Казаки в Лиенце

На модерации Отложенный

Зимой 1944-45 года союзная разведка в Италии начала получать сведения о

     крупном поселении казаков на севере страны. Хотя последние упоминания о

     казаках в этих местах относятся к временам знаменитой альпийской кампании

     Суворова 1799 года, само по себе присутствие русских в Италии удивления не

     вызвало. После наступления в Анцио, предпринятого для прорыва линии

     Густава,

     англо-американские войска постоянно брали в плен русских, в основном из

     трудовых батальонов1. Но история появления казаков в Италии

     действительно необычна.

     В 1914-17 годах казаки покрыли себя славой, самоотверженно сражаясь на

     Восточном фронте. Октябрьскую революцию большинство казаков встретило в

   штыки: даже двадцать лет спустя они с гордостью вспоминали царское время и

     героические битвы против узурпаторов-большевиков. После установления на

     Кубани в 1920 году советской власти там периодически вспыхивали восстания,

     и

     когда в 1942 году немецкая армия вошла в этот район, большая часть

     населения

     приветствовала оккупантов как освободителей от большевистского ига.

     Немцы вели себя на Кубани вполне корректно, здесь почти не было случаев

     дикости и жестокости, столь частых в других оккупированных районах страны.

     Землевладельцам возвратили землю и имущество, отобранные когда-то

     советской

     властью, и казаки спокойно зажили в возрожденных станицах. Многие

     добровольно пошли на службу в немецкие вспомогательные части. Вряд ли

     казаки

     могли считать государственной изменой возобновление борьбы против

     советской

     власти теперь, когда избавление, казалось, уже близко2. Когда в

     конце 1942 года советские партизаны попытались проникнуть в область, они

     встретили внушительный отпор. Но после Сталинграда стало ясно, что

     отступление вермахта не за горами. Немецкие военные власти известили об

     этом

     жителей, и начался массовый исход тех, кто боялся советских репрессий.

     Тысячи казаков двинулись на запад. Путешествие, несмотря на помощь

     немцев, было тяжелым. Путь лежал через степь, по-

     181

     житки везли на телегах. Немцы выделили переселенцам район около города

     Новогрудка, в ста верстах западнее Минска3. Здесь они и осели,

     начали возделывать землю, разводить скот, надеясь, что ход войны вновь

     переменится в пользу немцев, избавленные от надзора со стороны чекистов и

     комиссаров. По казацкой традиции, выбрали атамана -- офицера инженерных

     войск Павлова, которого казаки до сих пор вспоминают как истинного

     народного

     вождя. Это был человек выдающихся организаторских способностей, и во

     многом

     именно благодаря его руководству казакам удалось проделать трудный путь от

     берегов Черного моря к границе Польши. Под его началом в Новогрудке были

     построены церковь, больницы и школы.

     Но 17 июня 1944 года атаман Павлов был убит в окрестностях города при

     невыясненных обстоятельствах: то ли с ним свели счеты партизаны, то ли

     застрелил казачий часовой, которому атаман неверно ответил на пароль. Под

     руководством немецкого офицера связи майора Мюллера был выбран новый

     походный атаман, Тимофей Иванович Доманов, бывший майор Красной армии.

     Человек добрый и совестливый, он не был, однако, такой яркой личностью,

     как

     Павлов. Многие казаки до сих пор уверены, что останься Павлов в живых --

     он

     смог бы спасти свой народ от уготованной ему участи.

     Казачий стан в Новогрудке, ставший прибежищем для казаков с Кубани,

     Дона и Терека, жил по старым казацким законам. Мужчины снова надели

     черкески, кое-кто даже щеголял в военной форме, оставшейся со времен

     Николая

     II. Возродились обычаи, зазвучали старые песни, появились на свет

     сбереженные царские ордена и медали. Приезжали сюда и эмигранты-казаки из

     Западной Европы, жаждущие участвовать в освобождении своей страны. Среди

     них

     выделялись прославленные участники первых битв с большевиками в 1918-1921

     годах: генералы Петр Краснов, бывший атаман донских казаков, и Вячеслав

     Науменко, бывший атаман кубанских. То был короткий период возрождения

     прежней жизни, которой суждено было вскоре кануть в вечность.

     Военную форму надевали не для того, чтобы покрасоваться. Леса вокруг

     Новогрудка кишели партизанами, против которых оказался бессилен

     вооруженный

     до зубов вермахт. Атаман Павлов организовал мужчин в военные группы, и

     хотя

     в их распоряжении был всего лишь скудный запас стрелкового оружия, которым

     снабдили их немцы и который пополнился советским оружием, захваченным в

     боях, казаки сумели держать партизан на расстоянии. Впрочем, несмотря на

     сохранение традиционных полков и чинов, казацкие формирования в Новогрудке

     были не более чем полувоенными отрядами самообороны.

