Последние переговоры и бегство

После того как было обьявленно о самоубийстве Адольфа Гитлера,было ясно что всё кончено.

Покончил с собой Гитлер или нет—вопрос отдельный.Сталин получал всю достоверную информацию по этому делу и был убежден что Гитлер жив

В том что он сбежал был убежден и маршал Г.К.Жуков…но после 1953 года Гитлера решили окончательно «похоронить»

Поскольку доказательств смерти А.Гитлера не нашли,кроме явной фальсификации с снимком зубной полости фюрера,есть только один документ который свидетельствует о том что его обьявили мертвым

Это заявление суда по поводу заявления родственников Гитлера о наследстве.Документ гласил:

«Адольф Гитлер ушёл из дому и не вернулся»

После этого—оставшиеся руководители рейха решили прибгнуть к попытке перемирия с СССР

ДОШЛИ…

Как пришли к решению просить русских о перемирии?

Артур Аксман, который провел в рейхсканцелярии всю вторую половину дня 30 апреля, дает ответ на этот вопрос:

«Гитлер был мертв… доктор Геббельс вознамерился взять на себя исполнение закона действия. Ближе к вечеру 30 апреля под его руководством состоялось совещание о том, что же теперь делать.

Геббельс и Борман хотели сначала переговорить с гросс-адмиралом Дёницем, и не только по радиоканалам. Чтобы можно было попасть к нему, было решено предложить русским заключить на несколько часов перемирие. В письме к русским решили сообщить также о смерти Гитлера.

     В качестве парламентера был определен генерал Кребс: он работал раньше в немецком посольстве в Москве и хорошо говорил по-русски. Подумывали также о том, не должен ли и Мартин Борман сопровождать начальника Генерального штаба. Но Борман сам отсоветовал от этого; он посчитал, что будет неправильно посылать человека партии в штаб-квартиру Жукова. <…>

     Хотя русские находились всего лишь в нескольких сотнях метров от нас, было очень трудно связаться с ними. У нас не было возможности подсоединить наш телефонный кабель к кабелю русских. Тогда мы попытались сделать это по радиоканалам.

     Уже наступил вечер, а связь все еще не была установлена. Большую часть времени Геббельс находился в комнате для совещаний. Там шел разговор о составе нового правительства Германии. Но каждый чувствовал, что это была всего лишь теоретическая конструкция, существовавшая только на бумаге.

     Геббельс взволнованно ходил по комнате из угла в угол. Еще раньше здесь не разрешалось курить, сейчас он закуривал одну сигарету за другой. Иногда он принимался насвистывать одну из своих любимых песен из тех времен, когда еще шла борьба за власть.

     Когда мы с ним остались одни, он прямо заявил мне, что вопреки воле Гитлера не хочет пережить крушение рейха. Я напомнил ему о его малолетних детях. Во время своих визитов в бункер я иногда видел, как младшие весело скакали в коридоре. Я предложил ему распределить детей среди наших боевых групп, чтобы во время прорыва вывезти их из города.

     Он обещал посоветоваться об этом с женой. Позже он сам заговорил со мной о судьбе своих детей:

«Моя жена и я пришли к единому мнению, что наши дети умрут вместе с нами. Мы не хотим, чтобы они дожили до того времени, когда международная пресса будет поносить их отца как военного преступника. Если бы они были старше, то, я думаю, одобрили бы наше решение».

     Незадолго до полуночи, между 30 апреля и 1 мая, удалось установить контакт с русскими».

ОТВЕТ ГЕНЕРАЛА ЧУЙКОВА

Генерал Чуйков только собрался приступить к ужину, когда дежурный политотдела попросил его срочно подойти к телефону.

     «Я прошел в комнату дежурного, взял трубку. Говорил командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В.А. Глазунов. Взволнованно, немного в приподнятом тоне он доложил:

     – На передний край 102-го гвардейского стрелкового полка 35-й дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения.

     Ему удалось перейти канал на участке висячего моста [Богенбрюкке]. Фамилия этого подполковника Зейферд [Зайферт]. Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского Верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителем Верховного командования Германии.

     – Ясно, – ответил я. – Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их на том же участке, где перешел сам, через висячий мост.

     – Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, – сказал Глазунов.

     – Огонь на этом участке фронта прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.

     Вслед за тем я вызвал к телефону начальника штаба армии генерала В.А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем доложил обо всем по телефону командующему фронтом [Жукову] и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой командный пункт».

     Вместе с Чуйковым прибытия немецких парламентеров с нетерпением ожидали и несколько штатских – писатель Всеволод Вишневский, поэт Евгений Долматовский и композитор Матвей Блантер.

Чуйков свидетельствует:

«Каждый думал, пытался оценить назревающие события. Все беспощадно курили, часто выходили в зал с черными колоннами, чтобы отсчитывать шагами секунды непомерно длинных минут.

     Вот уже три часа утра… Три с половиной… Забрезжил рассвет. Наступило утро Первого мая… В Берлине мрачно, а там, на Родине, в ее восточных районах, уже начались первомайские демонстрации. Отстает время в Средней Европе от нашего – солнце восходит с востока! Там, в Сибири, на Урале, в Москве, люди уже проснулись и ждут сообщений о том, что происходит сейчас на фронте, в Берлине.

