Русский национальный характер

Лебедева Н. М. Русский национальный характер

«Национальная культура тоже личность»

Д. С. Лихачев.

Понятие «национальный характер» в современной психологии не считается «научным», потому, видимо, что с трудом поддается измерению. Тем не менее, когда требуется объяснить то общее, что отличает представителей одного народа от другого, прибегают к терминам «национальные» или «этнические» особенности, «национальный менталитет», «национальный» характер. Это говорит о том, что смысловая ячейка для данного понятия присутствует в сознании каждого народа. По этому поводу прекрасно выразился Д. С. Лихачев: «Национальные особенности — достоверный факт. Не существует только каких-то единственных в своем роде особенностей, свойственных только данному народу, только данной нации, только данной стране. Все дело в некоторой их совокупности и в кристаллически неповторимом строении этих национальных и общенациональных черт. Отрицать наличие национального характера, национальной индивидуальности значит делать мир народов очень скучным и серым».

Национальный характер — это то, что связывает отдельного индивида с его культурой. «Общество внутри нас, существующее в виде однотипных для людей одной и той же культуры реакций на привычные ситуации в форме чувств и состояний, и есть наш национальный характер». При взрослении человек сознательно (и бессознательно) усваивает ценности своей культуры, психологические и поведенческие особенности, типичные и наиболее характерные для людей, принадлежащих к данной культуре.

А в этническом сознании каждого народа в стереотипной форме присутствуют представления о типичных представителях той ли иной нации: англичане — консервативны, немцы — аккуратны и трудолюбивы, испанцы — горды и т. д. О русском национальном своеобразии написано очень много и очень по-разному — как самими русскими (в этом ряду упомянем такие имена как Ф. М. Достоевский, Н. В. Гоголь, Н. О. Лосский, Н. Бердяев, А. И. Солженицын и др.), так и иностранцами (французы М. Палеолог и Леруа-Болье, англичане С. Грахам и С. Горер, американцы М. Мид, Э. Эриксон, Д. Беллингтон, Д. Ланкур-Лафферьер и др.).

Если верен тезис о том, что «как судьба человека во многом определяется его характером, личностью — так и судьба народа», то именно сейчас, когда Россия в очередной раз стоит на историческом перепутье, выбирая направление (которое, как показывает опыт, не менее чем на столетье, определит жизнь страны и народа), необходимо понять, какие ценности веками формировала наша культура, усваивали мы и наши дети. Ценности — основа человеческой мотивации, а мотивы руководят нашими поступками и всей нашей деятельностью, поэтому ценности — краеугольный камень психологии и поведения. Более того, считается, что ценности — наиболее консервативный элемент в психологии той или иной культуры, ее так называемый «цивилизационный код». Поколения приходят и уходят, а культура, ее ценности остаются более или менее неизменными. Зачастую люди до конца не осознают, почему они поступают так или иначе, но они знают, что это — «должно, правильно» или наоборот, «не должно, неправильно», и испытывают от этого чувства ясно ощутимый психологический комфорт или дискомфорт.

В этой статье мы попробуем, хотя бы в первом приближении, рассмотреть эти проблемы, опираясь не только на мнения писателей и философов, но и на данные современной науки — этнической и кросс-культурной психологии.



РУССКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР ГЛАЗАМИ РУССКИХ

Все народные начала, которыми мы восхищаемся,

почти сплошь выросли из православия.

Ф. М. Достоевский.

По мнению философа Николая Лосского, «основная, наиболее глубокая черта русского народа есть его религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра…». Отсюда, как из единого мощного ствола, идут два абсолютно, казалось бы, противоположных по значению комплекса свойств русского народа.

Первый, вызывающий восхищение практически у всех, кто соприкасался с русскими — это комплекс духовно-душевных свойств русских людей. «Доверчивое смирение с судьбой, сострадательность: готовность помогать другим, делясь своим насущным; способность к самоотвержению и самопожертвованию; готовность к самоосуждению, раскаянию — и публичному, даже преувеличение своих слабостей и ошибок; вера как главная опора характера; легкость умирания, эпическое спокойствие в приятии смерти; непогоня за внешним жизненным успехом, непогоня за богатством, довольство умеренным достатком» — так описывает характер русского народа в прошлом Солженицын. Об этом же пишет и Н. Лосский в своей книге «Характер русского народа», упоминая такие удивительные черты как способность русского народа к высшим формам опыта (религиозному, мистическому, к восприятию чужих душевных состояний, к страстному исканию смысла жизни и абсолютной правды), свободолюбие (как свободу духа прежде всего), страстность и могучую силу воли, даровитость, мессианизм и миссионизм русского народа, его удивительную доброту и незлопамятность («русские люди», говорит Достоевский, «долго и серьезно ненавидеть не умеют»).