     182

     Жизнь в Новогрудке была трудной, но казаки по сей день добрым словом

     поминают то время. Ушли в прошлое расстрелы, пытки и рабский труд, дети

     получали хорошее образование, взрослые распоряжались плодами своего труда

     в

     поле, а вечерами колокольный звон сзывал прихожан на молитву. Однако скоро

   всему этому пришел конец.

     В сентябре 1944 года немецкие власти предоставили казакам новое

     пристанище: на севере Италии, в одном из немногих районов, оставшихся под

     властью агонизирующего рейха, была выбрана область, наиболее отдаленная от

     линии наступления Красной армии. Маленький казачий народ снова двинулся со

     всем своим скарбом в путь через Польшу, Германию и Австрию. В Италии их

     вначале поселили в Гемоне (область Фриуле), а затем перевели в Карнию, в

     Тольмеццо. Немцы предоставили казакам земельные наделы и дома, что,

     разумеется, вызвало недовольство местного населения. Казаки и здесь

     организовали свою жизнь по законам донской станицы, они, как и прежде,

     были

     все же больше поселением, чем войском, хотя их полки вновь включились в

     борьбу против коммунистических партизан. Так обстояло дело весной 1945

     года,

     когда фронт вплотную подошел к тем местам4.

Итальянские партизаны с каждым днем становились все активнее. Особую

     угрозу для обитателей Тольмеццо представлял отряд прокоммунистических

     партизан под руководством католического священника: они дотла сожгли

     казацкий госпиталь, в огне погибло множество раненых12. 27 апреля

     в штаб Доманова в Тольмеццо явились три итальянских офицера с требованием,

     чтобы казаки сдали оружие и ушли с итальянской земли. Доманов, которому

     вовсе не улыбалась перспектива целиком и полностью сдаться на милость

     врага,

     согласился вывести казаков из Италии, но сдать оружие отказался.

     Итальянцев

     эти условия устроили, и 28 апреля казаки и часть кавказцев снялись с места

     и

     двинулись на север

     Они вышли в полночь, захватив с собой все, что можно было погрузить на

     повозки или унести на спине. Впереди шли конные отряды, возглавляемые

     штабом

     Доманова; за Донским полком двигались Кубанский и Терский, за ними

     тянулась

     бесконечная колонна повозок с оружием, вещами, старыми да малыми. Во главе

     колонны ехал "фиат" старого генерала Краснова. Сам Доманов с охраной ждал

     отряд из Удины, чтобы затем влиться в главную колонну. Для отражения

     нападений партизан южнее Тольмеццо был выставлен арьергард из нескольких

     сот

     донских и кубанских казаков.

     Переход казаков в Австрию был трудным и опасным. Поначалу пришлось

     отбивать атаки итальянских партизан, потом, когда поднялись выше в горы,

     где

     крутая дорога вьется вдоль обрывов и пропастей, против них ополчилась

     погода: на колонну обрушился ливень, сменившийся снежным шквалом. Многие

     погибли в пути; одни -- от партизанской пули, другие -- от холода, третьи

     сорвались в пропасть. Наконец, под непрекращающимся снегом, казаки

     пересекли

     границу Австрии и спустились со скальных твердынь горы Хоэ-Варте в долину

     реки Гайль. Поздним вечером 3 мая передовые отряды штаба Доманова вошли в

     австрийскую деревню Маутен-Кечах13. Сломав-

     185

     шийся "фиат" генерала Краснова тащил автобус. Над селом разнесся

     победный звук труб Донского полка, изрядно поистрепавшегося в пути. Два

     офицера отправились вперед выяснить, что делать дальше: ведь рейх пока еще

     существовал, хотя и агонизировал, а казакам было строго запрещено уходить

     из

     Италии.

     Крайсляйтеру района, Юлиану Коллницу, живо запомнилось прибытие

     казаков. К нему явился для переговоров казачий генерал в полной форме и

     через своего переводчика, эмигранта из Берлина, осведомился, где сейчас

     идут

     бои и куда надлежит явиться его войску. Коллниц, которому штаб в

     Клагенфурте

     приказал беспрепятственно пропустить казаков, ответил генералу, что его

     люди

     могут продолжать поход, но вообще война фактически закончена. Это

     сообщение

     явно разочаровало казака, и поверил он ему только после того, как его

    адъютант поговорил по телефону с помощником гауляйтера в Клагенфурте

     Тиммелем.