     Наконец в 3 часа 55 минут дверь открылась, и в комнату вошел немецкий генерал с орденом Железного креста на шее (Рыцарский крест Железного креста.) и фашистской свастикой на рукаве [?].

     Присматриваюсь к нему. Среднего роста, плотный, с бритой головой, на лице шрамы. Правой рукой делает жест приветствия по-своему, по-фашистски; левой подает мне свой документ – солдатскую книжку. Это начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. С ним вместе вошли начальник штаба LVI танкового корпуса полковник Генерального штаба фон Дуфвинг и переводчик. Кребс не стал ожидать вопросов.

     – Буду говорить особо секретно, – заявил он. – Вы первый иностранец, которому я сообщаю, что тридцатого апреля Гитлер добровольно ушел от нас, покончив жизнь самоубийством.

     Произнеся эту фразу, Кребс сделал паузу, точно проверяя, какое воздействие произвело на нас это сообщение. Он, по-видимому, ожидал, что все мы набросимся на него с вопросами, проявим жгучий интерес к этой сенсации. А я не торопясь, спокойно сказал:

   – Мы это знаем!

     Затем, помолчав, попросил Кребса уточнить: когда это произошло.

     Кребс заметно смутился. Он никак не ожидал, что его сенсационное заявление окажется холостым выстрелом.

     – Это произошло в пятнадцать часов сегодня, – ответил он. И, заметив, что я смотрю на часы, поправился и уточнил: – Вчера, тридцатого апреля, около пятнадцати часов.

     Затем Кребс зачитал обращение Геббельса к советскому Верховному командованию, в котором говорилось:

     «Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера, мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем:

     Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 30 минут самовольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Дёницу, мне и Борману. Я уполномочен Борманом установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери.

     Геббельс».

Кребс вручил мне еще два документа: о его полномочиях на ведение переговоров с русским Верховным командованием [бланк начальника имперской канцелярии с печатью подписан Борманом 30 апреля 1945 года] и завещание Гитлера со списком нового имперского правительства и Верховного командования вооруженных сил Германии [этот документ подписан Гитлером и свидетелями; на нем пометка – 4 часа 00 минут 29 апреля 1945 года].

Кребс как бы хотел прикрыться этими документами от вопросов, которых, разумеется, ожидал. Он чувствовал неловкость и трудность дипломата, пришедшего не просто представлять одну сторону другой, но и просить «пардона».

Конечно, ему хотелось осторожно прощупать нас, узнать, нельзя ли чего выторговать, играя на наших чувствах обоснованного недоверия к союзникам по антигитлеровской коалиции, которые так долго тянули с открытием второго фронта.

В то же время ему, закоренелому нацисту, не так-то легко было признать себя побежденным. Ведь он принимал личное участие в походе на Восток».

ЧУЙКОВ И КРЕБС

Чуйков решает отложить в сторону все остальные вопросы и тем самым заставляет Кребса сразу перейти к делу, ради которого он пришел:

     «– В этих документах речь идет о Берлине или обо всей Германии? – спросил я Кребса.

     – Я уполномочен Геббельсом говорить от имени всей германской армии, – последовал ответ.

     Соединился по телефону с маршалом Жуковым, доложил, что Кребс уполномочен временно прекратить военные действия.

     Жуков спрашивает Кребса, идет ли речь о капитуляции.

     – Есть другие возможности прекратить войну, – ответил Кребс. – Для этого необходимо дать возможность собраться новому правительству во главе с Дёницем, которое решит вопрос путем переговоров с советским правительством.

     – Какое может быть правительство, если ваш фюрер покончил жизнь самоубийством, тем самым признал несостоятельность возглавляемого им режима. После него, наверное, остался кто-то из заместителей, который вправе решать – быть или не быть дальнейшему кровопролитию. Кто сейчас замещает Гитлера?

– Сейчас Гитлера замещает Геббельс. Он назначен канцлером. Но перед смертью Гитлер создал новое правительство во главе с президентом гроссадмиралом Дёницем. <…>

     Получив первые ответы на свои вопросы от Кребса, решаю позвонить командующему фронтом».

     Чуйков подробно проинформировал своего начальника о миссии Кребса и зачитал по телефону письмо Геббельса Сталину. Жуков пишет:

     «Ввиду важности сообщения я немедленно направил моего заместителя генерала армии В.Д. Соколовского на командный пункт В.И. Чуйкова для переговоров с немецким генералом. В.Д. Соколовский должен был потребовать от Кребса безоговорочной капитуляции фашистской Германии.

     Тут же соединившись с Москвой, я позвонил И.В. Сталину. Он был на даче. К телефону подошел начальник управления охраны генерал Власик, который сказал, что товарищ Сталин только что лег спать.

     – Прошу разбудить его. Дело срочное и до утра ждать не может, – сказал я генералу Власику.

Сталин выслушал.

     – Передайте Соколовскому, – сказал Верховный, – никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести.

Если ничего не будет чрезвычайного, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть. Сегодня у нас Первомайский парад».

