоего отца?
 - Павел, - ответила я.
 - А ты что скажешь? - раввин смотрел на дядю Изю в упор, не мигая.
 - Паша... - прошептал дядя Изя, запинаясь.
 Честное слово, у меня было такое ощущение, что сейчас раввин нажмет
какую-нибудь потайную кнопку, сюда ворвутся дюжие ешиботники и утащат
нас в кутузку за лжесвидетельство и непочтительное отношение к суду.
 Но все, к счастью, обошлось. В какой-то момент, будто по мановению
руки раввина, в кабинете оказались два свидетеля со стороны суда.
Различались они только мастью - один был рыжий, другой черный. На
протяжении всего ритуального действа оба не проронили ни слова, а
только стояли в углу и мерно качались вперед-назад.
 Раввин, как опытный дирижер, стал руководить процессом. Меня он
поставил в один угол, Борика - между синхронно наклонявшимися
бородачами. Наших свидетелей он вообще отослал. Вдруг в дверях
появился писец с чернильницей и куском плотной желтоватой бумаги и
стал что-то шептать раввину на ухо. Я разобрала слово "гусь". Писец
оправдывался. Раввин, выслушав его, рявкнул:
 - Ну так пойди и нарви, если у тебя нет гусиных перьев.
 Писец ретировался.
 Я с интересом представила себе, как щуплый служка, подражая
Паниковскому, будет бегать за гусем. Процесс затягивался.
 Наконец писец появился. В руках у него было перо, видать скрыл где-то
заначку. Просто невозможно было за столь короткое время поймать и
ощипать гуся! Он присел и стал с усердием выписывать загогулины на
желтой бумаге. Время от времени он ожесточенно тыкал пером в свои
волосы. Раввин нервным шагом прохаживался по кабинету, ежесекундно
указывая, что писать. Мы с Борисом стояли по разным углам и смотрели
на все это, как зачарованные.
 Наконец писец закончил работу и, собрав манатки, выскочил из комнаты.
Раввин принялся за нас.
 - Возьми эту бумагу и иди к ней, - сказал он Борису.
 Тот взял лист и подошел ко мне. Я уже собиралась ее цапнуть, но
раввин меня остановил:
 - Стой, не бери. Оттолкни руками и иди в другой угол.
 Рыжий и черный перестали качаться и, словно суфлеры в театре
пантомимы, принялись показывать мне, что надо делать.
 С заданием я справилась. Так раввин гонял меня три раза. Борик
протягивал мне разводное свидетельство, я шастала из угла в угол, мы
оба кусали губы, чтобы не рассмеяться.
 Наконец раввин жестом позволил мне взять бумагу и отдать ему.
Наступил торжественный момент. Раввин развернул сложенный "гет" -
разводное письмо и звучным голосом начал читать:
 - "Я, Борис, называемый также Борик, сын Якова, называемого также
Яшей, отпускаю от себя Валерию, называемую также Зайкой, дочь Павла,
называемого также Пашей, и становится она с этого мгновения доступной
для всех!"
 Он торжественно надорвал "гет", свидетели со стороны суда
подписались, и царственным жестом раввин показал нам на дверь.
 Мы вышли, и в коридоре выдержка меня оставила. Я повалилась на скамью
и начала истерически хохотать. Братья Каганошвили и дядя Изя смотрели
на меня с подозрением, прикидывая, а не вызвать ли скорую для
буйнопомешанных.
 - Ты понял, что он сказал? - отхохотавшись, спросила я Бориса.
 - Ну, что-то там с именами...
 - Он сказал, что мне теперь разрешено давать всем и каждому. Кроме
тебя. У меня теперь есть официальная справка.

 Источник