ПРО ЧЕРТЕЙ И ЗОЛУШКУ

   (из записок старого бухгалтера)

           ПРО ЗОЛУШКУ

  Говорила мне маманя: " Прижми, Яшка, задницу и заведи семью - эти шашни с девками тебя до добра не доведут..." Так оно и вышло... Захожу как-то домой после работы, а там полно гостей, сидят, меня ждут... Мама у печи стоит, полотенце в руках (плакала, не иначе); отец - за столом и пальцами по поверхности барабанит (примета нехорошая); ну а на диване под портретом Ильича - сами гости: Катерина (секретарь комсомольской ячейки ПМК, где я работал после армии и до возвращения в колхоз) и, как я понял, родители ее (озадаченные кем-то... или чем-то).
- Здрасьте, - говорю, проходя в переднюю из сеней... Катерина быстро вспорхнула, подбежала ко мне, чмокнула в щеку:
- Здравствуй, Яша! познакомься, это - мама, это - папа, и рукой на одного-второго показывает, будто я сам не разберусь, кто из них кем ей приходится... Подхожу к папе. Он встает, протягивает мне широкую твердую и шершавую, как полено, ладонь, представляется Петром Николаевичем.Крепко жму ему руку своими двумя (как у него одна), представляюсь Яшей и подхожу к маме...
- Полина Яковлевна, тихим приятным голосом произносит Катина мама, очень симпатичная, моложавая женщина протягивает мне две ладони, которые вместе, как моя одна... я их обе легко пожимаю и тоже представляюсь.
- Ну вот! все, так сказать, в сборе и мы можем перейти, так сказать, к решению наболевшего вопроса, - по вступлению Петра Николаевича стало понятно, что передо мной - парторг и, что итоги этого собрания не принесут мне ничего доброго.

  Из весьма продолжительной и эмоциональной речи районного партийного работника выходило, что я, работая в снабжении ПМК, задурил голову их дочери-красавице, отчего "комсомольский секретарь" находится на четвертом месяце беременности. Если честно, то я не помню, чтобы между мной и Катериной происходило что-то такое, от чего можно было бы забеременеть, но пару раз я просыпался с нею рядом после бурных пирушек, которые в теперешние времена принято называть корпоративами. Каждый из собравшихся выступил с обличительной речью, и в совокупности выходило: что комсомольским секретарям вне статуса замужества детей заводить не полагается; может быть, семейная жизнь меня образумит; что меня любят и доверяют мне свою судьбу... Я стоял и слушал весь этот бред, будто это я беременный, и мне без всей этой муры никак не прожить, а мое невнятное бормотание о том, что жениться мне еще рановато, всеми было, почему то, расценено, как предложение руки и сердца... В общем, меня внаглую сосватали... Женщины тут же сообразили ужин по поводу неправедного сговора, за которым было решено что я в ближайшие дни приезжаю с паспортом в Райцентр (где проживают мои будущие родственники, и расположен райсовет, занимающийся записями актов гражданского состояния), мы с Катей подаем заявление с намерением создания семьи. После всего этого я забираю невесту к себе домой, и мы начинаем новую, совместную жизнь;  хотя можно было сразу оставить ее здесь со мной и назавтра поутру расписаться в сельсовете. Я конечно, с виду потускнел и весьма опечалился такому повороту в своей судьбе, но делать нечего, постепенно свыкся с мыслью, что и женатые живут и даже стал принимать участие в подготовке  к перемене в собственной судьбе.

  Был конец ноября. Свадьба - через месяц (перед самым Новым Годом), и я в ближайший погожий денек с попутной машиной упылил в Лысково (наш райцентр, где и решается в судьбе колхозника всё, от него самого не зависящее). Замороженный гусь, чуть не полпоросенка соленого сала, мед, соленые грузди прибыли со мной на колхозном грузовике к дому, где проживала моя суженая. Я поднялся на крыльцо, обмел с валенок снег и вошел в просторные сени, сложил на лавку у стены, переданные моими родителями будущим сватам гостинцы, снял шапку и вошел в избу... Вместо радостных приветствий слух мой был поражен громкими охами и ахами, стуками и скрипами, происхождение которых ни с чем другим не спутаешь. Вопреки моей воле, какая-то неведомая сила вытянула мою шею дольше гусиной  и потащила мои глаза к прорехе между, неплотно задернутыми, шторами на дверном проеме. Увиденное потрясло меня... Стараясь не делать шума, я попятился к выходу, прихватив по-пути, огромных размеров, валенок, явно принадлежащий моему "сопернику".   "Даже жаль, что такая страстная и умелая женщина не станет моей женой", думалось мне на обратном пути в родную деревню...

