К усмирению телеканала "ДОЖДЬ"

Вопрос смирения человека перед органами человеческой власти, в представлении православного мироощущения являющимися также и органами власти божественной ("Вся власть от Бога", "Царь - помазанник Божий"), является традиционным вопросом русского сознания. Поэтому операция по принуждению телеканала "ДОЖДЬ" к смирению не является чем-то выходящим из рамок "нормальной" (обычной) российской жизни, - скорее, эта операция как раз, таки, и составляет рамки этой жизни. В русской истории усмирялись и более титанические натуры: Пушкин, Достоевский, Толстой и т.д. Д. С. Мережковский в статье: "М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества" - писал: 

"Смирись, гордый человек!" -- воскликнул Достоевский в своей пушкинской речи. Но с полною ясностью не сумел определить, чем истинное Христово смиренье сынов Божьих отличается от мнимохристианского рабьего смирения. Кажется, чего другого, а смирения, всяческого -- и доброго и злого, -- в России довольно.  

Смирению учила нас русская природа -- холод и голод, -- русская история: византийские монахи и татарские ханы, московские цари и петербургские императоры. Смирял нас Петр, смирял Бирон, смирял Аракчеев, смирял Николай I; ныне смиряют карательные экспедиции и ежедневные смертные казни. Смиряет вся русская литература.  

Если кто-нибудь из русских писателей начинал бунтовать, то разве только для того, чтобы тотчас же покаяться и еще глубже смириться. Забунтовал Пушкин, написал оду Вольности и смирился -- написал оду Николаю I, благословил казнь своих друзей, декабристов:    

В надежде славы и добра  

Гляжу вперед я без боязни:  

Начало славных дней Петра  

Мрачили мятежи и казни.    

Забунтовал Гоголь -- написал первую часть "Мертвых душ" и смирился -- сжег вторую, благословил крепостное право.

Забунтовал Достоевский, пошел на каторгу -- и вернулся проповедником смирения. Забунтовал Л. Толстой, начал с анархической синицы, собиравшейся море зажечь, и смирился -- кончил непротивлением злу, проклятьем русской революции.  

Где же, где, наконец, в России тот "гордый человек", которому надо смириться? Хочется иногда ответить на этот вечный призыв к смирению: докуда же еще смиряться?" 

(...)

  "Произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против Дракона; и Дракон и ангелы его воевали против них; но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий Дракон".  

Существует древняя, вероятно гностического происхождения, легенда, упоминаемая Данте в "Божественной комедии", об отношении земного мира к этой небесной войне. Ангелам, сделавшим окончательный выбор между двумя станами, не надо рождаться, потому что время не может изменить их вечного решения; но колеблющихся, нерешительных между светом и тьмою, благость Божья посылает в мир, чтобы могли они сделать во времени выбор, не сделанный в вечности. Эти ангелы -- души людей рождающихся. Та же благость скрывает от них прошлую вечность, для того чтобы раздвоение, колебание воли в вечности прошлой не предрешало того уклона воли во времени, от которого зависит спасенье или погибель их в вечности будущей. Вот почему так естественно мы думаем о том, что будет с нами после смерти, и не умеем, не можем, не хотим думать о том, что было до рождения. Нам дано забыть, откуда -- для того, чтобы яснее помнить, куда."

(...)

 "Смирись, гордый человек!" -- Ну, вот и смирились. Во внешней политике -- до Цусимы, а во внутренней -- до того, о чем и говорить непристойно, до Ната Пинкертона..."