     Тем временем на командном пункте Чуйкова в доме № 2 на Шуленбургринг, в берлинском районе Темпельхоф, продолжались переговоры с генералом Кребсом. Утром 1 мая к Чуйкову прибыл генерал армии Соколовский. Его быстро ввели в курс дела.

ПЕРЕГОВОРЫ

Писатель Всеволод Вишневский наряду с другими записывал ход переговоров:

     «Соколовский [обращаясь, к Кребсу]. Когда вы объявите о Гитлере [смерти] и Гиммлере [о сепаратных переговорах с западными союзниками]?

     Кребс. Тогда, когда мы придем к соглашению с вами о новом правительстве.

     Соколовский. Командующий фронтом [Жуков] считает, что сначала надо объявить Гиммлера изменником, чтобы помешать его планам.

     Кребс [оживляясь]. Очень умный совет. Это можно сейчас же сделать. Конечно, с разрешения доктора Геббельса. Я снова прошу послать к нему моего адъютанта.

     Чуйков. Надо передать Геббельсу, что до капитуляции не может быть нового правительства.

     Кребс. Сделаем паузу [перерыв между боями]. Создадим новое правительство…

     Чуйков. После полной капитуляции.

     Кребс. Нет.

     Соколовский. У вас же есть Геббельс и другие – и вы сможете объявить капитуляцию.

     Кребс. Только с разрешения Дёница, а он вне Берлина. Мы могли бы послать Бормана к Дёницу, как только объявим паузу. У меня нет ни самолета, ни радио.

     [Атмосфера накаляется.]

     Чуйков. Сложите оружие, потом будем говорить о дальнейшем.

     Кребс. Нет, это невозможно. Мы просим перемирия в Берлине.

     Чуйков. У вас есть коды, шифры и так далее?

     Кребс. Они у Гиммлера… [Чайков с Соколовским невольно переглянулись.] Если вы разрешите паузу – мы придем к соглашению.

     Чуйков. Только на основе капитуляции, после которой Дёниц сможет прийти к нам, как это сделали вы.

     Кребс. Надо Дёница вызвать сюда, пропустите его.

     Соколовский. Капитулируйте – и мы пропустим его немедленно.

     Кребс. Я не уполномочен это решить…

     Чуйков. Немедленно капитулируйте, тогда мы организуем поездку Дёница сюда.

     Кребс. Сначала связь с Дёницем, потом капитуляция. Я не могу без Дёница капитулировать. [Подумав.] Но я все же мог бы спросить об этом Геббельса, если вы отправите к нему полковника. [Показывает на своего адъютанта.]

     Соколовский. Итак, мы пришли к следующему: немецкий полковник идет к доктору Геббельсу узнать, согласен ли тот на немедленную капитуляцию?

     Кребс [прерывая]. Будет ли перемирие, или до перемирия Геббельс должен согласиться на капитуляцию?

     Соколовский. Мы не разрешим запрашивать Геббельса о перемирии.

     Кребс [снова упирается]. Без Дёница ни я, ни Геббельс не можем допустить капитуляцию.

     Чуйков. Тогда вы не создадите правительство.

     Кребс. Нет, надо создать правительство. Потом решить вопрос о капитуляции».

     Соколовский позвонил из соседней комнаты Жукову, который согласился, чтобы немецкий полковник проконсультировался с Геббельсом по вопросу о капитуляции. После этого Чуйков приказал штабу одного из русских батальонов, занимающего позиции на передовой, вступить в контакт с противником, чтобы установить телефонную связь с Геббельсом. Вслед за этим возобновились переговоры с Кребсом:

     «Кребс. Правительство Германии должно быть авторитетным.

     Чуйков. А вы считаете, что при полном поражении Германии авторитет Гитлера сохранится?

     Кребс [печально]. Вы видите наши страдания. Может быть, авторитет фюрера стал несколько меньше, но он еще велик. Его мероприятия никогда не смогут измениться. Новые люди, новое правительство будут опираться на авторитет Гитлера.

     [Какой-то фанатик! Говорит серьезно. И внешность солидная: на мундире – генеральские красные петлицы с золотом, узкие погоны, ленточка за кампанию зимы 1941 года, Рыцарский крест, другие награды…]

     Кребс [продолжает]. Может быть, база будет шире, демократичнее. Я это допускаю. Но мы хотим сохранить себя. И если Англия и Франция будут нам диктовать формулы капиталистического строя – нам будет плохо!

     Соколовский. Мы не хотим уничтожать немецкий народ, но фашизма не допустим. Мы не собираемся убивать членов национал-социалистической партии, но распустить эту организацию надо. Новое германское правительство должно быть создано на новой базе.

     Кребс. Я думаю, уверен, что есть только один вождь, который не хочет уничтожения Германии. Это – Сталин. Он говорил, что Советский Союз невозможно уничтожить, и также нельзя уничтожить Германию. Это нам ясно, но мы боимся англо-американских планов уничтожения Германии. Если они будут свободны в отношении нас – это ужасно…

     Чуйков. А Гиммлер?

     Кребс. Разрешите говорить прямо? Гиммлер думает, что германские войска еще могут быть силой против Востока. Он доложил об этом вашим союзникам. Нам это ясно, совершенно ясно!..

     Чуйков. Тогда, господин генерал, мне окончательно непонятно ваше упорство. Бои в Берлине – это лишняя трата крови.