     Решили, что казаки -- по словам Коллница, их было 32 тысячи -- будут

     продвигаться на север. Место назначения -- ставшее ареной драматических

     событий -- было выбрано совершенно случайно. Командиром отряда народного

     ополчения в этом районе был некий Норберт Шлуга, уроженец Гайльской

     долины,

   куда собирались идти казаки. Шлуге очень не понравилась эта перспектива;

     казаки, может, и не разграбили бы его родное село и соседние деревушки, но

 

     их кони, несомненно, истребили бы всю траву в долине. Посоветовавшись с

     Коллницем, Шлуга убедил казаков, что дорога через Гайльскую долину разбита

     и

     опасна для лошадей и потому лучше идти на север, в долину Дравы.

     Казаки согласились. Три дня и две ночи их эскадроны продвигались на

     север. На пересечении двух долин в Маутене Шлуга поставил патруль

     народного

   ополчения, чтобы помешать казакам спуститься к Гайльской долине. Сам он

     все

     это время оставался на ногах, и ему не раз приходилось объяснять

   недоверчивым казакам, что их маршрут действительно изменен.

     В Маутене в распоряжение казачьих генералов и штаба была предоставлена

     привокзальная гостиница. Поселившийся здесь генерал Краснов с грустью

     следил

     из окна за крушением своих надежд. В поисках корма для своих любимых коней

 

     казаки шли на север, на ночь разбивая лагерь где придется, прямо у дороги.

     С

     ними двигались раздробленные группки немецких солдат, весь вид которых

     свидетельствовал о полном поражении Германии. Старый генерал стал

     свидетелем

     отвратительной сцены, когда доведенные до отчаяния казаки принялись

     грабить

     немцев. Это позорное нарушение дисциплины, к тому же еще и направленное

     против разбитого союзника, казалось, символизировало и конец самих

     казаков.

     Однако, как мне сообщил Коллниц, никаких серьезных происшест-

     186

 

 

     вий во время пребывания казаков в этом районе не было, и уж, во всяком

     случае, не было никакого "генерального сражения", о котором писала "Тайме"

     8

     мая14.

     Многотысячная казацкая кавалькада в сопровождении обоза с вещами (это

     больше напоминало кочевье целого народа, а не армии) медленно продвигалась

 

     по долине Дравы. В нескольких километрах вверх по реке, среди аккуратных

     полей, лежал сонный тирольский городок Лиенц. Здесь в предгорьях было

     довольно места и для палаток, и для выпаса коней15. Казаки

     подошли к Лиенцу в Пасху, в день надежды, и священники служили прямо в

     поле,

     а их прихожане целовались, поздравляя друг друга "Христос воскресе".

     4 мая Доманов привел в Лиенц арьергард казаков. Атаман поселился в

     гостинице рядом с Красновым, и они часами обсуждали, что делать. Выбор был

 

     невелик и фактически сводился к вопросу, кому сдаваться -- американцам или

 

     англичанам. Краснов, который, будучи эмигрантом, лучше разбирался в

     международной политике, утверждал, что англичане отнесутся к казакам с

     большим сочувствием и пониманием. Ведь именно англичане оказали белым

     самую

     горячую поддержку в борьбе против большевиков, и именно Черчилль, тогда

     военный министр, был самым рьяным сторонником английской военной

     интервенции

     в России. Конечно, с тех пор немало воды утекло, многое изменилось, но

     неужели английский рыцарь бросит в беде бывшего союзника? Краснов

     рассчитывал также на поддержку фельдмаршала Александера,

   главнокомандующего

     союзными силами в Италии. Ведь в ту пору, когда Черчилль посылал на помощь

 

     деникинской армии деньги и солдат, Александер лично воевал против

     большевиков в Курляндии. Он до сих пор с гордостью носит русский

     императорский орден, врученный ему генералом Юденичем,-- Краснов за ту же

   кампанию получил английский военный крест. Словом, старый генерал не

     сомневался, что Александер войдет в незавидное положение казаков. Среди

     казаков даже зародилась и всячески культивировалась романтическая легенда

     о

     том, что фельдмаршал, любивший все русское, привез себе из России

     жену16.

     Бывшему майору Красной армии Доманову крыть было нечем, и они решили

     послать делегацию назад, через перевал, для встречи с англичанами.

   Руководителем делегации был назначен генерал Васильев, его сопровождали

     молодой лейтенант Николай Краснов, внук Петра Краснова, и казачка Ольга

     Ротова, говорившая по-английски. Они-то и оставили нам свидетельства об

     этих

     переговорах.

