Немного правды о ГУЛАГе

В 1920-е годы СССР поставил большой (и первый в мире) эксперимент по «перековке» заключенных. Прежняя система — лишь наказания за преступления — была признана недостаточной, советская власть хотела видеть в зеках «новых людей». Заключенным предлагалось делом доказать, что они готовы к новой жизни, благо появилась такая возможность — сталинская индустриализация. Руководить «перековкой» был назначен Эдуард Петрович Берзин.

Чекист-художник

После окончания Гражданской войны советская юстиция считала подавляющее число переступивших закон людей «невольными жертвами царской системы». Максимальным сроком наказания тогда было 10 лет, при небольших сроках (до 5 лет) при надлежащем поведении заключенных отпускали по выходным домой и на пару недель в год — в отпуск. Условно-досрочное освобождение можно было заслужить, отсидев половину срока.

В конце 1920-х советская власть решила еще больше гуманизировать тюремную систему — но в обмен на трудовой подвиг. В эти годы в СССР разворачивалась индустриализация, и на строительство больших строек были брошены заключенные. Во главе «системы» перековки был поставлен Эдуард Берзин.

Эдуард Петрович Берзин родился в 1894 году в Латвии, в 16 лет он уезжает в Берлин, где оканчивает училище живописи. В 1913-м он возвращается в Россию, вступает в партию эсеров. В Первую мировую — прапорщик, имел Георгиевский крест за храбрость и несколько тяжелых ранений. С 1918 года — большевик, командир отряда латышских стрелков.

С февраля 1921-го Берзин сотрудник ВЧК-ОГПУ. Дзержинский называл его «наш художник», но ценил его не за умение рисовать, а за деловую хватку. Берзин окончил экономические курсы, в середине 1920-х вскрыл несколько крупных махинаций в трестах и считался «грозой мошенников». Никто в ОГПУ не сомневался, что именно ему под силу руководить экономическим блоком карательной системы.

Исправление СЛОНом

В 1927 году Берзина отправляют на Северный Урал, в Вишеру, — заведовать стройкой большого химзавода. На 80% контингент его предприятия состоял из заключенных. Именно здесь Берзину предстояло проводить эксперимент по «перековке» заключенных.

Тут надо сделать отступление и кратко объяснить, как тогда была устроена карательная система. Во второй половине 1920-х в ведении НКВД были тюрьмы и колонии, ОГПУ — концлагеря (тогда этого слова не стеснялись, название исправительно-трудовой лагерь появилось в начале 1930-х). В системе НКВД в 1926 году числилось 210 тысяч заключенных, ОГПУ же с 1922 года имел только один концлагерь — Соловецкий (СЛОН). Сюда в основном люди попадали не по решениям судов, а по приговорам, вынесенным «тройками» и особым совещанием ОГПУ.

В 1926 году в СЛОНе содержалось 10 700 заключенных. В этом же году началось его расширение — лагеря ОГПУ стали появляться на материке: сначала в Карелии, затем на Печоре в Коми и Зырянка — в Пермской области. Все они продолжали называться СЛОН и считались его филиалами. В конце 1928 года в них сидело 22 200 человек.

Порядки в СЛОНе тогда были относительно либеральными. О пребывании в нем оставили записки множество зеков. Типична, к примеру, судьба такого сидельца Соловецкого лагеря, как Дмитрия Лихачева — будущего заслуженного филолога СССР и «совести нации». За участие в «анархистско-фашистском» кружке «Космическая академия наук» он в 1928 году получил 5 лет концлагеря. Партию зеков, в которой был и Лихачев, на вокзале провожали родственники с тортами и цветами. Близкие могли приезжать на свидания. Лихачев отсидел чуть меньше 4 лет, выйдя по УДО в 1932 году (лагерное ограничение вообще длилось 3 года — в 1931-м его переводят с Соловков на полувольное содержание бухгалтером в Беломоро-балтийский лагерь). В лагере он пишет научные работы по воровской жизни, которые по выходе на свободу были напечатаны — «Картежные игры уголовников», «Черты первобытного примитивизма воровской речи» и «Арготические слова профессиональной речи».

