Синдром Кукушкина (окончание)

- Вельзевулов, вы здесь?.. Трофим Трофимыч?
- Тут я, где мне ещё быть, - разворчался Вельзевулов, - сиди теперь без кефиру, как нанятый. Да нешто я приговорён кем, сидеть тут? Да что же я, занятий себе не найду, кроме бестолкового сидения? Да ещё и шваброй по рёбрам, - припомнил мстительный Вельзевулов, но на этот раз он показался Кукушкину вполне милым и каким-то домашним. 
- Трофим Трофимыч, вы слышите этот звук?
- Конечно слышу! Уж не думаете ли вы, что я глух!? Да что же это, господа, делается! То кефиру лишают, то теперь заподозрили в глухоте!
- А как вы думаете, что это за звук?
- Да это уж известное дело, как же без звука-то, без звука никак невозможно, - путано объяснил Вельзевулов, - это звук необходимый. Никак без него-то, я говорю.
- А для чего он необходим?
- Да это уж те, кому положено, знают,  для чего он необходим. Это уж им известно. Это уж вы можете не сомневаться.
- А вы, стало быть, не знаете?
- Да как же, помилуйте, не знаю, - обиделся Вельзевулов, - знаю, конечно, чего ж не знать-то. Обычное дело. Звук он и есть звук. Никак без него. Звук есть продольные волны, упруго распространяющиеся в среде и создающие в ней механические колебания. 
- Но я его, то слышу, то нет.
- Ну это уж совсем просто. Звук воспринимается органами чувств животных или человека. На животное вы не очень похожи, не встречал я таких животных, а уж я их, поверьте, повидал на своём веку! Впрочем, неважно человек вы или животное. Непременное условие для того, чтобы слышать звуки – вы должны быть живы. Это непременное условие. Никак без этого, уж поверьте.
- Получается я, то жив, то нет. Ерунду вы какую-то говорите, право слово.
- А это уж как посмотреть. С одной стороны вроде бы и ерунда, а с другой стороны…может быть вы и не всегда живы, почему бы и не предположить этого. И ведь вы ещё один вариант не учитываете. Вы можете не слышать звука, если его нет. А вот нету, нетушки звука-то! Слышать нечего, вот вы и не слышите! Вот теперь нет у меня кефира, я его и не пью. Попробуйте выпить несуществующего кефира! А вот попробуйте! Я настаиваю! Нипочём у вас этого не получится, поверьте моему опыту, сколько бы я не пытался пить кефир, коли его нет, то не выходит ничего, как ни старайся. 

Вельзевулов ещё что-то говорил, но Кукушкин его уже не слушал, настороженный какими-то новыми ощущениями. Он и так и эдак пытался их осмыслить, но ничего не выходило. Какие-то беспокойные это были ощущения. Беспокоили они своей новизной и непонятностью. Вроде бы уже привык он и к мягкому приглушённому звуку и полумраку, и к вертлявому Вельзевулову привык, а тут что-то новое и непонятное.  Это новое и непонятное было непостоянным. Появлялось и пропадало. Коротко. Невнятно. То было, то не было. Никак не мог сформулировать свои чувствования Кукушкин, и это его беспокоило.
Разгадка пришла скоро и неожиданно. Сразу. Внезапно понял Кукушкин, что это за незнакомое чувство. Это была боль! 
Как странно, боли что ли он никогда раньше не чувствовал, или чувствовал так давно, что уже забыл что это такое?
Боль возникала внезапно и заставала врасплох, не давая подготовиться. Она концентрировалась внутри головы, словно пытаясь вырваться наружу, но не свободно, через доступные пути, а преодолевая препятствия, разламывая череп, сверля его десятком перфораторов. 
В моменты возникновения боли пропадала уютная полутёмная  комната, исчезал  душка Вельзевулов, таинственный звук менял свою тональность и появлялась Аграфена или Апполинария, или уж Маруся, чёрт их разберёт! Боль рвалась наружу, не было способов ей противостоять, и непонятно было, как ей противостоять, и можно ли ей противостоять. Всё, всё было непонятно! И не хотелось никаких Марусь – Аграфен, хотелось уютной полутёмной комнаты, философа Вельзевулова, хотелось кричать и разорвать руками голову, чтобы выскочила, выпрыгнула эта боль и жила сама по себе, съедая саму себя. 
Проходила боль так же внезапно, как и возникала. Аграфена исчезала в давешнем световом прямоугольнике, и появлялся Трофим Трофимыч, лениво зевающий от скуки.