Следует отметить, что именно Православие органично легло на те свойства характера, которые «прирожденно, отродно» (по выражению Солженицына) присущи восточным славянам: «открытость, прямодушие, естественная непринужденность, простота в поведении (вплоть до изрядной простоватости), несуетность, юмор, великодушие, уживчивость, легкость человеческих отношений («чужие в минутную встречу могут почувствовать себя близкими» — Г. Федотов); отзывчивость, способность все понять; широта характера, размах решений («чем с плачем жить, так с песнями умереть»).

По мнению Н. Лосского, все социальные (и высшие и низшие) слои России усвоили христианство настолько, что идеалом народа стала не могучая, не богатая, а «Святая Русь». С. Л. Франк пишет, что «русский дух насквозь проникнут религиозностью».

С другой стороны, по мнению историка и философа Л. П. Карсавина, также отмечавшего, что существенным моментом русского духа является религиозность, у русского православия есть серьезный недостаток — его пассивность, бездейственность. «Уверенность в будущем обожении обеспложивает настоящее». «Если же русский усомнится в абсолютном идеале, то он может дойти до крайнего скотоподобия или равнодушия ко всему». Солженицын приводит в своей книге высказывание Чехова «Природа вложила в русского человека необыкновенную способность веровать, испытующий ум и дар мыслительства, но все это разбивается в прах о беспечность, лень и мечтательное легкомыслие». Как отмечает сам Солженицын, «равномерной методичности, настойчивости, внутренней дисциплины — болезненнее всего не хватает русскому характеру, это, может быть, главный наш порок».

Наряду с этим Н. Лосский считает, что русская «обломовщина» во многих случаях есть оборотная сторона высоких свойств русского человека — стремления к полному совершенству и чуткости к недостаткам нашей действительности. Часто это свойство проявляется в небрежности, неточности, неряшливости, прежде всего, в работе (делать ее «кое-как»).

В ряду недостатков русского характера, являющихся обратной стороной его достоинств А. Солженицын перечисляет: всеизвестное (худо знаменитое) русское долготерпение, поддержанное телесной и духовной выносливостью; неразвитое правосознание, заменяемое тягой к живой справедливости («хоть бы все законы пропали, лишь бы люди правдой жили»); вековое отчуждение нашего народа от политики и от общественной деятельности; отсутствие стремления к власти: русский человек сторонился власти и презирал ее как источник неизбежной нечистоты, соблазнов и грехов; в противоречие тому — жажда сильных и праведных действий правителя, жажда чуда; отсюда — наша губительно малая способность к объединению сил, к самоорганизации. «Так создается беспомощность и покорность судьбе, превосходящая все границы — вызывающая изумление и презрение всего мира. Не разобравшись в сложной духовной структуре — из чего это проистекло, как жило, живет и к чему нас еще выведет (выд. — Н. Л.) — бранят нас извечными рабами, это сегодня модно, повсемирно».

Итак, мы видим, что русские писатели и философы, анализируя черты русского характера, вытекающие из основы русской культуры — Православия, отмечают их двойственность и противоречивость: с одной стороны, высота, духовность, тяга к справедливости, а с другой — лень, бездеятельность, безответственность, порой до такой степени, что начинаешь сомневаться в том, а если у всего этого худого обратная, чистая и высокая, сторона? И могут ли эти стороны существовать отдельно, независимо друг от друга или только в «одном флаконе»? Что худая без доброй может — это нам показало время, когда сбылось предсказание К. Леонтьева, высказанное им в 1891 г., что русский народ «через какие-нибудь полвека… из «народа-богоносца» станет мало-помалу, и сам того не замечая, «народом-богоборцем»». Но о том, что и в советскую богоборческую эпоху многие замечательные качества русского народа не были утрачены, а сама культура еще существовала как единая система, говорит замечательное исследование К. Касьяновой «О русском национальном характере», выполненное в 70-х годах и опубликованное 20 лет спустя.