     Кребс. Клаузевиц говорит, что позорная капитуляция – худшее, а смерть в бою – лучшее. Гитлер покончил с собой, чтобы сохранить уважение немецкого народа!

     [Логика самоубийц! Мы расспрашиваем генерала о подробностях самоубийства Гитлера.]

     Кребс. Было несколько свидетелей: Геббельс, Борман и я. Согласно завещанию, труп облили бензином и сожгли… перед смертью фюрер попрощался с нами, предупредил нас. Мы отговаривали его, но он настаивал на своем. Мы советовали ему прорваться на Запад…»

     Присутствующие спорили с Кребсом о национал-социализме, о германском милитаризме и о будущем.

     «Огромная усталость. Звонок. Советское правительство дает свой окончательный ответ: капитуляция общая или капитуляция Берлина. В случае отказа – в 10 часов 40 минут мы начинаем новую артиллерийскую обработку города.

     Генерал-лейтенант Духанов. Команду я дам.

     Кребс. Я не имею полномочий. Надо воевать дальше, и кончится все это страшно. Капитуляция Берлина – тоже невозможна, Геббельс не может дать согласия без Дёница. Это большое несчастье… <…>

    Соколовский. Мы не пойдем на перемирие и на сепаратные переговоры. Почему Геббельс сам не может принять решение?

     Кребс [снова и снова]. Если мы объявим полную капитуляцию Берлина, то все поймут, что фюрер погиб. А мы хотим создать правительство и сделать все организованно.

     Соколовский. Пусть Геббельс объявит…

     Кребс [перебивая]. Но Дёниц – беспартийный. Легче решить ему. Пусть он и капитулирует, чтобы не нести напрасных жертв.

     Соколовский. Капитулируйте и объявите о новом правительстве. Мы вам дадим для этого рацию в Берлине. Вы свяжетесь и с правительствами наших союзников.

     Кребс. Да, Геббельсу, пожалуй, придется на это решиться. Может быть, можно мне поехать к нему?

     Соколовский. Можете ехать. Мы говорим вам все напрямую. У вас положение безвыходное; даже нет связи между Геббельсом и Дёницем. А после капитуляции Берлина мы дадим вам самолет или автомашину и установим радиосвязь.

     Кребс. Нас не арестуют? Все военные, которые будут руководить капитуляцией, останутся на свободе? Или мы будем считаться пленными?

     Соколовский. Мы не знаем, каковы будут решения союзных правительств.

     Кребс. Я снова повторяю свой вопрос: что нас ждет после капитуляции?

     Соколовский. Мы гарантируем членам нового временного правительства право снестись с союзными правительствами совершенно официально. Решения примут три союзных правительства и, повторяю, вам сообщат…

     Кребс. Мне надо узнать, что думает доктор Геббельс. Надо сказать ему о варианте капитуляции Берлина.

     Соколовский. Выступайте перед тремя союзными державами. Так как Гитлер умер, то у вас все полномочия.

     Кребс. Когда мы получим связь?

     (Кребс нервничает. 10 часов 40 минут. Началась наша артподготовка. Пролетели самолеты. Возвращается переводчик, он очень взволнован.)

     Переводчик. Когда мы шли, я кричал: «Не стрелять! Мы парламентеры!» Наши мне не ответили. Русский майор тянул провод для связи. На углу улицы Принц-Альбрехтштрассе он был обстрелян и ранен в голову. Полковник фон Дуфвинг шел за мной. Потом он снял шинель, положил оружие на землю и пошел с белым флагом вперед.

     Немцы открыли по нему огонь. Тут же стояли русские – ранило несколько бойцов и офицера – командира роты. Они стояли неподалеку, ожидая связи. Но ее нет до сих пор. С русской стороны она включена, а с нашей стороны нет. Вероятно, [немецкая] боевая группа не была информирована. Что же теперь делать? Ждать связи или возвращения полковника? Русские сказали, что с их стороны полковнику будет обеспечено беспрепятственное возвращение.

     Кребс. Вернитесь и обеспечьте переход полковника обратно. Ведь все было точно обозначено на карте. Кто стрелял?

     Переводчик. Должно быть, немецкий снайпер. К сожалению, русский майор, очевидно, умрет. Жаль…

     Отыскали на карте улицу Принц-Альбрехтштрассе. Смотрим. «Тут отель «Эксцельсиф», – показывает переводчик. – Тут мы кричали, тут стрелял наш снайпер. Русские не стреляли по всему участку». Отметили на карте три квартала. Телефонный звонок из нашего батальона: немецкий полковник перешел к немцам, но связи пока нет.

     Чуйков [переводчику]. Идите.

     Переводчик просит мегафон и белый флаг. Получив их, он четко повернулся, руку вверх, поклон нам – и ушел. Командующий артиллерией генерал Пожарский отдает приказ не вести огня на 35-м участке – от озера и до зоологического сада, вплоть до Фридрихштрассе: здесь пройдут парламентеры.

     Кребс. 1 мая у вас – большой праздник.

     Чуйков. А как же нам не праздновать сегодня – конец войны, и русские в Берлине.