  Петр Николаич примчался на следующий день, разъяренный и не очень трезвый. Папа-мама ни о чем не подозревали, были рады гостю и попытались усадить "свата" за стол. Но "родственник" не усаживался, а всё отчитывал меня за бездеятельность и разгильдяйство - невеста вся в слезах, а от меня не исходит никакой инициативы... Мама моя возразила ему на это, напомнив про гуся и сало, а потом потребовала объяснений от меня - она же своими глазами видела как я грузился  перед отправкой в Лысково... Я ничего никому объяснять не стал; узнав, что Катя о причине своих слез так ничего и не рассказала, торжественно вручил несостоявшемуся тестю валенок полуметрового размера:"Вот, Петр Николаевич, кому в Лысково этот башмачок впору придется, тот и будет вашим зятем". Выяснилось, что обувку такого необычного размера носит их соседский сынок Федька, но он уже женат и растит троих детей (не беда - где трое, там - и четвертый)... некоторое время спустя выяснилось и еще одно сложное жизненное обстоятельство в этой непростой семейке - Полина Яковлевна подцепила от дочурки ту-же заразу, а ноги у проблемы растут из того же валенка. По поводу такого потрясения и на фоне избавления от одной напасти я тут же влип в другую

        ПРО ЧЕРТА

  Стопочка за стопочкой, поллитра за поллитром начал я спиваться... Происходило это незаметно, в каждодневных коллективных загулах - то крестины, то именины, то свежина, после баньки... Маманя, конечно, ругала меня сильно и отец оглоблю об меня сломал, но результата это не приносило... Месяц не бываю трезвый, второй... И вот как-то вечером, в канун Рождества, после очередной попойки возвращаюсь "на рогах" домой - кое-как скинул валенки, полушубок... сил хватило доползти только до стоявшего в углу передней у стены, под вешалкой для одежды большого сундука, взгромоздился на него и отключился...  Маманя меня одеялом укрыла, а сверху - тулупчик накинула, перекрестила и аминь, спи сынок...

Среди ночи чувствую - мерзну, открываю глаза - мама мия! в предрассветной мгле стоит подле меня черт и одеяло с меня к себе тянет... Я - цоп! за ускользающий уголок и - к себе... А он - к себе... и смотрит так... свирепо, а у самого глаза, "как плошки" и бельмами вращает; ростом - ну может, с метр или чуть выше, шерсть на нем - перец с солью, как на миттельшнауцере, рога-уши - не разглядел, а бородка - седенькая, козлиная... и главное - хвост... толстый, как канат, и он им всю дорогу виляет, как будто, дирижирует, внимание отвлекает, падла. Тянем мы одеяло друг у друга и чувствую - дьявольское отродье побеждает, поднатужился чуток и... нечаянно вырвалось - дал газу... Черта как волной смыло... был - и нету... А я взмок от борьбы, мне и не холодно уже, только во рту пакостно... пошел попил водички - еще хуже стало... "подобное лечи подобным"... Помню, что с собой бутылку с водкой недопитой приносил и от глаз маминых подальше, за сундук, поставил. Сунул руку - здеся родимая... Достал, поставил на стол, а сам - к буфету, за рюмочкой... Оборачиваюсь... а у меня аж рюмочка из рук - хрясь на пол, но не разбилась (половичок спас)... Пресвятая Богородица!.. прыгают по столу вокруг бутылки штук пять чертенят (ростиком - чуть повыше бутылки) и у каджого в руке рюмочка!.. прыгают и галдят:"...мне налей!.. мне!.. и мнееее!.." Ах ты, мать твою через растак!.. хватаю кочергу и давай их окучивать! кого по балде, кого - поперек спины, кого - под зад... загнал всех к едрене фене в печное поддувало, закрыл плотно дверку и для верности подпер ее кочергой... Сил уже ни на что не оставалось... посмотрел с тоской на бутылку, махнул рукой и лег на сундук, укрылся, отвоеванным у черта, одеялом, сверху накрылся, поднятым с пола, тулупчиком и мирно уснул. Услышав, как встала ото сна мама, тоже открыл глаза... Она заметила, что я уже не сплю и, поднимая с полу, оброненную мной,рюмку, спросила:

- Яш, а ты с кем под утро воевал-то?.. гремел чем-то... я уж хотела встать-поглядеть, да слышу потом - всё успокоилось...
- Да я, Мам, это... водички попить поднимался, да наткнулся в потьмах на что-то... ну и - загремел...
- Ну-ну! я и вижу, что за водичку ты собирался попить - строго нахмурила брови маманя, - бросал бы уже пить!.. ну сколько же можно? А поддувало зачем кочергой подпер?..