 

     Наскоро прикрепив к капоту машины кусок белого полотна, который должен

 

     был изображать флаг, делегация двинулась на юг. Как вспоминает Ольга

 

     Ротова,

 

     "что ожидало нас впереди, было известно

 

     187

 

 

 

 

 

     только Богу". Едва они выехали из деревни, как их остановила английская

 

     бронемашина. Они объяснили, куда и зачем едут, и их послали в штаб полка в

 

 

 

     Палуцце, а оттуда -- в штаб бригады в Тольмеццо, так что они снова

 

     оказались

 

     там, откуда ушли неделю назад. Итальянцы по форме признали в них казаков,

 

     и

 

     машина продвигалась вперед под "приветственные" крики толпы:

 

     "Казаки-варвары!" Штаб генерал-майора Роберта Арбетнота, командира 78-й

 

     пехотной дивизии, помещался в том же доме, где всего неделю назад

 

     находился

 

     штаб генерала Доманова. Генерал Васильев сказал, что хотел бы поговорить

 

     без

 

     свидетелей. Его английский коллега проводил казаков в свой кабинет и

 

     предложил им сесть, но Васильев, бывший офицер лейб-гвардии Казачьего

 

     полка

 

     императорской армии, предпочел объяснить английскому генералу цель своего

 

     приезда стоя. К сожалению, генералы не нашли общего языка. Васильев

 

     сказал,

 

     что у казаков нет никаких разногласий с западными союзниками. Они просто

 

     хотят продолжать борьбу с большевиками и с этой целью просят разрешения

 

     соединиться с армией генерала Власова. Английский -генерал не слышал о

 

     Власове, и Васильеву пришлось рассказать о Русской освободительной армии и

 

 

 

     ее целях. "Первым делом казаки должны сдать оружие",-- сказал Арбетнот.

 

     Переводчица Ольга Ротова пишет:

 

     Услышав это, генерал Васильев задал вопрос:

 

     Рассматриваете ли вы группу казаков как военнопленных?

 

     Нет, военнопленными мы считаем тех, кого взяли в бою,

 

     с оружием в руках. А вас я считаю лишь добровольно пере

 

     давшимися.

 

     Это загадочное определение -- "добровольно передавшиеся" -- казаки

 

     поняли в том смысле, что у них будет хотя бы больше прав, чем у обычных

 

     военнопленных. Но подробно обсудить важнейший вопрос о статусе они не

 

     успели. В комнату вошел бригадир Джеффри Мессон из Зб-й пехотной бригады.

 

     По

 

     просьбе Арбетнота, Васильев снова изложил позицию казаков, на что Мессон

 

     заявил, что самое главное для казаков -- это как можно скорее сдать

 

     оружие.

 

     Васильев возразил, что этот вопрос в компетенции генерала Доманова, и оба

 

     английских генерала решили наутро отправиться в штаб Доманова в Кечахе и

 

     обсудить условия сдачи.

 

     Понимая, с каким нетерпением Доманов и Краснов ждут их возвращения,

 

     Васильев и его товарищи хотели немедленно отправиться в обратный путь

 

     через

 

     перевал, но Арбетнот и Мессон и слышать об этом не желали; они настояли,

 

     чтобы гости непременно выпили чаю. За чаем Арбетнот разговорился с

 

     Красновым-младшим, и тот рассказал, что родители увезли его из России

 

     маленьким ребенком, что они жили в Югославии, а когда началась война, он

 

     воевал в армии короля

 

     188

 

 

 

 

 

     Петра против немцев, попал в плен, и там ему предложили присоединиться

 

     к антисоветскому казацкому формированию. Он принял это предложение, но

 

     отказался служить в Африке, куда был направлен, так как в этом случае ему

 

     пришлось бы воевать против союзников России в Первой мировой войне.

 

     Конечно, Арбетнот расспрашивал гостя из чистого любопытства и из

 

     вежливости, но важно подчеркнуть: уже из этого разговора он четко усвоил,

 

     что многие казаки никоим образом не являлись советскими гражданами.

 

     Когда гости собрались уезжать, Мессон сунул Ольге Ротовой большой пакет

 

     с чаем, сахаром и шоколадом, настояв, чтобы она непременно захватила этот

 

     подарок, и вместе с Арбетнотом вышел на улицу проводить казаков. Это

 

     проявление английского гостеприимства произвело глубокое впечатление на

 

     переменчивую итальянскую толпу, которая закричала "ура", и какая-то

 

     девушка,

 

     растрогавшись, всучила Ольге букет ландышей. В сопровождении английских

 

     бронемашин посланцы казаков двинулись назад в Кечах и в 9.30 вечера уже

 

     докладывали Доманову и Краснову о результатах своей миссии. В штабе

 

     казаков

 

     всю ночь горел свет. Генералы тщетно пытались "расшифровать" весьма

 

     невразумительные ответы англичан17.