Интересно, что Лихачева поразило большое количество бывших царских офицеров в руководстве СЛОНа. Так, его начальником был белый офицер Курилка, а главным делопроизводителем администрации — бывший флаг-офицер Керенского, Мельников. В бригадиры и надзиратели администрация также старалась подбирать царских офицеров, так как они «были маньяками порядка».

Лагерь в Вишерах также был частью СЛОНа. В 1929 году он становится самостоятельным подразделением ОГПУ, получив название Вишерлаг. Если в этом году заключенных в нем было 6 тысяч, то в 1930 году — уже 30 тысяч. Всем им предстояло за два года построить огромный химкомбинат.

Труд освобождает

Начальник Вишерлага предпочитал его называть «социалистический городок». «В концлагере сидят, а в соцгородке перековываются», — объяснял он. Подробные воспоминания о Вишерлаге оставил писатель Варлам Шаламов, попавший туда в 1929 году (он получил 3 года за троцкистскую деятельность):

«Работа (до начала стройки. — РП) вовсе не спрашивалась, спрашивался только выход, и вот за этот-то выход заключенные и получали свою пайку. Кормили тогда по-особому. Каждый имел право на 800 граммов хлеба, на приварок — каши, винегреты, супы с мясом, с рыбой... В лагере никто не голодал. Тяжелых работ не было. На работе никто не понукал. Дневальные приносили к обеду в бачках суп и второе, хлеборез раздавал суп и кашу черпаком. Мясо было порезано на кусочки и выдавалось с весу. За работу не платили никаких денег. Но ежемесячно составляли списки на „премию“ — по усмотрению начальников — и по этим спискам давали два, три, редко пять рублей в месяц. Эти два рубля выдавались лагерными бонами. Эти лагерные боны стоили гораздо выше, чем вольные деньги. В лагере был магазин, где можно было купить все, что угодно. Была в лагере и столовая „ресторанного типа“, только для заключенных, где принимали деньги-боны. И где, например, порция антрекота стоила пятнадцать копеек.

В двадцать девятом году вокруг был голод на рабочую силу... Двенадцать арестантов-грузчиков могли выйти сверхурочно на полчаса-час и заработать по рублю. Словом, работяги (заключенные) были богатыми людьми, учитывая курс червонца и нэповские цены».

Но обильная еда и деньги были не главным методом перевоспитания. За ударный труд Берзин предложил премировать досрочным освобождением. Так, за выполнение плана предполагалось засчитывать два дня срока за три, за «ударный труд» два дня шли четыре; наконец, за «героический труд» начальник лагеря мог выписать досрочное освобождение при отбытии 25% срока (к примеру при стандартных для того времени 5 лет заключения люди освобождались после года с небольшим пребывания в лагере).

Но едой, зарплатой и УДО все блага Вишерлага не исчерпывались. Берзин выстроил отличную инфраструктуру, которой тогда не могли похвастаться даже города на воле. Варлам Шаламов вспоминал:

«Принимать новый лагерь летом 1930 года прибыл из ОГПУ Берман. Лагерная зона, новенькая, „с иголочки“, блистела. Каждая проволока колючая на солнце блестела, сияла, слепила глаза. Сорок бараков — соловецкий стандарт двадцатых годов, по двести пятьдесят мест в каждом на сплошных нарах в два этажа. Баня с асфальтовым полом на 600 шаек с горячей и холодной водой. Клуб с кинобудкой и большой сценой. Превосходная новенькая дезкамера. Конюшня на 300 лошадей».

Затем там появились отдельный сангородок, парк с беседками, открытой сценой, фонтаном и даже собственным зверинцем, радиоузел и павильон-каток, свыше 20 производственных помещений, в числе которых были типография, часовая мастерская, мыловарня и колбасный цех. Всего в лагере было свыше 200 построек. В лагере разбили цветники.