В этой книге автор приводит результаты сравнительного психологического исследования русских и американцев по одному из личностных тестов (MMPI). С помощью оригинальной и глубокой исторической интерпретации К. Касьянова иллюстрирует наиболее явные отличия между русскими и американцами и выдвигает стройную концепцию узловых моментов русского национального менталитета. Особое внимание уделяется анализу так называемых «социальных архетипов», которые бессознательно определяют мотивы поведения в типичных для нашей культуры социальных ситуациях.

Очень интересным и важным представляется анализ таких культурных ценностей как терпение, страдание, смирение (которые являются орудием и результатом внутреннего делания, устроения души человека)в противовес деланию внешнему или труду. Приводя слова Еп. Феофана «Дело — не главное в жизни, главное — настроение сердца, к Богу обращенное», Касьянова отмечает, что труду в системе ценностей русской культуры отводится явно подчиненное место и его невозможно перевести в другой разряд, не нарушив всей системы.

Восклицание поэта «Чем был бы хуже твой удел, когда б ты менее терпел?», обращенное к русскому народу, автор считает верхом непонимания своей культуры и пишет «терпение для нас — не способ достигнуть лучшего удела, ибо в нашей культуре терпение, последовательное воздержание, самоограничение, постоянное жертвование собой в пользу других, мира вообще — это принципиальная ценность, без этого нет личности, нет статуса у человека, нет уважения к нему со стороны окружающих и самоуважения...»

Ведя разговор о жертвенности, Касьянова выдвигает интересную идею о том, что социальный организм русской культуры реагирует на жертвенность личности ради сохранения ценностей культуры каким-то особым образом, так, что личные дела этого человека чудесным образом устраиваются. Вообще, данное исследование содержит очень много интересных мыслей и идей о сути русского национального характера.

Основной пафос этого исследования — в том, что России в наше время как никогда важно осознать и осмыслить свои культурные или социальные архетипы, лежащие в основе национальной психологии с тем, чтобы не отвергать их и не воевать с ними, а разумно и бережно «встроить» в бурно идущий процесс общественного развития, а, может быть, в критические моменты и выверять по ним этот процесс.



РУССКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной

Ф. И. Тютчев

О русском национальном характере оставили много заметок иностранные путешественники, купцы, писатели и просто наблюдатели. Многие из них дышат любовью как, например, записки англичанина С. Грэхема, писавшего «Я люблю Россию. Она для меня в некотором смысле есть нечто большее, чем моя родная страна. Иногда мне кажется, что я счастливый принц, нашедший Спящую Красавицу». Другие — исполнены ненависти как, например, книга немца Виктора Гена «De moribus Ruthenorum», в которой он пишет, что русские — народ без совести, чести, самодеятельности; лирика Пушкина — подражание, без души и чувства; русские не способны охватывать целое, и в практической жизни, и в художественном творчестве; их литература бездарна. Есть любовь и ненависть, нет одного — равнодушия. Это свидетельствует о том, что феномен русского национального характера во всей его сложности и противоречивости всегда притягивал к себе внимание тех, кто с ним соприкасался. Изучали его и профессиональные ученые: культурные антропологи и психологи. Вкратце остановимся на некоторых результатах их исследований.

Русский национальный характер занял свое место в фокусе исследований зарубежных антропологов сразу после Второй мировой войны. Британский антрополог Д. Горер выдвинул свою «пеленочную» гипотезу, М. Мид ее развила и популяризировала, а Э. Эриксон адаптировал ее в своей статье «Легенда о юности М. Горького». Что же это за гипотеза?

Д. Горер считал, что русским свойственна традиция туго пеленать младенцев с ранних месяцев их жизни. Это, по его мнению, приводит к тому, что они растут сильными и сдержанными, в противном случае они легко могли бы себя поранить. На короткое время их освобождают от пеленок, моют и активно с ними играют. Д. Горер образно связал эту альтернативу между длительным периодом неподвижности и коротким периодом мускульной активности и интенсивного социального взаимодействия с определенными аспектами русского национального характера и внешней политики России. Многие русские, по его мнению, испытывают сильные душевные порывы и короткие всплески социальной активности в промежутках долгих периодов депрессии и «самокопания». Эта же тенденция, по его мнению, характеризует и политическую жизнь общества: длительные периоды покорности сильным внешним авторитетам перемежаются яркими периодами интенсивной революционной деятельности.