 

     Наутро, на полчаса раньше назначенного времени, бригадир Мессон со

 

     штабом прибыл в штаб казаков. Встреча состоялась в столовой гостиницы, где

 

 

 

     жил Доманов18. Приветствия и рукопожатия задали тон всей беседе,

 

     и казаки, жадно ловившие малейшие проявления доброжелательства англичан,

 

     заключили, что с ними обращаются не как с врагами или пленными, а как с

 

     коллегами по административной операции.

Вступительные слова бригадира

 

     Мес-сона тоже звучали многообещающе: он сказал, что казаки могут иметь при

 

 

 

     себе оружие на пути следования к месту сбора. Затем на столе разложили

 

     карту, и Мессон объяснил, что все русские силы должны стать лагерем в

 

     долине

 

     Дравы; казаки -- вверх по течению реки между Лиенцем и Обердраубургом, а

 

     кавказцы -- ниже, между Обердраубургом и Деллахом.

 

     На этом обсуждение условий сдачи казаков закончилось. Казаки были

 

     счастливы, что англичане проявили такое редкостное понимание, а бригадир

 

     Мессон радовался, что столь щекотливое дело прошло гладко. Как сказано в

 

     военном дневнике 36-й бригады,

 

     в случае отказа казаков сдаться перед нами оказалась бы сила, с которой

 

     пришлось бы считаться, и мы не могли бы чувствовать себя в безопасности до

 

 

 

     их полной капитуляции

 

Перед майором Дэвисом была поставлена интересная и трудная

 

     задача,

 

     и он старался выполнить ее с честью. Он всячески одобрял начинания казаков

 

 

 

     по устройству школ и церкви, организации хора. 20 мая он собрал всех

 

     живших

 

     в лагере журналистов и предложил им выпускать газету, пообещав

 

     предоставить

 

     помещение в Лиенце39. По воскресеньям казаки собирались на

 

   открытом воздухе на службу, и православная литургия звучала в унисон

 

     отдаленному звону церковных колоколов в долине Дравы.

 

     15 мая в лагерь прибыли представители Красного Креста, распределявшие

 

     продовольствие и вещи40. Жизнь в лагере постепенно налаживалась.

 

     Правда, в середине мая английские солдаты увели нескольких казачьих коней,

 

 

 

     что несказанно огорчило казаков, но вскоре им представилась возможность

 

     пожаловаться на это генерал-майору Арбетноту, который 18 мая посетил

 

     лагерь

 

     в Лиенце41/ Генерал проехал по лагерю, побьшал в бараках в

 

     Пеггеце, где жили женщины и дети. Казалось, он был вполне удовлетворен

 

     увиденным, шутил, смеялся и проявил особенный интерес к кадетскому

 

     корпусу.

 

     Он сказал мальчикам несколько фраз насчет того, что они -- надежда России,

 

 

 

     попробовал их обед, приказал увеличить рацион. Встретившись со старшими

 

     офицерами, он выразил свое восхищение поддерживаемой в лагере дисциплиной.

 

 

 

     Генерал Доманов, поблагодарив, заговорил об уведенных конях. Тон Арбетнота

 

 

 

     тут же переменился, и он резко ответил: "Казачьих лошадей здесь нет.

 

     Лошадьми, как и пленными казаками, распоряжается английский

 

     король"42. Так казаки впервые услышали, что считаются

 

     военнопленными, и у многих мелькнула мысль, что это не к добру.

 

     На самом деле, ничего зловещего в этом термине не было. Будучи

 

     военнопленными, казаки, согласно международному закону, имели гарантии

 

     хорошего содержания в лагерях и последующего освобождения. Но Доманов

 

     этого

 

     не знал и по обыкновению обратился за советом к своему учителю Краснову.

 

     Старый генерал согласился, что события принимают неприятный оборот, и

 

     решил

 

   написать еще одно письмо фельдмаршалу Алек-сандеру. Он снова напоминал ему

 

     о

 

     тех днях, когда они оба сражались в Белой армии против большевиков,

 

     обращал

 

     его внимание на положение казаков и умолял фельдмаршала спасти их. Но и

 

   это

 

     письмо осталось без ответа43

 

В приказе, подписанном бригадиром Мессоном,

 

     говорилось, что все сдавшиеся в плен отряды должны быть в течение дня

 

     разоружены. Далее бригадир добавил:

 

     Если после 14.00 у кого-то из пленных будет обнаружено оружие или

 

     амуниция, его следует немедленно арестовать, и ему будет грозить

 

     расстрел..