Но и этого мало. В это же время — 1929—30-е годы — Берзин настоял на служебном расследовании деятельности работников Соловецкого лагеря и его отделений.

Сам он объяснял это тем, что в ОГПУ скопились сотни заявлений заключенных о превышении лагерными работниками полномочий.

«С первым пароходом в навигацию 1930 года (в СЛОН. — РП) прибыла особая следственная комиссия ОГПУ. Следователи объехали все острова, выезжали на отдаленные командировки, беседовали с заключенными, после чего, по особому приказу с Лубянки было расстреляно несколько десятков человек, обвиненных в „перегибе“ карательной политики», — писал один из инспекторов-чекистов. — «Аналогичные проверки и расстрелы весной 1930 года были и в СЕВЛОНе (лагеря в Пермской области — РП). Они настолько деморализовали тамошнее начальство, что, по свидетельству одного из заключенных, «...за какую-нибудь неделю внешний вид СЕВЛОНа. заметно изменился. Наконец-то заключенные могли перевести дух. Севлаговцы целыми группами толпились в пивных, пили водку и перебранивались с горожанами-зырянами».

С 1930 года концлагеря превратились в тресты. ГПУ заказало и получило для зеков валенки, ботинки, сапоги, бушлаты, фуфайки, ватные брюки, гимнастерки, шапки, рукавицы и даже накомарники. «Вольная столовая была хуже лагерной, — вспоминал Варлам Шаламов. — Лагерников и одевали лучше. Ведь на работу не выпускали раздетых и разутых. Это привело к конфликту, зависти, жалобам. Я много встречал потом ссыльных, а то и просто вербованных работяг, бежавших из Березников из-за плохих условий быта. Все они вспоминали одно и то же: «раскормленные рожи лагерных работяг. (Заключенные. — РП) живут в гораздо лучших условиях (чем на воле. — РП), а сам лагерь блестит чистотой, там не было ни вони, ни даже намека на вошь».

Такая «перестройка» лагерной системы ОГПУ не замедлила сказаться на результатах строительства. Химкомбинат на Вишере трудом зеков был сдан за полтора года вместо двух (и два года, как казалось ранее, было мало — первоначальный срок стройки был определен в три года). «Я обеспечил вам нормальную жизнь, вы должны обеспечить мне план», — говорил заключенным Берзин. Подсчеты экономиста Михайлова, входившего в команду Берзина, показали, что производительность труда заключенных была на 70% выше, чем у вольных; в бригадах зеков в два раза было меньше производственного травматизма, а аварийных ситуаций — меньше в два раза.

«Система Берзина» доказала свою эффективность, и Сталин распространил ее на все лагеря, которые были созданы при больших стройках. Вождю СССР во что бы то ни стало нужно было провести индустриализацию в рекордно короткие сроки, и раз для этого нужно обеспечить зеку нормальные условия — пусть будет так.

Так, строительство Беломоро-Балтийского и канала имени Москвы также было проведено в рекордные сроки (их сдали на год раньше запланированного). В этих двух случаях зекам еще и начали платить за труд не бонами, а обычными советскими деньгами. Как это ни прозвучит сегодня странным, многие «каналармейцы» (так их тогда называли) содержали свои семьи на воле на зарплату зека.

К примеру, отец будущего первого президента России Николай Ельцин за антисоветскую деятельность в 1934 году получил три года лагеря и отбыл на строительство канала имени Москвы. Там он познакомился с таким же заключенным, врачом Василием Петровичем Петровым. По его рассказам, Петров получал зарплату 500 рублей в месяц (при средней зарплате в СССР в 200 рублей), из которых 350 рублей отправлял семье в Казань. Ударники труда получали по 600—650 рублей. Николай Ельцин, по его признанию, «принципиально не перерабатывал советскую власть, так как осужден ни за что», но все равно вышел из лагеря на год раньше, ему выдали выходное пособие в 300 рублей.