Конечно, было много исследований русского национального характера, выходящих за рамки так называемого «пеленочного» комплекса. Результаты клинических интервью и психологического тестирования привели к созданию «модальной личности» великоросса. По мнению американских антропологов, это «теплая, человечная, очень зависимая, стремящаяся к социальному присоединению, эмоционально нестабильная, сильная, но недисциплинированная личность, нуждающаяся в подчинении властному авторитету». Поскольку правящая в ту пору Коммунистическая партия насаждала абсолютно другой идеальный тип личности, этот внутренний конфликт привел к драме русского национального характера, в которой малочисленная национальная элита пыталась заставить большинство народа усвоить образ, совершенно противоположный традиционному русскому характеру.

Вот как выглядит это противопоставление в «Русской драме национального характера» К. Клакхона:


Тип традиционной русской личности
Идеальный тип советской личности

Теплый, экспансивный
Формальный, контролируемый

Правдивый, отзывчивый
Лживый, упорядоченный

Идентификация с первичной группой (личная лояльность)
Лояльность к вышестоящим (безличностная)

Основан на «зависимой пассивности»
Основан на «практической активности»




(Об эволюции русского характера после 1917 года писал и Солженицын: «Селективным противоотбором, избирательным уничтожением всего яркого, отметного, что выше уровнем, — большевики планомерно меняли русский характер, издергали его, искрутили». Среди вновь приобретенных черт писатель отмечает такие: скрытность, недоверчивость, круговое равнодушие к людским гибелям рядом, неизбежность лгать и притворяться, если хочешь существовать, неблагодарность, жестокость, всепробивность до крайнего нахальства. Как сказал Борис Лавренев «Большевики перекипятили русскую кровь на огне».)

А не так давно в России была опубликована книга Д. Ланкур-Лаферьера «Рабская душа России», в которой автор пишет: «Я готов аргументировать утверждение, что традиционное смирение и саморазрушение, конституирующее рабский менталитет русских, является формой мазохизма. Сказать, что русская душа — рабская, — значит сказать, что русские имеют склонность к нанесению вреда самим себе, к разрушению и унижению себя, принесению бессмысленных жертв, то есть к такому поведению, которое на Западе характеризуется как мазохизм в клиническом смысле этого слова». Молодой американский исследователь утверждает, что русская культура — это культура нравственного мазохизма, в центре которого находится личность, которая действует — сознательно или бессознательно — против своих собственных интересов.

Вот оно — главное определение «патологии» русского характера, с точки зрения западного менталитета — действие в ущерб собственным интересам. И еще — «бессмысленная жертвенность». В этом корневое несходство и корневое непонимание Западом русской культуры и менталитета. При этом исследователь чувствует непонятную красоту этого «нравственного мазохизма». «Лично я считаю так: пусть русские остаются такими, какие они есть… Сам я считаю, что мазохизм является неотъемлемой частью привлекательности и красоты русской культуры. Кем бы были Татьяна Ларина, Дмитрий Карамазов или Анна Каренина без их мазохизма? «Излечить» их от мазохизма — значило бы отнять у них значительную часть эстетической привлекательности».

В начале 90-х годов ХХ века профессор психологии Иерусалимского университета С. Шварц предложил метод измерения базовых ценностей культуры, который позволяет сравнивать между собой целые страны и культурные ареалы. Шварц с коллегами выявил различные ценностные профили у Западноевропейского и Восточноевропейского культурных ареалов.

В исследовании было выявлено, что такие ценности как Консерватизм (поддержание социального порядка, уважение традиций, защита семьи, самодисциплина) и Иерархия (ценность власти, авторитета или подчинения) были более важны в Восточной, чем в Западной Европе. С другой стороны, такие ценности как Равноправие (равенство, социальная справедливость, свобода, ответственность, честность), Мастерство (амбициозность, успех, смелость, компетентность), Интеллектуальная Автономия (любознательность, открытость ума, творчество) и Аффективная Автономия (стремление к наслаждению, разнообразной и интересной жизни) были значительно менее выражены у представителей стран Восточной Европы, чем у западноевропейцев.

