Зигзаг наудачу

05.02.2014

Новый «либеральный» курс Кремля может оказаться началом операции «Преемник-2»

Под занавес 2013 года в кремлевской политике наметилась новая линия, получившая после новогодних праздников некое продолжение. Это целая цепочка событий, внешне никак между собою не связанных, но тем не менее образующих вместе тенденцию. В разгар зимы в Москве заговорили об оттепели. Естественным образом возникает вопрос: является ли этот очередной зигзаг кремлевской политики обыкновенной погодной аномалией или это долгосрочное изменение политического климата.

Начало положила «конституционная амнистия», которая, как оказалось, была заточена «адресно» под сокращение тюремного срока для солисток Pussy Riot и освобождение от наказания части «узников болотного дела». Затем как гром среди ясного неба случилось шокировавшее всех освобождение Ходорковского — не столько из колонии, сколько от «третьего дела». Затем, несмотря на первоначально довольно мрачные прогнозы, Верховный суд «подкроил» сроки по «делу ЮКОСа» таким образом, чтобы и Лебедев мог выйти на свободу. И, наконец, Путин дал понять, что готов «прислушаться к голосу общественности» и назначить на должность омбудсмена Эллу Памфилову, чья скандальная отставка стала сигналом к началу «политических заморозков» несколько лет назад. Войдя во вкус, Путин чуть не предложил «под камеру» этот пост Людмиле Алексеевой. Впрочем, то, что она откажется, было для него очевидным.

Поскольку все это вышло далеко за рамки «отдельно взятого факта», то возникла потребность в интерпретации поведения Кремля: то ли это у них такой новый курс, то ли они сами с курса сбились, то ли сбивают с курса оппозицию? В настоящее время существуют две основные версии случившегося: олимпийская и сменовеховская.

Олимпийская версия — очень поэтическая. Суть ее в том, что Олимпиада так дорога сердцу Путина, и он так переживает, что десяток-другой западных лидеров не приедут на ее открытие или закрытие, что решил круто улучшить имидж России, и ради этого даже пожертвовал возможностью вечно держать Ходорковского в заключении. Но вот пройдет Олимпиада, сказка закончится, и гайки завинтят снова с такой силой, что у всех сорвет резьбу.

Мне такой сценарий представляется маловероятным. Путин при таком раскладе выглядит чересчур сентиментальным и поэтому легко уязвимым. Олимпиада, конечно, значимое для него событие, но не настолько, чтобы ломать себя через колено. К тому же позиция западных лидеров сформировалась задолго до Олимпиады, и в декабре влиять на нее уже было поздно (кстати, пока никаких особых изменений она не претерпела, несмотря на все развороты кремлевского курса). Да и затягивать гайки после Олимпиады Путину нет никакого смысла: у него сейчас все хорошо, на него никто особенно не нападает, не говоря уже о том, что в России все, что можно, уже давно «завинчено».

Сменовеховская версия возвращает нас во времена споров о третьем сроке, когда народу обещали предъявить — как только, так сразу — совсем другого Путина (и действительно, после выборов «вождя нации» как подменили, но вместо обещанной новой версии подсунули архивную). Это достаточно распространенная галлюцинация, которая на протяжении многих лет демонстрирует удивительную живучесть. Проблема, однако, в том, что Путин достаточно давно правит Россией, чтобы можно было строить конспирологические теории о его втором «я». Он имел и время, и место проявить себя в полной мере. Было бы странным, если бы за 14 лет, полных взлетов и падений, он сохранил нетронутой какую-то потаенную «иную душу», которую именно сейчас решил раскрыть. Впрочем, случившийся уже в разгар нежданной весны и в преддверии Олимпиады скандал вокруг «Дождя» не оставляет сомнений в том, что мы имеем дело с прежним Путиным.

