"Я все равно паду на той...

     На той единственной гражданской…" Как поэт когда-то тогда пел заветом для наследников великого революционного дела. И наследников много осталось в стране. И пасть тоже можно нынче на войне, только "комиссаров в пыльных шлемах" над павшими не будет. Не будет не потому что ушли к другим могилам головы склонять, а потому что их нет, красных со звездами комиссаров на этой войне нет совсем, где, с одной стороны, "Гуляй-Поле" - пра-пра-пра- и правнуки вольных запорожцев и батьки Махно, а с другой - потомки поручика Голицына, построенные в деникинские полки и готовые теперь всех с лица земли стереть за "хруст французской булки". Где потомки комиссаров, тех, кто был "за мир во всем мире", мире, в котором нет "ни эллина, ни иудея", где каждый каждому "друг, товарищ и брат?" Нет, конечно, "Гуляй-Поле" всяко лучше белогвардейского морока, казалось бы навсегда вбитого сто лет назад в могилы, но вот он вылез, украсился нациковыми буковками и пошел мочить все живое, просто потому что оно есть, когда должно быть одно лишь только мертвое. Где потомки этих комиссаров, готовых когда-то прогрессорами всю вселенную переустроить на правильный, истинно человеческий лад? Да они кругом: только глянуть на самоуверенных эффективных менеджеров, на уютных офисных служащих, более всего на свете опасающихся потерять свой уют, на наемных профессионалов, что носа не высунут за границы своего дела, на вышвырнувшую на помойку старые авторитеты молодежь, которая в своем праве на счастливое будущее, и прочее вполне образованное и самостоятельное население России с ужасом и брезгливостью наблюдающее временами полубезумных бабок с красными бантами и флагами, занявших место комиссаров.

     Оно, население, в сторонке стоит от этой войны как войны чужой, потому главные участвующие в ней силы - это некие "они", которые не становятся "мы": одни, потому что они за свою украинскую родину, а мы не украинцы, другие, потому что они за давно иссохшую мумию империи, которой, как всякому давно умершему, надо принести себя в жертву, то есть умереть, а мы - это живые и желающие дальше жить. Оно замерло в раздумьи, ему кажется, что у него есть еще время подумать над тем, кто такое это "мы" для себя самих: раз уж война где-то там, есть время подумать. Подумать или подождать? Да, лучше подождать, а там, глядишь, все и рассосется. Придет какой-нибудь новый Никита Сергеич и скажет, что это все культ личности виноват, а население, народ в целом, разумеется, нет. Он тут ни причем, его не спрашивали, его поставили перед фактом, как раньше уже много-много раз было. Было в сороковом с финнами и прибалтами, в пятьдесят шестом с венграми, в шестьдесят восьмом с чехами, потом с Афганом, Чечней, Грузией… Было и прошло, и следа почти не оставило в памяти людей российских в целом, так сказать, в массе своей. Это чехи с финнами помнят, они маленькие, им нельзя не помнить. А России зачем? Она большая, всех разве упомнишь. Такая привилегия у больших стран есть - разнообразных недоразумений с малыми странами не помнить.

     И этой войнушке украинской так бы и быть в отдалении, и как-нибудь завершиться, в отдалении этом оставаясь. И можно дальше жить, постепенно ее забывая, как другие прошлые - пусть умники всякие в ней ковыряются. Но в ней, чем далее, тем более чувствуется беспокоящее, что грозит через границу перехлестнуться, перетечь, от чего никакое оружие не остановит. Перехлестнуться и перетечь вместе с разбитыми псевдоденикинскими полками, которые непременно битыми вернутся домой, ибо, если по-честному, живое обычно торжествует над мертвым. Они вернутся искать виноватых за гибель свою и товарищей своих, ибо никто не должен быть во цвете лет своих похоронен просто так, ни за что. За мертвых представят счет всем живым. И государству с населением в сторонке не отсидеться, как всегда было раньше, не отделаться привычным: "Мы вас туда не посылали". Придется-таки определяться, разделяться внутри себя на "мы" и "они", чтобы указать на виноватых. Для государства, бывшего несокрушимым единством "мы" против населения, состоящего из разнообразных и ставших беспомощными "они", всегда готового в подавлении этих "их" к любому необходимому террору и потому всемогущего на фоне общественного бессилия, которое само вдруг оказалось бессильным в столкновении с заведомо более слабым государством, но с обществом, демонстрирующим общую волю к сопротивлению, обществом, готовым умереть, но не покориться, - это будет ужасный ужас. "Бульдогам" придется вылезать из под ковра и превращаться в политиков. Придется и населению выбираться из кокона частной жизни, чтобы осваивать ставшее пустым пространство между этой частной жизнью и вчера еще всесильным Кремлем, осваивать, чтобы превращаться из населения в общество. Молодому населению, в первую очередь, потому что старые все давно "просрали". Все-все, главное то, что в российском зарождавшемся обществе восторжествовал союз блатной зоны с вертухаями, захватил государство и превратил это общество в беспомощное "благодарное" население.

     Новое рождение российского общества ожидается благодаря Украине, которая свое самоотверженностью и волей к жизни возвращает в Россию политику, выпинывает население из персональных домиков и тем самым ставит его на путь в направлении общества. Общества, разноцветного по определению, в котором, наряду с другими, будет место и красному цвету, настоящему красному, не маскарадному. Как эти цвета будут друг с другом сражаться и договариваться, какое разделение на "мы" и "они" станет главным, поднимется над другими - это выяснится еще не завтра, но и не может быть отложено в далекое далеко, на годы. "Интересные времена" уже на пороге, они тут, стучатся, колотят в дверь все более настойчиво…

     Говорят, в этой схватке российское общество может и не состояться, проиграть, остаться населением, и Россия превратится в пригожинскую Чечню, да только сильно велика и различна Россия - тесновато ей Чечней быть.