«Пряники» на Колыме

В 1932 году Берзин и его команда были отправлены на Колыму, где они основали Магадан. Страна остро нуждалась в валюте на индустриализацию — золоте, которого много было на Дальнем Севере. Сталин здраво рассудил, что только «система Берзина» способна в экстремальных условиях Колымы дать быстрый результат. С 1933-го по 1937 год численность зеков там выросла с 27 тысяч до 80 тысяч.

Писатель Варлам Шаламов, прибывший по второму приговору (5 лет за троцкистскую деятельность) на Колыму в августе 1937 года, успел застать несколько месяцев «системы Берзина». Он вспоминал:

«Заключенные стали первыми героями легендарной в истории Колымы зимней тракторной переброски грузов через перевалы в 1934 году при морозе свыше 55 градусов. Оказалось, обиженный горемыка-мужик тоже способен на подвиг. Директор Дальстроя моментально выписывал им освобождение за этот подвиг, несмотря на то, сколько им оставалось еще сидеть.

То же самое — мгновенное освобождение — распространялось на заключенных, выполнявших в сезон норму на 200 %. Система Берзина была гуманной, системой „пряника“ — без „кнута“.

Вольнонаемные на Колыме закреплялись с большим трудом, не выдержав тяжелых условий, уезжали. Способен работать был только зек. Берзин понимал это, и старался, как мог, поощрять „колымармейцев“ (как он их называл). По зарплате они приравнивались к вольнонаемным, и получали по 800-1500 рублей, отправляя большую часть денег на материк (средняя зарплата в стране была 250-300 рублей). Система зачетов, когда можно было значительно скостить свой срок, сохранялась, и это было мощнейшим стимулом. При этом рабочий день летом был 10 часов в день, в декабре — 6 часов, в январе-феврале — 4 часа».

В 1937 году на Колыме было добыто 51,4 тонны золота — на 80 тысяч заключенных. Пик золотодобычи там был достигнут в 1940 году — 80 тонн. В этот год на Колыме содержались 190 тысяч зеков. Несложно подсчитать, что в 1937 году на одного заключенного пришлось 640 граммов золота в год, в 1940 году — 420 граммов. Падение производительности труда в 1,5 раза. При этом себестоимость тонны золота от мировой цены в 1937 году составляла 42 %, а в 1940 году — 71 % (падение эффективности более, чем в 1,5 раза).

К этому времени, 1940 году «система Берзина» ушла в небытие не только на Колыме, но и во всем СССР. Официальной датой ее отмены можно считать декабрь 1937 года, когда Эдуард Петрович Берзин был арестован как враг народа (расстрелян в августе 1938 года). Вместе с ним были арестованы и расстреляны все члены его управленческой и экономической команды — И. Г. Филиппов, А. С. Майсурадзе, А. А. Тамарин-Мирецкий, Л. М. Эпштейн и другие. Тогда же отменили «зачеты» (УДО), зарплату зекам, магазины в лагерях и прочие «вольности».

Наступила новая эпоха — большого террора, когда заключенных снова надо было карать, но не исправлять. «Враг народа исправиться не может», — говорил тогда прокурор Вышинский. Ушла даже не на второй, а на последний план и эффективность труда зека — их можно было нещадно эксплуатировать до могилы, а потом заменять другими. Видя, что себестоимость добычи золота даже при бесплатном трудовом ресурсе растет, руководство ГУЛАГа, к примеру, в 1938 году сократило пайку хлеба с 800 граммов в день до 300 граммов, рабочий день с 10 часов был увеличен до 14, а в 1940-м — и до 16 часов в день. Все равно не помогло. А после 1940 года на Колыме каждый год стала падать золотодобыча: в 1944 году добыли 70 тонн, в 1946-м — 52 тонны, в 1950 году — 49 тонн золота.

О «перековке» в СССР, а позднее и России больше не вспоминали.

  http://rusplt.ru/society/gumannyiy-gulag-eduarda-berzina.html?utm_source=email&utm_medium=inform&utm_campaign=20122013&IdSL=59672&IdBatch=1823788