     Кребс. В 1941 году я был в Москве. Я уже говорил, что имел честь быть заместителем военного атташе. 1 мая во время парада я стоял на трибуне, возле Мавзолея. Я бывал и у Жукова. Он тогда был начальником Генерального штаба. Вероятно, он меня помнит».

     Далее Чуйков вспоминает:

     «После завтрака дали связь с имперской канцелярией. Генерал Кребс приободрился, просит точно записать все пункты капитуляции, предъявленные советским командованием. Берет в руку трубку и начинает говорить. Подчеркивает пункт: по радио будет объявлено о предательстве Гиммлера. Геббельс ответил, что требует возвращения генерала Кребса и тогда лично все с ним обсудит. Мы даем согласие.

     Затем Кребс еще раз прочел свою запись наших условий капитуляции:

     1. Капитуляция Берлина.

     2. Всем капитулирующим сдать оружие.

     3. Офицерам и солдатам, на общих основаниях, сохраняется жизнь.

     4. Раненым обеспечивается помощь.

     5. Предоставляется возможность переговоров с союзниками по радио.

     Мы разъясняем:

     – Вашему правительству будет дана возможность сообщить о том, что Гитлер умер, что Гиммлер изменник, и заявить трем правительствам – СССР, США и Англии – о полной капитуляции. Мы, таким образом, частично удовлетворим и вашу просьбу. Будем ли мы помогать вам в создании правительства?

Нет! Но даем вам право сообщить список лиц, которых вы не хотите видеть в качестве военнопленных. Мы даем вам право после капитуляции сделать заявление союзным нациям. От них зависит дальнейшая судьба вашего правительства.
Кребс. Список лиц, находящихся в Берлине, который мы дадим, не будут рассматривать как список военнопленных?

Чуйков. Это обеспечено. Офицерам сохраним звания, ордена, холодное оружие. Мы даем вам право представить список членов правительства, право связи с Дёницем и так далее. Но все это после капитуляции.

     Кребс. С целью образования общего легального правительства Германии?

     Чуйков. Только для заявления и связи с правительствами государств нашей коалиции. Их дело решать, как будет дальше.

     Кребс. Итак, после капитуляции советское радио даст сообщение о смерти Гитлера, о новом правительстве и о предательстве Гиммлера?

     (Он заверил, что постарается быстро обо всем договориться.)».

     В 13 часов 08 минут после более одиннадцати часов переговоров обессиленный Кребс покинул дом на Шуленбургринг. С риском для жизни ему удалось пробраться из района Темпельхоф назад в рейхсканцелярию. Здесь его с нетерпением ждали Геббельс и его сотрудники, среди них и Артур Аксман. Аксман свидетельствует:

     «Русские отклонили наше предложение о перемирии. Они лишь взяли на себя обязательство обращаться с ранеными и пленными в соответствии с условиями Женевской конвенции об обращении с военнопленными. Они потребовали безоговорочной капитуляции и выдачи всех лиц, находящихся в бункере рейхсканцелярии.

     Доктор Геббельс отреагировал на это сообщение словами: «Однажды я отвоевал Берлин у германских красных, я буду до последнего вздоха защищать его от советских красных. Те немногие часы, которые осталось мне еще прожить в качестве германского рейхсканцлера, я не собираюсь тратить на то, чтобы ставить свою подпись под актом о капитуляции.

     Когда ближе к вечеру 1 мая я зашел к нему, меня встретила его жена словами: «Господин Аксман, свершилось».

     Итак, дети были мертвы. Отравлены. Я не знал, что и сказать. Доктор Геббельс тоже молчал.

     Но его жена попросила меня присесть за стол: «Мы хотим еще раз посидеть все вместе, как это было принято во времена борьбы за власть. – Она принесла кофе и спросила: – Вы еще помните то время?»

     Теперь я снова обрел дар речи и рассказал, как пятнадцатилетним подростком ходил на собрания ее мужа и как его речи очаровали меня. Доктор Геббельс вспомнил о кровавой бойне в «красном» районе Берлина Веддинге, где в зале Фаруса он впервые выступил с пламенной речью о «неизвестном штурмовике», павшем в борьбе. И с этого вопроса «Вы еще помните?» действительно завязался разговор, который хотя бы на какое-то время отвлек нас от ужасного события и от того, что нам еще предстояло пережить.

     При прощании Геббельс сказал: «Мы уйдем из жизни сегодня в 8 часов вечера. Может быть, вы еще зайдете к нам?»

     Они оба пожали мне руку – в последний раз.

     Где-то в половине девятого я вновь вернулся в бункер рейхсканцелярии. В коридоре я встретил Монке. Он сказал:

«Доктор Геббельс и его жена мертвы».

Генералы Кребс и Бургдорф, как и некоторые другие военные, застрелились. Остальные стали готовиться к прорыву.

ВОЗМОЖНОСТИ ДЛЯ ПРОРЫВА НЕТ

Военный комендант Берлина генерал Вейдлинг не видел выхода в прорыве из осажденного города. После того как 1 мая в 20.00 Вейдлинг попрощался с Геббельсом, он возвратился на свой командный пункт на Бендлерштрассе.