Мне кажется, что для того, чтобы объяснить этот загадочный политический тренд, надо «отмотать пленку» немного назад и посмотреть на то, что предшествовало рождению «новой тенденции». А предшествовало ей случившееся двумя месяцами ранее возвращение в Кремль демиурга российской внутренней политики эпохи «большой нефти» Владислава Суркова. Оно прошло без особого ажиотажа, поскольку вернулся Сурков без триумфа на весьма скромную внешне должность. У меня нет никаких доказательств того, что между этими двумя событиями есть прямая причинно-следственная связь. Но я убежден в том, что между ними существует связь мистическая или, по крайней мере, символическая. Само это возвращение из политического небытия (откуда в России редко кто возвращается) является не менее таинственным, чем последовавший за ним «либеральный кульбит» власти, и поэтому интерпретировать эти события надо во взаимосвязи.

То, что произошло, гораздо легче объяснить, апеллируя к тому Путину, которого Россия хорошо знает, чем к тому Путину, которого она никогда не видела. Просто для этого надо отказаться в равной степени как от попыток мистифицировать Путина, так и от попыток его примитивизировать. Ну не повезло любителям простых схем в России. Здесь всё всегда сложно, и авторитарные вожди здесь всегда непростые, об их вкладе в историю спорят потом десятилетиями, а то и столетиями. Путин также не является «одномерным» диктатором, действия которого можно описать линейным политическим уравнением (я предвижу реакцию на эту фразу, но сознательно оставляю ее в первоначальной редакции). В истории, как и в жизни, не бывает черно-белых изображений.

У Путина существует своя «зона политического комфорта», и организация массовых политических репрессий в нее не входит. Впрочем, ни одна власть в мире не любит сидеть на штыке и при возможности предпочитает пересесть на что-то более мягкое. Вопреки тому, что сегодня думают многие, Путин вряд ли получает удовольствие от того, что сажает в тюрьмы своих оппонентов. Если бы он мог защитить свою власть, не прибегая к крайним мерам, он бы с удовольствием обошелся без них. Другое дело, что он эмоционально хорошо защищен, когда речь идет о врагах, а не о друзьях, и ему может быть безразлична судьба попавших под каток репрессий людей. В этой связи, я думаю, существуют два рода причин, по которым Путин мог включить подогрев политической атмосферы: психологические и сугубо политические.

С психологической точки зрения возврат неожиданных «послаблений» может объясняться элементарной брезгливостью.

Путину претит зоологическая простота (которая даже хуже воровства, хотя в современной России это и трудно себе представить) его «группы поддержки». Я думаю, у Путина как личности очень мало общего не только с Милоновым и Мизулиной, но даже с Леонтьевым и Чаплиным. Использовать — не значит любить и восхищаться. Он сам, очевидно, не является, например, убежденным гомофобом, пещерным антиамериканистом или православным фундаменталистом. Но именно на подобного рода людей он вынужден был опереться в годы «общественных колебаний». Частично, видимо, прав Михаил Ходорковский, полагая, что Путин его освобождением хотел дать сигнал своему окружению. Но я не считаю, что этот сигнал был адресован только силовикам, и тем более что Путин делал это сознательно. Скорее ему подсознательно хочется отмежеваться от того человеческого материала, из которого он теперь формирует ткань власти. Есть потребность создать если не противовес, то хотя бы отдушину.

Тем не менее, гораздо более важными являются мотивы политические. Они двойственны, как двойственна вся путинская политика. Хотя превалируют здесь соображения тактического порядка, не исключено, что имеют место и некие стратегические расчеты, нацеленные на кажущийся очень далеким, а на самом деле очень близкий 2018 год.

В тактическом плане случившаяся «либерализация в стакане воды» является вовсе не отступлением Путина, а продолжением его наступления. И в самом деле, его сегодня никто всерьез не атакует, никакой непосредственной угрозы его режиму, что бы ни говорили разные политические мечтатели, не просматривается. Вот прямо сейчас ему, собственно говоря, совершенно нечего бояться. Все встало на свои места, и поэтому он просто возвращается обратно к привычному для него «докризисному» формату политики.

Таким образом, наблюдаемая с середины декабря тенденция есть не более чем политика нормализации. Суть ее в том, чтобы отказаться от ощутимо избыточной в новых условиях и поэтому политически совершенно нерентабельной государственной сверхмобилизации, к которой пришлось прибегнуть после частичного провала операции «Третий срок» и последовавшими за этим волнениями городских слоев. Война не может быть вечной, настало время, когда надо заняться конверсией политики, вернуть ее в привычное русло, позволяющее управлять страной не в чрезвычайном режиме.