  Мне опять стало до жути холодно, потом кинуло в жар... " Допился..." - жужжала в голове нудная пчела, " до чертиков допился". Я быстро встал, умылся и начал спешно собираться.

- Далёко ты?, спросила мама.
- Скоро вернусь.
- А с этим что делать? - мама держала за горлышко бутылку.
- Не знаю, вылей на улицу..
- "На улицу"... а вечером деньги будешь искать на опохмелку... в буфет поставлю, чтобы не искал...
- Как знаешь...- буркнул я и , нахлобучив на голову шапку вышел из хаты.
На улице глотнул свжего морозного воздуха, подождал пока глаза привыкнут к режущей снежной белизне солнечного дня и торопливо зашагал на противоположный конец села, по направлению дома, в котором жила баба Дуся, известная в деревне тем, что вела антисоциальный образ жизни - верила в Бога и собирала у себя в церковные праздники других богомолок, а еще приторговывала бражкой и самогоном. Со встречными здоровался, не смотря, что праздник, торопливо и стыдливо, ни на ком внимания не задерживая - отвык видеть людей трезвыми глазами, да и люди от меня от трезвого, чего греха таить, отвыкли. Евреев баба Дуся недолюбливала (хотя найти то будет не просто человека, испытывавшего к нашему брату иное чувство, чем нелюбовь) и потому увидев меня на пороге своего дома и узнав, что жиденок пришел к ней вовсе не за выпивкой, весьма удивилась:

- Ну проходи в избу, чай будем пить - только самовар согрела...
  Я разделся прошел в горенку и сразу оторопело остановился, встретившись глаза-в глаза со Спасом...Нерукотворным... Взгляда этого я выдержать на себе не смог, медленно опустил глаза и прошел к столу... сел на указанное место. Баба Дуся молча потчевала меня горячим чаем с, только что вынутой из печи, стряпней; сама пила со мной чай и терпеливо ждала разъяснений, чем вызван был мой столь ранний и не менее странный визит. Я пил чай, заедал вкусной сдобной булкой и все думал с чего начать... потом кое-как из себя выдавил:
- Я, теть Дусь, сегодня черта видел... - баба Дуся невозмутимо дула в блюдце, остужая чай и вкусно хрумкала колотым сахарком; хитро, с прищуром глядя мне в глаза хмыкнула::
- Так тебе ж мама твоя поди говорила, не пей ее проклятую? Надо слушаться родителев, а не вытворять по селу, что ни попадя..., - грузно поднялась, подошла к углу с иконами, сняла одну с гвоздя, протерла белоснежным передником, поцеловала и протянула образ мне, - " Купина Неопалимая"... в аккурат для таких...

  Я принял ее обеими руками:
- А что мне с Ней делать?... я же - комсомолец...
- Допивай чай и ступай с Богом, - было мне ответом.
Мама подивилась, когда увидела меня, быстро вернувшегося и трезвого, еще больше округлились от изумления Ее глаза, когда я, пройдя в горницу, бережно вынул из-за пазухи "Купину...", положил Ее на тумбочку, потом снял полушубок, валенки... В переднем углу на уровне головы приладил полочку и поставил на нее иконку.
- А Ленин как же ? - спросила мать указав на большой портрет, висевший посреди стены над диваном.
- Потерпит... - пробурчал я в ответ.

  Утром, к девяти отправился я в правление с целью определения своего статуса в дальнейшей колхозной жизни. Кроме агронома Андрея Васильича там еще никого не было. Зная его острый язык, но не боясь быть им осмеянным, я рассказал ему всё что со мной приключилось прошлой ночью, а так же - про визит к бабе Дусе. Андрей Васильевич внимательно меня выслушал, на протяжении всего рассказа намарщивая лоб и хмуря брови, потом пояснел лицом и добродушно похлопав меня по плечу глядя в глаза тихо с улыбкой произнес:
- С Богом, брат "Титаник" всяк сходится по разному, а с чертом, почему то - все одинаково... - я ошалело выпучил на него глаза:
- А вам-то, старому коммунисту, откуда это известно?
- Да оттуда же, откуда и всем... Ты думаешь, почему все эту рожу одинаково расписывают? И с какой стати горе-художники эти знают, как правильно его надо рисовать? Вот то-то и оно! Попей с месячишко-другой ее родимую - и сам чертей рисовать начнешь, что с тобою и приключилось... Пройди по деревням русским да посмотри сколько по углам "Купин..." поразвешено... и призадумаешься... Ладно, не кручинься... давай, работать будем...