Израильский Высоцкий

Немного о нем (словами Игоря Губермана).

Саша Алон (1953-1985) безусловно был поэтом. Я не буду расточать его стихам ненужных похвал, только поделюсь своей эгоистической печалью, что разминулся в этой жизни с Сашей Алоном, ибо под гитару и в его живом исполнении — наверняка они звучали и бередили душу. Ибо это та, как мне кажется, разновидность поэзии, что прекрасна в авторских устах (акына, менестреля, трубадура или барда, как говорят сегодня). Но вот образ и дыхание личности — явно ощутимы здесь и подлинны, это большая редкость при сегодняшнем искусстве имитации, несомненный знак одаренности ушедшего поэта. 

Но у Саши Алона был и прозаический голос, очерки его — насквозь пронизаны жизнелюбием и высоким духом состоявшейся личности. В такого рода прозе трудно спрятать лицо, автор путевых записок виден весь и опознаваем по мелочам: с кем и как он перекинулся словом, что именно увидел и о чем подумал мельком, каким образом на что среагировал и какие обронил случайные фразы.

Очень тебя прошу, читатель, обратить внимание, как без раздумий влез Саша Алон в драку где-то на Таиланде, защищая случайного приятеля (а в руках у Саши палка, а у нападающего — стальной меч); как и что написал Саша о людях, предавших Израиль; какими глазами, путешествуя по городам и странам, видел он их природные и рукотворные красоты. И на запись его в книге отзывов о музее в Хиросиме обратите, пожалуйста, особое внимание. 

Было лет ему совсем немного, когда он погиб, оттого и жизнь его недолго изложить. Он родился в пятьдесят третьем году в Москве, после школы поступил он в институт и мог бы — сейчас нелепо даже написать это слово — стать экономистом. В восемнадцать он уже уехал в Израиль. Довелось мне здесь услышать и прочесть о пробудившемся его национальном самосознании, о сионизме, обуявшем его — не верю в это кисло-сладкое сочинение. Интересно ему было уехать, дух приключений кружил ему голову, тесно ему было и душно — даю ногу на отсечение, что именно таковы были пружины отъезда этого способного мальчишки. 

А мужчиной стал он здесь, на войне. Кончил мореходное училище, стал офицером и до семьдесят шестого года служил на флоте. И объездил множество стран. А ему все было мало. Оттого и путевые очерки его — о путешествиях просто так. Исколесил он чуть не всю планету. В очерках о Бирме, Таиланде, Корее, Японии, Австралии, Филиппинах, Гвинее, Индии и Непале можно встретить ассоциации с Мексикой, Латинской Америкой, Грецией, Германией, Францией. Он писал песни и пел их друзьям, он обожал свою страну и не увидел на земле ни единого другого места, где хотел бы жить, он воевал и путешествовал, любил и был любим. Я убежден, что он был счастлив. 

В 85 году в дом, где он был в гостях в Нью-Йорке, поздним вечером ворвались грабители. В таких случаях американцы поступают разумно — и покорно ложатся на пол, отдавая дом в распоряжение насильников. Саша Алон вести себя разумно (то есть покорно) не захотел или счел недостойным (не случайно есть у него стихи об этом — поэты часто предвидят свою судьбу). 

И был убит. Смерть нелепая и бессмысленная для любого случайного человека. Смерть естественная и полная смысла — для русского поэта и солдата армии Израиля.

Игорь Губерман, предисловие к книге Саши Алона "Голос", 1990г., Иерусалим, изд."Тарбут".

Другие стариницы в интернете: 
Страница на сайте Иерусалимский клуб "Зимрат аАрец
Страница на сайте "Аналитическая группа МАОФ"
Страница на "Стихи.ru"
Страница в энциклопедии "Википедия"

Песня о мире 

Александр Алон 

Если бы выстрелы сделались немы, 
Если бы трубы пропели отбой, 
Мы бы нашли отвлечённые темы, 
Мы бы на эту молчали с тобой. 

Стихли бы стоны и клятвы и плачи, 
Смокли бы нервы, минувшим больны, 
Всё бы, наверное, было иначе, 
Если бы не было в мире войны. 

Если бы вдруг отзвучали на деле 
Строфы команд и припевы атак, 
Мы бы про что-нибудь мирное пели, 
Песен, наверно, хватило б и так. 

Мы бы не гибли, а жили бы с ними 
И над судьбою своею вольны, 
Мы бы, наверное, были иными, 
Если бы не было в мире войны. 

Если б раздумали рваться снаряды, 
Если б у смерти занять выходной, 
Мы бы надели другие наряды 
Красок любых, кроме этой одной. 

Мы бы на улицах бывшего тыла 
Встретили женщин, которым верны. 
Так бы всё это, наверное, было 
Если бы не было в мире войны 

Только за тем из кровавой метели 
Мы возвращаемся теней худей, 
Чтобы когда-нибудь люди сумели 
Жить на Земле, не стреляя в людей. 

Жить – и никто по тревоге не будит. 
Жить – и пожары нигде не видны. 
Так вот однажды, наверное, будет 
В мире, в котором не будет войны.

Им снятся наши горы... 

Им снятся наши горы, усеяны костями. 
И снова мы, как прежде, распяты и мертвы. 
Им снятся наши степи, шакалов сытых стаи 
И нашими телами наполненные рвы. 

Им снится наше море, оно не красным даже – 
Оно багровым стало от крови в этот час. 
Им снится наше небо, оно черно от сажи 
Из тех печей, в которых они сжигают нас. 

Им снятся наши жены, вернее, вдовы наши 
Забавой на досуге, закуской на зубах. 
Им снятся наши дети – испив отцовской чаши – 
Мишенью для винтовок и дичью для собак. 

Им снятся наши слезы, им снятся наши стоны, 
Им снится это явью с ближайшего утра. 
Им так спокойно спится, им сладко до истомы, 
А ты уже проснулся, тебе уже пора. 

Ты этот путь осилишь, ты этот долг исполнишь, 
Быть может, и при жизни оплакан и отпет. 
Но в сумерки сырые уходит рота в полночь – 
Она за всё в ответе, она - на всё ответ. 

Покуда ты не свален быком у них на бойне, 
Покуда не расстрелян, покуда не распят – 
Твоей свинцовой правды не удержать в обойме. 
Им снится наше горе – они его проспят.