Авторы объяснили найденную во всех восточноевропейских стран общность ценностей сходством адаптации людей к условиям жизни в коммунистической социальной системе (необходимость конформизма, пристальное внимание к словам и поступкам, непредсказуемость правил и наказание за непослушание; доносительство, создающее атмосферу взаимного недоверия, подавление личной инициативы и свободы; отсутствие связи между результатами работы и вознаграждением за нее; патернализм, поощряющий пассивность и уклонение от личной моральной ответственности).

Считается, что для поддержания демократии очень важны ценности Равноправия и Автономии, которые являются необходимым условием и моральной базой социальной ответственности. В связи с этим исследователи полагают, что ценностный профиль, выявленный у жителей стран Восточной Европы, плохо пригоден для развития демократии, поскольку ценности равноправия и автономии имеют сравнительно низкую значимость в этих странах. Ценностное основание для развития системы свободного предпринимательства также практически отсутствует: ценности Автономии и Мастерства не получили широкого принятия и одобрения, и в этом — корни нежелания брать личную ответственность, рисковать и напряженно работать в полную меру сил и талантов. Вместо этого, более предпочитаемыми являются ценности Консерватизма и Иерархии, являющиеся основой тенденции перекладывать заботу и ответственность в обеспечении своих потребностей на государство.

Несмотря на декларацию, что для анализа полученных культурных различий необходимо применять исторические, этнокультурные, религиозные, политические и другие факторы, исследование Шварца и Барди ограничилось подробной интерпретацией различий в ценностях у жителей Восточной и Западной Европы с привлечением лишь политических аспектов. Не было сделано даже попытки анализа с точки зрения истории и этнической культуры восточного славянства, да и роль православия никак не была проанализирована. Следует отметить также, что в данном исследовании не упоминается, что восточноевропейские страны намного опережали западноевропейские в такой характеристике как Универсализм (духовная жизнь, творчество, мудрость, зрелая любовь, единство с природой, любовь к прекрасному). Показательная «забывчивость» для западного менталитета. Этакие «непрактичные» ценности.

Для объяснения найденных различий между Западной и Восточной Европы можно предложить следующее: В. Шубарт, прибалтийский немец, в своей книге «Европа и душа Востока» противопоставил друг другу два типа человека: прометеевский, героический человек и иоанновский, мессианский человек (т. е. следующий идеалу, данному в Евангелии от Иоанна). Человек прометеевского типа видит в мире хаос, который он должен оформить своей организующей силой; он полон жажды власти; он удаляется все дальше и дальше от Бога и все глубже уходит в мир вещей. Таковы «романские и германские народы современности». Иоанновский, мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок, чей образ он в себе роковым образом носит. Он хочет восстановить вокруг себя ту гармонию, которую он чувствует в себе. Мессианского человека одухотворяет не жажда власти, но настроение примирения и любви. Он видит в людях не врагов, а братьев; в мире же — не добычу, на которую нужно бросаться, а грубую материю, которую нужно осветить и освятить. Им движет чувство некоей космической одержимости, он исходит из понятия целого, которое ощущает в себе и которое хочет восстановить в раздробленном окружающем. В иоанновскую эпоху центр тяжести перейдет в руки тех, кто стремится «к сверхземному в качестве постоянной черты национального характера, а таковыми являются славяне, в особенности, русские. Огромное событие, которое сейчас подготовляется — есть восхождение славянства, как ведущей культурной силы».

В истории несколько раз происходили довольно странные вещи — накануне и во время страшных бед, грозивших человечеству уничтожением, многие европейские страны, их уникальные, самобытные культуры и народы бывали спасены добровольной кровавой жертвой России, руководствовавшейся евангельской заповедью: «нет больше той любви когда кто душу положит за други своя». И мир, растроганный алогичностью этой жертвы, в этот момент был благодарен и полон осознания значимости (и непомерной цены) этой жертвы. Так, например, маршал Фош в 1914 г. (когда вступление русской армии — неподготовленное и оплаченное большой кровью — спасло Францию от разгрома) признавал: «Если Франция не стерта с карты Европы, она этим прежде всего обязана России». Потом это чаще всего забывалось.

Более того, за это подчас платили ненавистью и предательством. В обращении Русского Заграничного Церковного Собора к Генуэзской Конференции (осужденном патриархом Тихоном как политическое), собравшей руководителей стран Антанты были такие пронзительные слова, обращенные напрямую к христианской совести европейцев: «Народы Европы! Народы мира! Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу народ русский, попавший в руки мировых злодеев!». Пожалели? Нет. Ни тогда, ни потом. Удивительно, но не об этом ли писал Пушкин почти два века назад:

И ненавидите вы нас…

За что ж? ответствуйте: за то ли,

Что на развалинах пылающей Москвы

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы? (выд. мною — Н. Л.)