     «1 мая, во второй половине дня, положение чрезвычайно обострилось. Защитники Берлина были вынуждены вести оборону на крайне ограниченной территории. В руках у русских уже находились станция метро «Цоологишер-Гартен» («Зоологический сад»), проспект Ось Восток – Запад вплоть до Бранденбургских ворот, мост Вайдендаммер-Брюкке, площадь Шпиттельмаркт, Лейпцигерштрассе, Потсдамерплац, мосты Потсдамер-Брюкке и Бендлербрюкке.

     18-я панцер-гренадерская (моторизованная. – Ред.) дивизия, основные силы которой все еще находились в Вильмерсдорфе, а некоторые подразделения были дислоцированы южнее имперского стадиона, была разгромлена в тяжелейших боях. Об успешном прорыве нечего было и думать. К сожалению, перестали выходить на связь и радиостанции отдельных секторов обороны. Оставалась лишь телефонная связь с одной из башен противовоздушной обороны в районе зоологического сада (зоопарка), перед которой уже стояло от десяти до пятнадцати русских танков.

     Если трезво оценивать сложившееся положение, то прорыв был просто-напросто невозможен. Находились ли мосты через реку Хафель южнее Шпандау еще в руках немцев? (Накануне, то есть 30 апреля, они еще были нашими.) Любая попытка прорыва стоила бы больших жертв и не принесла бы никаких успехов.

     Лично мне было абсолютно ясно, какое следовало принять решение. Несмотря на это, я не хотел в одиночку принимать такое ответственное решение, поэтому попросил своих ближайших сотрудников открыто высказать свою точку зрения. Они все были согласны со мной в одном: оставался только один выход, а именно капитуляция.

     Я приказал всем офицерам, унтер-офицерам и солдатам командного пункта Берлинского оборонительного района собраться в моем кабинете. Вскоре вокруг меня собралось более ста человек.

Я подробно рассказал им о событиях последних суток, о положении в Берлине и о своих намерениях. В заключение я предоставил каждому право свободно избрать другой путь, но никто из них не воспользовался этим правом.

     Нам удалось быстро связаться по рации с ближайшим штабом русских войск. Ближе к полуночи [с 1 мая на 2 мая] полковник фон Дуфвинг вновь пересек передний край обороны в качестве парламентера».

     Полковник фон Дуфвинг передал одному из русских офицеров немецкое предложение о капитуляции.

Чуйков свидетельствует:

     «Бой продолжался, но уже с большими паузами. Генерал армии В.Д. Соколовский пошел отдохнуть в соседний дом. Меня тоже валило с ног.

     Опять звонок. Докладывают из 47-й гвардейской стрелковой дивизии: высланные на Потсдамский мост офицеры из штаба встретили там немецких парламентеров – одного полковника и двух майоров. Полковник фон Дуфвинг, начальник штаба LVT танкового корпуса, заявил, что они уполномочены командиром корпуса генералом артиллерии Вейдлингом объявить советскому командованию о решении генерала Вейдлинга прекратить сопротивление частей LVT танкового корпуса и капитулировать. <…>

     Я приказал отправить полковника фон Дуфвинга обратно к генералу Вейдлингу с заявлением о принятии капитуляции, а двух немецких майоров оставить у себя.

     В ожидании результатов задремал. В 5 часов 50 минут разбудили: прибыла делегация от Геббельса. Вскакиваю с дивана, быстро умываюсь холодной водой.

     Делегатов трое, они в штатской одежде, с ними солдат в шлеме и с белым флагом. Даю указание, чтобы солдат вышел. Один из прибывших – правительственный советник министерства пропаганды Хайнерсдорф.

     Я спрашиваю:

     – Что вы хотите и чем могу служить?

     Хайнерсдорф вручает мне письмо в розовой папке. Читаю. <…>

     Письмо было подписано доктором Фриче.

     «Как Вы извещены генералом Кребсом, бывший рейхсканцлер Гитлер недостижим. Доктора Геббельса больше нет в живых. Я, как один из оставшихся в живых, прошу Вас взять Берлин под свою защиту. Мое имя широко известно.

     Министерский советник министерства пропаганды доктор Фриче».

     Читаю и поражаюсь ходом событий за последние дни и даже часы: вслед за Гитлером ушел Геббельс, за Геббельсом кто? Кто бы там ни был, но это уже есть конец войны. Спрашиваю:

     – Когда покончил жизнь самоубийством доктор Геббельс?

     – Вечером, в министерстве пропаганды.

     – Где труп?

     – Сожжен. Его сожгли личный адъютант и шофер.

     Интересно… Гитлера тоже сожгли. Главари Третьего рейха избрали огонь средством очищения от земных грехов… <…>

     – Известны ли вам наши условия: мы можем вести разговор только о безоговорочной капитуляции?

     – Да, известны. Мы для этого пришли сюда и предлагаем свою помощь.

     – А чем вы можете помочь своему народу?

     – Доктор Фриче просит дать ему возможность обратиться по радио к немецкому народу и армии, чтобы прекратили напрасное кровопролитие, принять безоговорочную капитуляцию.

     – Будут ли войска выполнять приказы Фриче?

     – Его имя известно всей Германии и особенно Берлину. Он просит разрешения выступить в Берлине по радио.

