Все хорошо, Государь

Георгий Бовт рассказывает новогоднюю сказку.                             

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был… Разумеется, царь. Некоторые называли его государем, другие прокуратором, многие запросто – о, Солнце, а иные – за глаза и маслянисто-мечтательно улыбаясь, словно кот, нежащийся на печи, — звали просто папой. Потому что любили и верили, что и он по-отечески любит их. Так любит, что может запросто со спины внезапно подкрасться, ласково погладить и дать колбаски.

Царство ему, надо сказать, досталось неплохое. Грех жаловаться. Народу – обильно, но не так чтобы не продохнуть. Можно было выйти на простор – и не увидеть вовсе никакого народу, а только ширь, высь и горные кручи. И бездонное небо над ними, откуда ему то и дело подмигивали ангелы: мол, не бойся, мы с тобой.

Да и народ попался неплохой – работящий, смирный, богобоязненный. Встречаясь с иноземными государями, он часто нахваливал свой народ: поглядите, какой он у меня, у вас такого нету, а будете себя вести заносчиво и непочтительно, он вам так накостыляет! Иноземцы в смущении отводили взор и спорить не решались, в двуличной своей иноземной душе почитая нашего героя самодуром и деспотом. Он знал, что это не так, что в душе он добр, как младенец, но разубеждать не хотелось – пусть боятся. Чисто для пользы дипломатии.

Народ – неплохой, а вот с населением ему не повезло. Население было – хоть меняйся с соседями путем полной и окончательной депортации. Ленивое, хулиганистое и вороватое, правил никаких не чтило. Государь любил народ и раздражался от населения. Как эти две людские общности уживались на вверенном ему богом и судьбой пространстве?
Когда он на ночь глядя мучился этим вопросом, у него неумолимо начинала болеть голова. Так трещала, что раскалывалась. Тогда ему становилось страшно быть одному в опочивальне, отделанной янтарем и шкурами не убитых им медведей, и он звал кого-нибудь из вельмож. Просто поговорить. Посмотреть в глаза, поигрывая под столом незаметно для собеседника кнопками полиграфа. Впрочем, даже это ему наскучило. После того, как он с горечью убедился, что врут ему все. Что ж, убить их за это? Тогда и поговорить станет окончательно не с кем.

— А вот скажи-ка мне, господин такой-то, — начал он своим тихим, вкрадчивым, но стальным голосом, не оставлявшим сомнения, кто тут на самом деле господин, — что в державе слышно?

— Да все хорошо, Государь. Вот только в двух губерниях недород, в трех падеж скота – явно наслал кто-то порчу, ведь не может же скот просто так взять и пасть, – а в десяти по вам скучают. В гости зовут.

— «Денег опять просить будут, эх, тяжек мой крест», — устало подумал царь, но вслух ответил: — Подготовьте график монарших поездок. И шутов непременно со мной снарядите. «С шутами дешевле для казны выйдет», — добавил он про себя, отметив в календаре добрых дел свой поступок как высокий по шкале KPI.

— А еще, государь, в N-ской губернии просят вашего высочайшего разрешения построить им дорогу. У них там страшная и вечная распутица. Даже в лютый мороз. Говорят, целые возы и повозки с грузами в грязь с вершками уходят. Давеча целый новый город ушел. Вроде недавно только отстроили, приехали ленточку перерезать, с оркестром, со всеми делами, хор глухонемых сирот нашли, чтоб в такт мычали, — приехали на место, а там нет ничего. Только пузыри над зловонным болотом.

— Так и дорога сгинет туда же, что ж ее строить?

— На все божья воля, Государь, но людям надо дать надежду. Они будут вам благодарны.

— Дайте. Но только за свой счет пусть. У меня вон еще программа спасения дикобразов недофинансирована.

— А еще в городе М-ске спрашивают, можно ли им там провести городской праздник? Придется ведь больше чем по трое собираться. Просят нижайше, чтоб 5 янвапреля еще иноземцев позвать, из Шванбрании, они на губных гармошках будут играть в честь открытия нового бассейна. Бассейн вы, Ваше Величество, милостиво разрешили им два года назад.

— Пятого нельзя, пусть проводят десятого. Пятого у меня общение с воскресшим мальчиком из хосписа, будет картинка информационная смазана, надо развести. А господам из Шванбрании вообще визу не давать. Их государь давеча на меня сказал, что я упырь и торможу восход солнца на два часа зимой и на час летом. Пусть сначала извинится и продаст одному моему однокашнику по лицею сыроварню по сходной цене. С солнцем пока я распоряжение о дозволении ему вставать по-прежнему, как оно раньше себе позволяло, попридержу. Подписывать покамест не стану. А они своих шванбранских коров пущай в темноте доят. Пробовал я их молоко как-то на приеме – горчит не по-нашему.

— О, Государь, как это мудро. Я, кстати, про «развести» хотел спросить. Тут два купца сцепились из-за фабрики карамелек «Лижи, как мы, лижи вместе с нами, лижи лучше нас». Арбитраж не может рассудить: денег брать почему-то, после вашего недавнего с ними чаепития, боятся, а как без денег – не знают, разучились.

— А заберите эту карамель в казначейство. За так. Стратегический ведь ресурс, поелику стратегический навык в народе формирует. А купцов этих обязать построить три храма и синагогу.

— Помилуйте, Ваше Величество, а синагогу-то зачем, они все ж уехали?