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?

Это написано в 1831 году, в воспоминание о битве с Наполеоном. Но это также актуально и для ХХ века, для страшной, многожертвенной нашей победы над Гитлером. Повторилось опять то же — Россия спасла мир от уничтожения, заплатив непомерной ценой. И опять эта жертва обесценена и оболгана теми, кто возрос на ее крови.

Однако ненависть и противостояние Запада и России происходит прежде всего в сфере политики и здесь справедливости ради следует отметить, что политики Советской России по отношению к своему народу были не менее, если не более жестоки. Что касается простых людей стран Европы, то меня очень тронул недавний рассказ знакомой англичанки о том, как они, будучи детьми, после явления Богоматери Фатимской, постоянно молились за Россию и русский народ тогда, когда русские, отлученные государством от Бога, даже не знали об этом удивительном явлении.

Конечно, самобытная русская культура и ее духовный центр — православие сложны для понимания представителей иных национальных культур. Об этом опять-таки блестяще сказал Пушкин: «греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер».

Не удивительно, что Запад нас не знает и не понимает, гораздо важнее, чтобы мы сами знали и понимали свою культуру и психологию.



РУССКИЙ ХАРАКТЕР НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

«Велико незнание России посреди России»

Н. В. Гоголь.

Размышляя о будущем России и русских, А. Солженицын пишет: «Давние черты русского характера — какие добрые потеряны, а какие уязвимые развились — они и сделали нас беззащитными в испытаниях ХХ века. И наша всегдашняя всеоткрытость — не она ли обернулась и легкой сдачей под чужое влияние, духовной бесхребетностью?» Но мало лишь восстановить народное здоровье, считает Солженицын, «нам — чтобы что-то значить среди других народов — надо суметь перестроить характер свой к ожидаемой высокой интенсивности XXI столетия. А мы за всю свою историю — ой не привыкли к интенсивности».

С последним можно поспорить, ибо вся история формирования государства Российского потребовала такой интенсивности, такого напряжения сил, которое и не снилось Западу. Не говоря уж о колоссальных и предельно интенсивных тратах народных сил на массовых советских стройках и в страшных войнах этого столетия. Другой вопрос — с какими ценностями, какими качествами характера входят русские люди в неизведанный поток XXI столетия?

Будучи в сильной степени неудовлетворенной результатами исследования Шварца и Барди в России в начале 90-х годов, а также — их интерпретацией, я в 1999 г. повторила это исследование в Пензе, Москве и Санкт-Петербурге. Результаты его отличались от полученных Шварцем в 1992 г. Оказалось, что наши студенты на сегодняшний день уже опережают своих западных сверстников в таких ценностях как Мастерство и Интеллектуальная Автономия. Это свидетельствует о том, что молодые поколения россиян готовы к напряженному труду, имеют прекрасный творческий, преобразовательский потенциал. Главное — создать условия для его реализации. Возможно, мы стоим на пороге большого экономического рывка, если сумеем найти свой путь, на основе своих ценностей, придав экономическому развитию иной, отличный от Запада, смысл и ценность.

Хороший пример на этом пути — так называемые «азиатские тигры», страны Тихоокеанского региона, в культурном отношении резко отличающиеся от Запада. В период с 1965 по 1987 годы в 23 странах Дальнего Востока психологами была выявлена высокая корреляция между ценностью «Конфуцианское Трудолюбие» (терпение,желание интенсивно работать на долговременный результат) и ростом ВНП на душу населения. При этом страны, показавшие наиболее высокий экономический рост, имели наивысшие показатели по «Конфуцианскому Трудолюбию» в этот период. В данном случае культурные ценности явились причиной экономического роста.