- Вельзевулов, скажите, почему мне иногда бывает так больно?
- Звуки, звуки, - забормотал Вельзевулов, - чтобы слышать звуки достаточно просто быть живым. Только живые слышат звуки и чувствуют боль. Только живые умеют хотеть. И не важно, что они хотят, главное, что они это умеют. Когда вы живы, у вас есть выбор, и даже только ради этого стоит жить. Только ради того, чтобы сделать выбор, пусть единственный раз в жизни, но сделать его самостоятельно, никого не спрося, ни с кем не посоветовавшись, сделать… сделать выбор!! Пусть неверный, губительный, смертельный, но сделать его самому!!! Слышите!!? Самому!!! – Вельзевулов сделался страшен и космат. Он вскочил с кресла и закричал, захрипел , что-то уже совсем неразборчивое и, вдруг, умолк внезапно, как-то застенчиво улыбнулся, сел снова в кресло слившись с его обивкой, не то пропал совсем, не то затаился до поры.

Кукушкина почему-то совсем не удивил такой эмоциональный всплеск, он устало закрыл глаза и вновь услышал неровный  пульсирующий звук. Звук возник, и возникли вспышки света, не совпадающие с частотой звука. Было такое чувство, что светом он управляет сам, а звук существует сам по себе, помимо его воли. Вбежала Аграфена, и Кукушкин вполне явственно смог разобрать, что вовсе она не голая, а в каком-то белом одеянии и даже лицо закрыто белым. Каблуки её стучали всё же глуховато, но значительно звонче, чем прежде. 
- Да ты вроде глаза пытаешься открыть? – удивлённо сказала Аграфена.
- Почему пытаюсь? - удивился Кукушкин. - Я же тебя вижу, значит они открыты.
Аграфена не услышала, или сделала вид, что ничего не услышала и, повернувшись, шагнула в тот же световой прямоугольник, который оказался всего лишь открывающейся дверью. Теперь Кукушкин это понял. О господи! Всего лишь дверь!

- Вельзевулов, вы здесь? – спросил Кукушкин.
- Здесь пока, но полагаю, что ненадолго. 
- Почему же?

Я к вам привык уже. С вами хорошо, покойно. Не уходите.
- Нет, пожалуй, мне придётся уйти.
- Напрасно вы так. Почему вы хотите меня оставить? Мне становится беспокойно, когда вас нет.
- Яду, не хотите ли? -  невпопад предложил Вельзевулов.
- Да что вы с ядом?!
- Ну не хотите и не надо, я не настаиваю. Нет, так нет. 
Вельзевулов заложил руки за проймы, невесть откуда взявшейся на нём малиновой жилетки. Во рту у него чадила вонючая папироса, но рук он не высвобождал, щурился слезящимся глазом, второй глаз,  закрыв совсем.
- Не угодно ли полюбопытствовать, - позвал он Кукушкина, - идите, сядьте рядом, отсюда очень хорошо видно.
Кукушкин присел  на указанное место и посмотрел на…Кукушкина.

Тот, другой Кукушкин лежал в бинтах, опутанный трубочками и проводами, рядом стоял белый прибор с экраном, который рисовал пики и издавал ритмичные высокие звуки. «Монитор слежения прикроватный» смог прочитать Кукушкин.

-  Ну правда же, Пал Палыч, - оправдывалась, стоящая рядом с кроватью Аграфена, - он глаза открывал.
Человек, по имени Пал Палыч, почёсывая заросшую грудь, басил неодобрительно:
- Вы, Марусенька, чем лекции прогуливать и потом беспокоить утомлённых докторов среди ночи, лучше бы учебник почитали. Никак не мог он глаза открыть. Невозможно это. По всем показаниям невозможно. – Пал Палыч помолчал и добавил, - если будет приходить в себя, немедленно зовите. Немедленно!

Доктор и Аграфена, всё же оказавшаяся Марусей,  ушли, а Кукушкин не мог оторвать глаз от Кукушкина. Раздвоение сознания?
- Шизофрения? – до странности спокойным голосом спросил он.
- Кома. – отозвался Вельзевулов.

Внезапно Кукушкин не то вспомнил, не то увидел недавние события, с трудом сообразив, что события эти происходили с ним самим.