 

Наверное,

 

     английских солдат удивила столь странная прелюдия к операции, к которой

 

     казаки отнеслись с редкостным единодушием и покорностью47. Но

 

     после относительного бездействия

 

     199

 

 

 

 

 

     последних двух недель события начали развиваться с поразительной

 

     быстротой. Майор Дэвис с переводчиком Бутлеровым, явившись в штаб Доманова

 

     в

 

     Лиенце48, вручил атаману письменный приказ, одновременно объяснив

 

     через переводчика его содержание: всем казачьим офицерам предписывается

 

     завтра явиться на конференцию в районе Обердраубурга, где фельдмаршал

 

     Алексан-дер сообщит им важное решение относительно их будущего.

 

     Распрощавшись, Дэвис уехал.

 

     Бутлеров, для которого этот приказ был не меньшей неожиданностью, чем

 

     для Доманова, решил расспросить англичанина поподробнее. За три недели

 

     совместной работы у них сложились дружеские отношения, и он вполне мог

 

     рассчитывать на откровенность собеседника. Бутлеров спросил, действительно

 

 

 

     ли планируется конференция или это какой-то подвох. Дэвис заверил его, что

 

 

 

     все в порядке.

 

     -- Но это как-то странно,-- настаивал Бутлеров.-- Зачем

 

     фельдмаршалу нагружать вас такой работой -- организовывать

 

     грузовики и машины для перевозки двух тысяч человек, когда он

 

     вполне может приехать сюда на своей легковушке? Что-то тут не

 

     так. В чем дело?

 

     Дэвис пожал плечами:

 

     -- Не знаю. Это приказ, и не мне его объяснять, и уж конеч

 

     но, я понятия не имею, что думает фельдмаршал. Может, там есть

 

     какое-нибудь здание, пригодное для такого сборища, кино, напри

 

     мер, или театр. В лагере таких помещений нет.

 

     Бутлерова это не убедило:

 

     Конечно, ты солдат и должен выполнять приказы. Но я

 

     надеюсь, что ты еще и мой друг. Ты ведь знаешь, у меня в Пеггеце

 

     жена и ребенок. Ты можешь дать мне слово офицера и джентльме

 

     на, что вечером мы вернемся в лагерь?

 

     Разумеется,-- заверил его Дэвис. Бутлеров все еще со

 

     мневался, но продолжать разговор было бессмысленно.

 

     Тем временем генерал Доманов обзванивал своих рассеянных по лагерям

 

     офицеров, сообщая о приказе. Для некоторых старших офицеров он назначил

 

     совещание на 11 часов утра у себя в штабе. Он зачитал им приказ: в час дня

 

 

 

     все офицеры должны собраться на площади перед бараками в Пеггеце, где

 

     накануне сдавали оружие. Он говорил спокойным, размеренным тоном, как

 

     будто

 

     речь шла о самом обычном деле. Когда он кончил, в комнате воцарилось

 

     молчание. Офицеры обдумывали услышанное. Затем посыпались вопросы:

 

     Вещи с собой брать?

 

     Нет, вы к вечеру вернетесь.

 

     Как быть с офицерами, которые не поверят приказу и ре

 

     шат бежать в горы?

 

     200

 

 

 

 

 

     -- Вы командир полка. Вы меня поняли?

 

     Спокойствие Доманова являло собой разительный контраст с волнением,

 

     охватившим старших офицеров. Они отправились отдавать приказы по своим

 

     полкам, горячо обсуждая со всеми, кто встречался им по пути, что бы это

 

     могло значить49. Они терялись в догадках, но несмотря на

 

     абсурдность ситуации -- вопреки поговорке о горе и о Магомете -- от горы

 

     требовали, чтобы она пришла к Магомету, -- большинство склонялось к тому,

 

     что конференция не выдуманная и, наверное, там объявят о положительном

 

     решении насчет их будущего устройства. Некоторые полагали, что им

 

     предложат

 

     поселиться в какой-нибудь малозаселенной английской колонии50. По

 

     словам одного донского казака, не поверившего рассказам о конференции и

 

     бежавшего в горы, большинство из тех, с кем он говорил в тот день в

 

     лагере,

 

     считали, что с ними ведут честную игру51. В пеггецком лагере у

 

     Ольги Ротовой начался ежедневный урок английского в кадетском корпусе,

 

     когда

 

     ее вызвал старый генерал. Он хотел знать, в чем дело. Может быть, Ольге,

 

     которая работает переводчицей, что-нибудь известно? Но она ничего не знала

 

     и

 

     после бесплодного обсуждения приказа ушла на урок, перекрестив генерала по

 

 

 

     его просьбе52.