С другой стороны, разве экономическое развитие — главное предназначение человечества? Здесь уместно привести высказывание современного русского философа М. В. Назарова: «Честно говоря, если учесть особенности русского характера (не слишком стремящегося к благополучию и к рациональной организации жизни), не особенно верится, что Россия когда-либо станет лидером экономического прогресса. Но, может быть, задача России в этом и не заключается. Как писал В. Соловьев, «такой народ … не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить живую душу, дать жизнь и цельность разорванному и омертвелому человечеству через соединение его с вечным божественным началом» («Три силы»). Может быть, такой народ способен приблизиться к идеалу негедонистического общества, когда «общественный пирог» будет не самоцелью, а необходимым средством для достойной человека жизни? И, может быть, начиная в каком-то смысле с нуля, нам будет даже проще ориентироваться на экологически чистую и социально уравновешенную рыночную экономику, которая служила бы человеку, а не порабощала бы его ставкой на непрерывный рост материального потребления?..»

Далее, выявленная в нашем исследовании невысокая ценность Равноправия и относительно высокая ценность Иерархии у молодых россиян свидетельствует о том, что ценности демократии в западном понимании не привились, хотя и оказали некоторое влияние. Это говорит о том, что нам предстоит пройти серьезное духовное испытание богатством и имущественным неравенством, нам всем — и внезапно разбогатевшим, и внезапно обнищавшим. Где взять правильный взгляд на это? Где найти опору и силы, чтобы не впасть в духовное разложение и неминуемую смерть, в одном случае, и в бессилие и отчаяние, в другом?

Ответ тот же — в нашей культуре. О том, как в ней решается дилемма личного богатства и благочестия, хорошо написано в статье М. М. Громыко «Отношение к богатству и предприимчивости русских крестьян XIX века в свете традиционных религиозно-нравственных представлений и социальной практики»: «Трудно богатому войти в Царство Небесное — эти слова из Евангелия (Мф., 19, 23) знал каждый русский человек. Трудно — но возможно. От человека, оказавшегося по своей ли воле или в силу обстоятельств богатым, требовались особые усилия на пути благочестия… Богатство, сочетаемое с щедрыми пожертвованиями в храмы и монастыри, с личным молитвенным подвигом, вызывало неизменную положительную оценку в глазах основной массы русских людей. Большое значение придавали при этом источникам богатства — какими способами оно было изначально накоплено. Человек, обнищавший из-за своей лени, не вызывал сочувствия; предпочтение отдавали тому, кто разбогател в результате своего трудолюбия. «Ленивая рука делает бедным, а рука прилежных — обогащает», «собирающий во время лета — сын разумный, спящий же во время жатвы — сын беспутный» — притчи Соломона были едва ли не самой популярной книгой Ветхого Завета в народе».

Но при этом (и это очень важно помнить и понимать) русские крестьяне никогда «не забывали, что «доброе и худое, жизнь и смерть, бедность и богатство — от Господа». Правильная установка была такая: «человек не должен сам стремиться к богатству, не должен заботиться о приобретении его: он трудолюбиво и разумно выполняет свое дело, а Господь, если должно, пошлет ему богатство, и тогда-то нужно, не надмеваясь (не гордясь) ни в коем случае явившимся богатством, употреблять его на добрые дела…» Эти люди стремились в своей жизни познать и исполнить волю Божию о себе (не это ли называется в современной психологии высшей потребностью в самоактуализации? — Н. Л.). Они услышали и исполнили в своей жизни принцип «Ищите прежде всего Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». И прилагалось. Приходило ли богатство, уходило ли — не это было для них главным. «Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии, и в недостатке. Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе».

Не о нас ли, живущих в России, в последнее десятилетие ХХ века, эти слова — как внезапно богатевших, так и внезапно терявших все свои сбережения — да не по разу, а каскадом, так, чтобы насмерть выучить простой урок — не думать о материальном, не порабощать им душу, не копить впрок... А выучивали другое: не верить никому — ни правительству, ни частным владельцам, ни банкирам — никому. А верить — надо, верить хочется, ибо доверие, доверчивость — одно из базовых свойств русского характера. М. М. Громыко пишет, что «в русской крестьянской среде было стремление сохранить нравственный подход в деловых отношениях, не заменять его голым расчетом или юридическими формальностями. Денежные сделки заключались без скрепления формальными актами, верили друг другу на слово, деньги в долг давали на срок и без срока — всегда без процентов… Крестьяне считали, что, не уплатив долга на земле, не будешь развязан с земною жизнью на том свете. Поэтому, если должник долго не платил, то давший ему ссуду, грозил стереть запись о долге (соседский долг записывался обычно мелом), т. е. лишить его возможности расплатиться. Должник кланялся и просил не стирать свидетельства о долге».