— А пусть знают, что терпимость наша безгранична. Кстати, не забудьте табличку о том на ней сделать.

Именем пророка одного. Ха-ха, прикольно будет.

— Детский приют города Х-ск просит разрешения пускать воздушные шарики в эти выходные.

— С какой целью?

— Просто так.

— Подозрительно это. Просто так нельзя, нужен повод, к тому же они в приграничной 500-километровой зоне. По ту сторону враги, могут счесть провокацией, в ответ разместят вдоль наших границ батальон боевых голубей. И те будут гадить. Еще, я слышал, они втайне, в нарушение наших договоренностей, готовят спецназ боевых мышей. Страшной прожорливости. Пустят на наши посевы, а сами на бирже на понижение играть будут. Впрочем, у нас со всех сторон враги. Кичатся, понимаешь, своей многовековой культурой, а сами, кроме как яд подмешивать в еду на пирах (да гадости говорить на приемах и симпозиумах всяких), ничему так и не научились. Кстати, поговорите с нашими спец-звероводами. Пусть ответку готовят. Тоже из мышей, но белых и повышенной пушистости, чтоб на картинке хорошо смотрелись, и с какими-нибудь сверхспособностями. Не знаю даже, с какими. Скажем, мышей-гипнотизеров. Чтоб поглядела – и впал человек в ступор. Будем в недружественных ВИП-залах подбрасывать.

— Будет сделано. Деньги есть и не на такое. Мы ж не все бабло на всемирные собачьи бега потратили. Еще, о наше Солнце, не хотел говорить, да не могу вам врать и от вас что-то утаивать…

«Так я тебе и поверил, не ты ли вагон лисьих шуб давеча к себе на подворье загнал по специально ночью протянутой канатной дороге, а они ведь предназначались для разбрасывания передовикам жатвы и удоев на главной площади в день моего рождения», — подумал царь, но, как тренированный профессионал-интроверт, сдержался. Он этого вельможу давно хотел гнать взашей, но заменить некем. Говорят, растет где-то в глухомани проверенный Секретным Приказом на генетическую невозможность ему воровать какой-то малец, но ему пока лишь 10 годков, а других не сыскалось.

— Чего еще тебе?

— Да вот алхимики что-то мутят. Работать перестали, нанобурду свою не варят, зато разговоры вредные ведут изрядно. Как быть?

— И они туда же. Чего хотят-то?

— Да какой-то свободы.

— Она им зачем, что они с ней делать будут? Ее ложками ж не сожрешь и не расхлебаешь. Али им не вольготно со мной живется? Все ж условия им создал. Колбы, реторты всякие, горелки, спирт для горелок. Кипяти — не хочу. Давеча опять их от верховного жреца защищал и от главной ворожеи, которая у нас по духовности. Он снова хотел их проклясть, потому как давно никого не проклинал, застоялся, просто удержу на него нет, так духовностью вокруг себя и брызжет. А я не дал. Мракобесы неблагодарные.

— Кто?

— Да все.

— Как же быть?

— А взять и распустить. Пусть коз пасут в южных предгорьях с абреками. Те тоже застоялись. А колбы пусть в храм сдадут. Благовония – все лучше, чем оппозиционное зловоние. Кстати, что у нас с тюрьмами?

— Да переполнены, как всегда. Все сидельцы вам шлют привет, Прокуратор, благодарят за счастливую возможность комфортной отсидки. Некоторые просят добавить еще.

— Мазохисты что ли?

— Думаю, циничные прагматики. Тут голимый расчет, видать. Просто не знают, что будут делать на воле. Говорят, теперь им заняться, видишь ли, в государстве нашем нечем. Тосковать, говорят, будут по предопределенности бытия своего и распорядка дня.

— А знаешь что, давай-ка мы их всех выпустим. Назло.

— Как всех? Даже тех, кто три года назад тортами кидался в стражников? Это ж тяжкое. А тигров белых из зоопарка? А рыбок из аквариума?

— Тебя самого на баланду посадить или доктора вызвать, чтоб ты понял? Я сказал — всех на волю! Людей, львов, орлов и куропаток, рогатых оленей, гусей, пауков, молчаливых рыб, обитавших в воде, морских звезд и тех, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни…. («Откуда я помню именно этот порядок?» — изумляясь своей памяти, подумал он). Всех! Отпустить! Стражников – служками в храм и сиделками в больницы. Все запреты отныне и вовеки веков отменить! Приказ сумасбродных законов разогнать досрочно. Пусть все делают теперь что хотят. Пусть мучаются на воле. Нажрутся пусть свободы по самые уши. Надоели вы мне все, твари неблагодарные! Пойду дикобразов вон лучше спасать…

Прогнал царь вельможу, а сам, быстро одевшись в горностаевую мантию и старомодную пыжиковую шапку, вышел подышать свежим воздухом. Небо было ясное, полная луна висела точно на отведенном ей заранее месте. Студеный ветер гнал вдоль замерзшей реки ровными порциями снег и пожухлые пальмовые листья.

«Милый, ты все правильно сделал», — отчетливо послышалось ему доносящееся откуда-то с небес. То опять шептали ангелы. «Милый — так меня только мама в детстве называла», — подумал он, улыбнулся и сладко вздохнул, охваченный приятными воспоминаниями о детском домашнем тепле и беззаботности. Послушное эхо тотчас суетливо отозвалось двумя вздохами из сумрака голубых елей. Так было условлено.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции                                                                        Георгий Бовт