 

     И все же большинство считало, что, каковы бы ни были цели этой

 

     конференции, вечером офицеры вернутся в лагерь. Ведь подозрения вызывали

 

     лишь внезапность приказа и явное отсутствие логики в том, что сотни

 

     офицеров

 

     везут на встречу с одним фельдмаршалом. Но логика вступала в конфликт с

 

     высоким мнением казаков, особенно тех, кто помнил англичан еще по их

 

     участию

 

     в гражданской войне, об англичанах. Майор Дэвис дал Бутлерову честное

 

     слово,

 

     что офицеры вернутся в Лиенц вечером, то же самое обещали и другие

 

     офицеры,

 

     когда казаки задавали им сходные вопросы. Один лейтенант даже поклялся

 

     "честью британского офицера". А когда к Ольге Ротовой пришли заплаканные

 

     жены офицеров и попросили ее выяснить, что происходит, знакомый лейтенант

 

     Аргильского полка посоветовал ей успокоить их: "Они все вернутся вечером.

 

     Офицеры едут на совещание, и плакать тут совершенно не о чем!"53

 

     Помимо веры в честность англичан, на многих казаков произвело

 

     впечатление то спокойствие, с которым принял приказ генерал Доманов.

 

     События

 

     двух последних дней не встревожили атамана. Он верил, что приказ о

 

     разоружении вызван необходимостью навести порядок среди кавказцев, которые

 

 

 

     недавно снова учинили какие-то безобразия. Что до конференции, то у него

 

     были свои причины верить англичанам и считать, что те наконец собираются

 

     представить казакам постоянное убежище. И он, и генерал Краснов скорее

 

     всего

 

     связывали эту конференцию с последним

 

     201

 

 

 

 

 

     письмом Краснова фельдмаршалу Александеру. О письме знали всего

 

     несколько человек, так как непосредственным поводом к нему послужил резкий

 

 

 

     ответ генерала Арбетнота на вопрос об изъятии лошадей, и казацкие

 

     командиры

 

     понимали, что, если казаки узнают о том, что генерал назвал их "пленными",

 

 

 

     это может всколыхнуть весь лагерь54.

 

     Сообщение о конференции чрезвычайно встревожило жену Краснова Лидию

 

     Федоровну, но Петр Николаевич был спокоен и уверен в себе. Обняв жену на

 

     прощанье, он уговаривал ее не волноваться. Пообещав вернуться не позднее

 

     восьми часов, он, опираясь на палку, спустился к поджидавшей его машине.

 

     Он

 

     нисколько не сомневался, что стоит ему встретиться с Александе-ром -- и

 

     все

 

     сложности будут разрешены. Фельдмаршал -- человек чести, и кто лучше

 

     объяснит ему положение казаков, чем старый атаман, солдат и писатель.

 

     Лидии

 

     Федоровне оставалось только ждать и молиться. Время шло, настал вечер. С

 

     каждым часом ее волнение росло. Вот пробило семь, восемь... Конечно, Петр

 

     Николаевич большой умница, он гораздо лучше разбирается в политике, чем

 

     она,

 

     но он обещал быть дома к восьми, и за 45 лет их супружества не было

 

     случая,

 

     чтобы он не сдержал слова...55

 

     Пока Доманов, Краснов и другие старшие офицеры штаба в

 

     Ли-енце56 садились в свои машины, направляясь на конференцию,

 

     прочие офицеры собрались, следуя инструкциям, на площади перед бараками в

 

     Пеггеце. Их было 1475 человек (около 50 остались дежурными при

 

     полках)57, и они являли собой необычайно живописное зрелище. На

 

     встречу с фельдмаршалом они решили явиться в полном блеске; все надели

 

     праздничную форму, отглаженную и приведенную в порядок женами, построились

 

     в

 

     три колонны по названиям полков, красовавшимся на нашивках на плечах --

 

     "Дон", "Кубань", "Терек". Во главе каждой колонны выступал атаман. Все

 

     надели свои награды; у многих на груди красовались царские ордена. Одного

 

     очевидца особенно поразил знаменосец терских казаков, высокий человек

 

     благородного вида с широкой белой бородой, развевающейся на ветру. Гордо

 

     глядя прямо перед собой, он высоко вздымал трехцветное знамя Российской

 

     империи58.

 

     В тот ясный майский полдень на площади перед бараками в Пеггеце

 

     собрался поистине цвет казачества. Вокруг толпились семьи, многие женщины

 

     громко рыдали. По сигналу майора Дэвиса колонны вышли за ворота, где их

 

     поджидали шестьдесят трехтонок. Разбившись на группы, офицеры сели в

 

     грузовики. Все это происходило в полном молчании, которое вдруг нарушили

 

     крики маленькой девочки. Она вырвалась из рук матери и с плачем бросилась

 

     к

 

     грузовику, куда залезал ее отец. Наверное, малышка решила, что он уезжает

 

     навсегда и она больше его не увидит59.