Тёплое, пропитанное ароматами кожи и пластика автомобильное нутро. Негромкая музыка. Двигатель  работает настолько тихо, что автомобиль словно бы движется сам по себе, без приложения внешних сил. Кукушкин любил водить автомобиль. Любил скорость и собственное срастание с механическим существом.  Он так и чувствовал себя во время движения, будто сроднился с машиной, стал её частью, а, может быть, это она стала частью его. 
Кукушкин достал сигарету, ткнул прикуриватель, потянулся за выскочившим  цилиндриком с красным огоньком на конце, машину тряхнуло, прикуриватель выпал из рук и закатился под сиденье. Кукушкин дотянулся до прикуривателя, поднял глаза и увидел мальчишку на велосипеде, который неловко, виляя и отталкиваясь от земли ногой, переезжал через дорогу.
Тормоз, руль влево, визг шин, удар, вспышка света.
Тьма.

- Черепанов Виталик, девяти лет, - сообщил Вельзевулов, зевнув, - жив, между прочим. Мамаша евонная каждый день за вас свечечку ставит. Всё молится сердешная, чтобы вы в себя пришли. Всё молится и молится, а того не понимает, что, может, и смысла-то нету в себя приходить. Вот вы сами-то, как думаете? Надо ли вам в себя приходить?
- Конечно надо! Что за вопрос? А как же!
- А как же! – всплеснул руками Вельзевулов. - Ну хоть бы один призадумался, прежде чем ответы давать!  Ну вот хоть бы один мозгами пораскинул! Вам теперь плохо ли? Может быть, вы хотите есть или спать, или, может быть, вам холодно, или, наоборот, жарко? Возможно вам сейчас не хватает денег? Или, скажем, болит у вас что-нибудь? 
- Нет. Ничего этого нет.
- Ну а тот, в бинтах? Хорошо ему, как думаете?
- Думаю, что не очень. – вздохнул Кукушкин.
- Ну так, а зачем вам туда!?
- Не знаю. Как-то, само собой разумеется. Я всегда был тем Кукушкиным, а теперь я какой-то другой. Непривычный. Страшновато как-то. А как же родители, сестрёнка?.. с Петькой на рыбалку собирались.
- Это понятно. Петька с рыбалкой, родители, сестрёнка, но представьте, что нет этого ничего и вы   абсолютно одинокий человек с кучей проблем. Где вам будет лучше?
- Пожалуй, здесь.
- Ну что ж. Итожим. В том состоянии, которое вы называете жизнью, вас держит только то, что вас окружает, а точнее люди, которые вам близки. И ничего более! Ничего-с! А, что если предположить, что близкие вам люди точно будут знать, абсолютно точно, доподлинно будут знать, что вам здесь лучше, чем там, они захотят чтобы вы вернулись? Захотят ли они этого, зная, что тут вам хорошо, а там предстоят боль и страдание? Захотят ли преодолевать вместе с вами эту боль и это страдание? Или уж отгоревать, отплакать и смириться? Живое живым, а кто не жив уже, так  выходит так тому и быть. 
- Скажите, Вельзевулов, а вы вот так всех тут встречаете?
- Знаете, Кукушкин, иногда вы производите впечатление полного идиота, уж простите великодушно. Неужели вы всерьёз верите во всю эту дребедень с потусторонним миром? В рай и в ад? Во все эти распрекрасные сказки про свет в конце тоннеля? Может быть, вы полагаете, что вас непременно должен встретить проводник в мир иной, и вы думаете, что я этот проводник и есть? 
- А если не так, то кто же вы?
- Никто-с. Нет меня. Воображение. Фикция. И, замечу, ваше воображение и ничьё более. В соседней палате лежит некто,  и я его не посещал. А не посещал я его по одной простой причине – меня не существует. Спору нет, возможно, и у человека в соседней палате сейчас имеется какой-то гость, но уж не я, это точно! – Вельзевулов помолчал и добавил, - пойду, пожалуй. Возникнет во мне нужда, зовите.

Кукушкин открыл глаза с таким трудом, словно делал это впервые в жизни. Пошевелив пальцами на руках, он понял, что может ими пошевелить, и это знание принесло ему какое-то особенное удовольствие. Вошла Маруся и, взглянув на Кукушкина, выскочила из палаты и побежала по коридору, крича:
- Пал Палыч! Пал Палыч, Кукушкин из третьей в себя пришёл!

Кукушкин устал уже только от того, что открывал глаза и, прикрыв их, улыбнулся. Он возвращался. В свет. В боль. В жизнь.