С точностью до наоборот в сегодняшнее время — когда толпы простых заимодавцев дежурят у порогов контор и банков, обманувших их доверчивость, кляня себя в душе последними словами за эти рудиментарные остатки крестьянской веры в совесть и порядочность богатых людей. И до какой степени нужно быть чуждым взрастившей тебя культуре, позволяя себе цинично и расчетливо наживаться на этой национальной простоте и доверчивости.

Утеряно ли безвозвратно все то, что описано выше, как исконные черты национального характера. Нет, для кого к счастью, а для кого — и к сожалению. Более того, я склоняюсь к мысли, что «этническая картина мира» или «цивилизационный код» той или иной культуры — величина в каких-то основных, главных, параметрах — константная и жесткая. При угрозе утраты этой этнокультурной самотождественности, этническая культура мобилизует все свои силы на сопротивление, вплоть до гибели последнего своего носителя. Поэтому изменить «цивилизационный код» России, как мечтает З. Бжезинский, вряд ли удастся.

Итак, на мой взгляд, русский национальный характер в своих базовых основах мало изменился за это страшное столетие — все та же жажда чуда и страстная готовность послужить идее всеобщего блага. Самое главное — чем наполнить эту потребность в великой, мессианской идее, — ведь русский человек на малое не согласен. И это, пожалуй, уже без иронии — это, как я теперь понимаю, подспудное знание русского народа о своей особой миссии. Именно на этой идее — жертвенного служения миру, спасения мира — ярче всего раскрывался русский национальный характер, поднимаясь до высот духовного подвига и самоотречения. На этой черте национального характера страшно и почти органично паразитировал великий соблазн ХХ века — коммунистический тоталитаризм, унесший не только жизни лучших русских (и всех российских) людей, но и запутавший умы и опустошивший души на многие десятилетия. Так, что и сейчас многие в России мечтают о его реставрации.

Много еще можно вспомнить соблазнов и окольных дорог, по которым может повести нас наш такой удивительный и непознанный нами самими национальный характер. Но нет у нас времени на окольные пути и ошибки. Нет и такого количества детей, чтобы отдавать их на съедение очередному чудищу. Да и Бог, уча и вразумляя нас, ждет и от нас движения навстречу, хотя бы минимального труда понимания.

Для нас сейчас главное — быть или не быть? Познать свои этнокультурные особенности во всей их гамме и полноте, принять, полюбить и заставить работать на важные и долговременные цели, или шарахаться от показанного в кривом чужом зеркале искаженного собственного облика в страхе и презрении, завидовать другим, богатым и успешным странам, отправлять своих детей на Запад, доживая свои годы в нищете и унынии, да в бесконечных сепаратистских войнах с пассионарными иноэтничными областями, бегущими от дряхлого и бессильного русского центра?

Мы многому научились. Главное теперь — сберечь дыхание на долгую дистанцию, не соблазняться на дешевые посулы быстрого успеха. Выбрать правителей мудрых и знающих нашу культуру, любящих ее, настоящих. Создать условия для свободной, творческой и очень интенсивной работы для молодых. Они к этому готовы. Они хотят реализоваться и хотят жить достойно.

Основная примета нашего времени — ослабление роли государства в определении национального идеала и пути дальнейшего развития России. Все главные процессы и решения происходят на уровне личности. Каждый сам выбирает идеалы и ценности, сам определяет, для чего и как ему жить и работать. Это — чрезвычайно важный и скрытый от глаз современников процесс. Его результаты скоро станут видны — когда на арену выйдет новое поколение, взрослевшее в последнее десятилетие ХХ века. Тогда–то и станет ясно, что нам дали эти годы. Но что-то ясно уже сейчас. Первое — безвозвратно ушло в прошлое «время разбрасывать камни» — этим мы занимались весь ХХ век. Сейчас — время их собирать. И строить. И второе — «век толп» ушел в прошлое, наступает «век личности». Одной из главных ее опор и смыслообразующих каркасов является культура, в которой личность формируется, ее сознательные и бессознательные пласты. Невнимание к ним, пренебрежение ими способно обернуться новыми бессмысленными национальными и личными трагедиями. Давайте научимся извлекать уроки из прошлого. Давайте учиться нашей культуре. Жить в ней, любить ее и защищать. И развивать лучшее в ней.
<hr/>