 

     202

 

 

 

 

 

     Длинная колонна грузовиков двинулась по пыльной дороге на восток. По

 

     обеим сторонам тянулись палатки и вагончики, возле которых стояли казаки и

 

 

 

     их жены, следя за тем, как увозят их командиров. Вскоре казацкий лагерь

 

     остался позади, колонна остановилась на опушке леса, где уже стояло

 

     несколько машин с казачьими генералами, но Доманова среди них не было.

 

     Опушка была окружена английскими войсками, и по приказу в каждый грузовик

 

     село по несколько английских солдат с автоматами. Как только колонна,

 

     разделенная теперь на три группы, снова двинулась в путь, к ней

 

     пристроились

 

     выехавшие из леса бронемашины и вооруженные мотоциклисты. Некоторых

 

     казаков,

 

     сомневавшихся в реальности конференции, встревожил такой усиленный эскорт;

 

 

 

     другие же заметили, что, наверное, это просто мера предосторожности от

 

     нападения партизан. Среди сомневавшихся был кубанский казак Александр

 

     Шпаренго. В то утро он долго спорил со своими товарищами, так что его даже

 

 

 

     упрекнули в излишнем скептицизме. Правда, Шпаренго поддержал один офицер,

 

    филорофски заметивший:

 

     Да, англичанам верить нельзя.

 

     Шпаренго удивленно взглянул на него:

 

     Значит, ты не веришь? Так почему же ты едешь?

 

     А что, приказ Главного управления касается меня мень

 

     ше тебя? И все равно я им не верю. Вспомни, с какой легко

 

     стью они вступили в союз со Сталиным...

 

     Пока грузовик ехал вдоль Дравы, Шпаренго не оставляла эта мысль: можно

 

     ли верить англичанам? И в самом деле, зачем им понадобилась эта

 

     конференция?

 

     Ну предположим, старшим офицерам хотят сообщить о важном решении, но ведь

 

     они буквально оголили полки, вызвав на конференцию всех, вплоть до

 

     последнего младшего офицера. Странно и непонятно... правда, может,

 

     придется

 

     голосовать по какому-нибудь важному вопросу. Нет, это не очень-то

 

     правдоподобно.

 

     Вдруг его охватило острое чувство опасности, и он решил бежать. Но как?

 

     Будут ли солдаты стрелять в него, если он выпрыгнет из грузовика? Он

 

     решил,

 

     что вряд ли: если конференция настоящая, то солдаты не могут убивать тех,

 

     кто откажется на ней присутствовать. А если все это просто предлог, тогда

 

     --

 

     стреляя в него, они рискуют выдать себя с головой. Нет, опасность

 

   невелика.

 

     Он огляделся вокруг: налево -- станция Никольсдорф, они уже, наверное,

 

     подъезжают к Обердраубургу. Решение созрело молниеносно. "Господа, вы как

 

     хотите,-- крикнул он,-- а я дальше не еду. Я им не верю". И с этими

 

     словами

 

     выпрыгнул из грузо-

 

     203

 

 

 

 

 

     вика. "Сотник за бортом!" -- закричал кто-то. Но Шпаренго, скатившись

 

     по склону, уже вскочил на ноги и скрылся в лесу. Оглянувшись, он увидел

 

     длинную колонну; за грузовиками следовали бронемашины эскорта, мелькнули

 

     лица его товарищей, махавших ему на прощанье, но еще минута -- и машины

 

     скрылись из виду. Сняв форменный китель, сотник Шпаренго отправился по

 

     опустевшей дороге назад в лагерь60.

 

     Атаман Доманов с переводчиком, следуя инструкциям майора Дэвиса, выехал

 

     из Лиенца на полчаса раньше главной колонны и как раз в это время подъехал

 

     к

 

     штабу 36-й пехотной бригады в километре от Обердраубурга. Атамана встретил

 

 

 

     командир бригады Джеффри Мессон.

 

     -- Я вынужден сообщить вам, сэр,-- сказал он, делая паузы для

 

     перевода,-- что мною получен приказ передать всю казачью дивизию советским

 

 

 

     властям. Я сожалею, что вынужден сообщить вам об этом, но приказ не

 

     оставляет мне другого выхода. Всего вам доброго.

 

     Доманов и Бутлеров молчали, пораженные этой новостью. Бледные, с

 

     посеревшими лицами, они вернулись к машине и в сопровождении английского

 

     офицера-охранника двинулись на восток.