Как я уже ранее отметил, репрессии — это не путинский конек, и без крайней нужды он бы предпочел к ним не прибегать вовсе. Его стихия — это «разводка». Ему легче управлять людьми, сталкивая их лбами, ошарашивая их своей сверхинформированностью, заставляя их конкурировать друг с другом в стремлении подставить друг друга и, главное, постоянно удивляя их. Он мастер ставить публично ложные цели и создавать дымовые завесы. Он инстинктивно боится людей, которыми нельзя манипулировать, и поэтому заполняет публичное пространство теми, у кого есть какой-то врожденный или приобретенный изъян, делающий его зависимым.

Все это и наводит на мысль о неслучайности возвращения Суркова. Путин и Сурков буквально созданы друг для друга, и поэтому Сурков не мог потеряться. Его временная отставка была тактической перегруппировкой сил. Она вызывает у меня ассоциацию с известным эпизодом из фильма «Крестный отец», когда Майкл Карлеоне отстраняет от силовых операций своего сводного брата Тома, указывая ему на то, что он плохой консильери на войне. Так вот Сурков оказался плохим консильери, когда Москва пошла пузырями протеста. Но, когда «война» закончилась, он вернулся в строй, и вместе с ним по логике вещей должна вернуться прежняя политика интриг и противопоставлений. То, что мы сейчас наблюдаем, — это попытка восстановить поле для игры в политический гольф после того, как на нем устроили скачки.

Но тактические соображения не являются единственными. С одной стороны, Путин пошел на «либеральный эксперимент», потому что почувствовал себя уверенно в краткосрочной перспективе. Но, с другой стороны, он идет на него именно потому, что чувствует себя крайне неуверенно в долгосрочной перспективе.

Путин не может не осознавать, что экономическое развитие России заходит в тупик. Об этом красноречиво говорят цифры экономического роста в 2013 году (1,3% — худший показатель со времени кризиса). Детали ему всегда объяснит ушедший, но не так далеко, как кажется некоторым членам правительства, Кудрин, остающийся его ближайшим конфидентом. На таком сложном экономическом фоне политическое обострение может случиться в любой момент, и дать стопроцентные гарантии того, что и на этот раз «голые» репрессии окажутся эффективными, — не может никто. Путин вынужден задумываться о пространстве для политического маневра.

Нынешний либеральный зигзаг вполне может стать началом операции «Преемник два» (даже если сегодня сам Путин ни о чем таком не задумывается). Дмитрий Быков сказал об этом в шутку, интервьюируя Ходорковского, но это может оказаться и не шуткой. Путин не отдаст, конечно, власть под давлением, если ситуация будет развиваться непредсказуемо. Но в стабильной и предсказуемой обстановке он вполне может отойти от власти в сторону, чтобы доверить право нести ее бремя в условиях кризиса кому-то другому (как это уже было в 2008 году). Однако для такого политического маневра ему нужен стратегический простор. Сейчас на российской «политической поляне», зачищенной безжалостно и бестолково, никакие другие маневры, кроме лобового столкновения, невозможны.

Стратегически Путин заинтересован в усложнении политического ландшафта. Однако инструментарий, который ранее использовался для решения этой задачи, полностью себя исчерпал. Так называемой «системной оппозицией» пришлось пожертвовать, заливая ею из кремлевского брандспойта революционный пожар. Эта пена не пригодна более к повторному употреблению. Кремль нуждается в каких-то новых декорациях, ему нужно рисковать, навязывать свою игру, пытаться переиграть оппозицию интеллектуально. Настало время не только демонстрировать силу мышц, но и показать способность играть в политические шахматы.

Путину снова нужна объемная политическая картина мира. Большой знаток теории политических струн, он, возможно, не без помощи Суркова (старый конь борозды не испортит), приступил к созданию новых виртуальных политических пространств. Он рисует модерновые декорации к старому спектаклю. Путин превращает Россию в замок, где сотни фальшивых зеркал создают видимость света, скрывая отсутствие окон и дверей. Беда лишь в том, что, когда рано или поздно все эти искусственно созданные миры схлопнутся, откроется суровая правда: из этого сказочного дворца нет выхода — ни стратегического, ни тактического.