     Раздается телефонный звонок. Докладывает генерал Глазунов с командного пункта 47-й гвардейской стрелковой дивизии: «С передовой передают, что там видят, как немецкие войска строятся в колонны».

Одновременно Чуйкову поступило донесение, что в плен сдался генерал Гельмут Вейдлинг. После этого Чуйков связался с маршалом Жуковым и доложил ему о событиях последней ночи. Что касается Фриче, то Чуйков получил следующие указания, о которых он сообщил Хайнерсдорфу: советское Верховное командование принимает капитуляцию Берлина и отдает приказ о прекращении боевых действий.

Фриче получит возможность обратиться по радио к жителям Берлина и к немецким солдатам. Наконец Чуйков вызвал к себе русского полковника с переводчиком.

«Явился полковник Вайгачев и с ним переводчик гвардии старшина Журавлев. Ставлю задачу Вайгачеву: «Вы поедете с Хайнерсдорфом к доктору Гансу Фриче. От имени немецкого правительства Фриче даст приказ войскам о капитуляции, о сдаче войск в плен в полном порядке, с вооружением и техникой.

Пусть Фриче передаст по радио всем, что советское командование приняло предложение о капитуляции и берет Берлин и весь его гарнизон под свою защиту. Вы обеспечите приезд Фриче на нашу радиостанцию и установите контроль за точным переводом на немецкий язык того, что я сказал.

После выступления Фриче по радио он и его ближайшие сотрудники должны прибыть сюда. Будем здесь разговаривать о дальнейшем. Ясно?»

Полковник Вайгачев и старшина Журавлев, а вместе с ними и немецкая делегация направляются к выходу. В дверях они неожиданно сталкиваются с генералом Вейдлингом. Тот зло покосился на них и проговорил: «Нужно это было делать раньше!»

     Чуйков описывает свой разговор с генералом Вейдлингом:

     «Вейдлинг – в очках, среднего роста, сухощавый и собранный.

     Спрашиваю его:

     – Вы командуете гарнизоном Берлина?

     – Да.

     – Где Кребс? Что он говорил вам?

     – Я видел его вчера в имперской канцелярии. Я предполагал, что он покончит жизнь самоубийством. Вначале он упрекал меня за то, что – неофициально – капитуляция была начата. Сегодня приказ о капитуляции дан войскам [моего LVT] корпуса. Кребс, Геббельс и Борман вчера отклонили капитуляцию, но вскоре Кребс сам убедился в плотности [кольца] окружения и решил – наперекор Геббельсу – прекратить бессмысленное кровопролитие. Повторяю, я дал приказ о капитуляции моему корпусу.

     – А весь гарнизон? Распространяется ли на него ваша власть?

     – Вчера вечером я всем дал приказ отбиваться, но… потом дал другой…

     Чувствую, что у немцев беспорядок. Вейдлинг показывает по немецкой карте место расположения своего штаба и частей корпуса, фольксштурма и прочих. В шесть часов утра они должны были начать капитуляцию.

     Входит генерал Соколовский. Разговор продолжается втроем.

     – Что с Гитлером и Геббельсом?

     – Насколько мне известно, Геббельс и его семья должны были покончить с собой. Фюрер покончил с собой еще тридцатого апреля. Его жена… отравилась.

     – Это вы слышали или видели?

     – Я был тридцатого к вечеру в рейхсканцелярии. Кребс, Борман и Геббельс мне это сообщили…

     – Значит, это конец войны?

     – По-моему, каждая лишняя жертва – преступление, сумасшествие…

     – Правильно! Давно вы в армии?

     – С одиннадцатого года. Начал солдатом.

     Соколовский:

     – Вы должны отдать приказ о полной капитуляции.

     – Я не мог отдать всем приказ о капитуляции, так как не было связи, – объясняет Вейдлинг. – Таким образом, в ряде мест отдельные группы еще могут сопротивляться. Многие не знают о смерти фюрера, так как доктор Геббельс запретил сообщать о ней…

     Соколовский:

     – Мы полностью прекратили боевые действия и даже убрали авиацию. Вы не в курсе событий? Ваши войска начали сдаваться, вслед за этим прибыла гражданская делегация от Фриче с заявлением о капитуляции, и мы, чтобы облегчить ее задачи, прекратили огонь.

     – Я охотно помогу прекратить военные действия наших войск.

     Вейдлинг показывает, где еще остались части СС. В основном вокруг рейхсканцелярии.

     – Они хотят пробиться на север, – сообщает Вейдлинг. – На них моя власть не распространяется.

     Соколовский:

     – Отдайте приказ о полной капитуляции… Чтобы и на отдельных участках не сопротивлялись.

     – У нас нет боеприпасов. Поэтому сопротивление долго продолжаться не может.

     Соколовский:

     – Это мы знаем. Напишите приказ о полной капитуляции, и у вас совесть будет чиста.

     Вейдлинг набрасывает проект приказа. Я бросил взгляд на часы: они показывали 7 часов 50 минут. <…>

     Немцы советуются друг с другом [Вейдлинг с начальником штаба германского корпуса]. Вейдлинг хватается за голову, но пишет. <…>

     Вейдлинг молча вручает мне бумагу. Читаем… Формулировки, может быть, и не все хороши. Но ему сейчас, конечно, не до четкости формулировок. Вот что он написал:

     «30 апреля 1945 года фюрер покончил с собой и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то что иссякли боеприпасы и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.

     Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.

     Вейдлинг, генерал артиллерии, бывший комендант округа обороны Берлина.

     – Не надо «бывший», вы еще комендант, – поправляет его Соколовский.

     – Нужны ли формулировки о присяге? – сомневается генерал Пожарский.

     – Не надо переделывать, – сказал я, – это его собственный приказ.

     Вейдлинг в затруднении, не знает, как озаглавить: призыв или приказ?

     – Приказ, – говорю я. <…>

     Подали чай. Немцев отвели в отдельную комнату и там кормят. Мы – Соколовский, Ткаченко, Пронин, Вайнруб, Пожарский и я – вновь и вновь комментируем события последних дней и часов.

     – У Вейдлинга нервный припадок, заметили? – спросил я.

     – А ведь ему трудно! – заметил Соколовский.

     – Разумеется, – согласился с ним Пронин. – Но приказ хитрый. Он умело подчеркнул и присягу, и обязательства… Он вне правительства – просто «вывеска»…

     Докладывают, что приказ отпечатан. Говорю начальнику штаба армии генералу Белявскому:

     – На машину посадить одного нашего офицера и одного немца, дать им приказ в руки, пусть ездят по улицам и оглашают его войскам и населению.

     Утро серое, прохладное. Вспоминаем о Сталинграде, шутим, курим».

ПОПЫТКА ПРОРЫВА

В ночь с 1 на 2 мая многие немецкие солдаты маленькими или более крупными группами пытались прорваться сквозь русское кольцо окружения на север или на запад. Обитатели рейхсканцелярии, которые образовали несколько групп прорыва, начали с короткими интервалами покидать свой бункер.

Эрих Кемпка, рассказывает о своей попытке прорыва:

     «Стало совсем темно.

     Отдельные группы уже покинули рейхсканцелярию. Наша группа быстро пересекла безлюдную Вильгельмплац. Мы спустились в туннель метро и направились в сторону Фридрихштрассе. Шагая по шпалам и рельсам, примерно через час мы вышли к станции «Фридрихштрассе».

     Нашему взору открылась ужасная картина. Вдоль стен, на перроне и на лестницах лежали обессиленные солдаты, раненные, не получающие никакой медицинской помощи, и многочисленные беженцы. Большинство из них потеряли всякую надежду на спасение и с безучастным видом ожидали своей участи.

     Сначала я в одиночку покинул станцию метро и осторожно поднялся по лестнице наверх, чтобы разведать возможность прорыва в северном направлении. Согласно полученному мной приказу, я со своей группой, насчитывающей около ста человек, должен был попытаться выйти в район городка Фербеллин (к северо-западу от Берлина). По слухам, там должно было находиться наше крупное воинское соединение, которое вело оборонительный бой против наступавших русских частей.

     В нескольких метрах позади моста Вайдендаммер-Брюк-ке находилась противотанковая баррикада. До меня глухо доносились выстрелы. Вся местность вокруг словно вымерла. Несколько наших бойцов, которые держали оборону на баррикаде, сообщили мне, что хотя некоторым группам и удалось здесь прорваться, но другие, понеся тяжелые потери, вынуждены были вернуться назад.

     Одного взгляда через Шпре было достаточно, чтобы убедиться в том, что они говорили правду. На улице, словно темные тени, лежали убитые и раненые. Картина была ужасной.

     В глубине, в районе переулка Цигельгассе, солдаты противника развели огромный костер, чтобы иметь возможность просматривать всю Фридрихштрассе. По рассказу солдат, державших оборону на баррикаде, красноармейцы окопались в домах и руинах Фридрихштрассе. Своими скорострельными автоматами они буквально выкашивали все вокруг.

     После того как ко мне присоединилась моя группа, я определил следующим местом постоянного сбора здание гостиницы «Адмирал-Паласт». Каждому бойцу нашей группы была предоставлена возможность во время прорыва присоединяться к другим группам, независимо от действий собственной группы».

     Кемпка свидетельствует дальше:

     «Сам я снова вернулся в отель «Адмирал-Паласт». По моему убеждению, после того, что я пережил, не было никакой возможности покинуть Берлин в составе группы. Поэтому я распустил свою группу. Каждый должен был постараться раздобыть себе штатскую одежду и в одиночку пробиваться через вражеские линии».

     И другие попытки прорыва потерпели неудачу. Ганс Фриче рассказывает еще об одной группе, которая поздним вечером 1 мая отправилась в путь из здания министерства пропаганды: «К полуночи вернулись первые участники попытки прорыва. Один из них, начальник театрального отдела министерства пропаганды Шлёссер, рассказал о безрезультатной атаке через Тиргартен на запад.

Потом их группа предприняла безрассудный штурм в районе станции «Фридрихштрассе», который привел к кровавой бойне у моста Вайдендаммер-Брюкке. Там он в последний раз видел Бормана и Наумана. По туннелю метро сквозь столпотворение друзей и врагов он сумел вернуться назад».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Рейхсканцелярия в этот момент оставалась последним оплотом нацизма.Взять его должна были части 5-й ударной армии генерала Берзарина