Если придется менять сердечный клапан, продам квартиру и оплачу операцию в Германии.

Николай Амосов. Теперь можно сказать // Российская газета. – 2001. – 24 ноября

Николай Амосов – кардиохирург-академик, в 88 лет от роду оказавшийся, как говорится, сапожником без сапог Ему, врачу, сделавшему более 5000 операций, самому пришлось на нее пойти – сердце стало сдавать. Соратники Амосова долго упорствовали, не хотели его оперировать. Как шутит их пациент, «боялись зарезать учителя». Николай Михайлович успешно перенес операцию, вышел из больницы и продолжил то, чем давно занимался параллельно с медициной – моделирование будущего России и Украины.
Доктор с мировым именем, теперь он принялся лечить общество. Вышел в Интернет и вместе с рекомендациями, как преодолеть старость, занялся социальными проектами. Это первое после операции интервью Николая Амосова.

– Меня оперировали в родном институте, вшивали сердечный стимулятор. Отличная, кстати, машина. Это четвертая операция на моем сердце. Предыдущая была в Германии. Тогда мне меняли клапан. Как ни просил, поставили не механический, который и 30 лет работать может, а биологический, свиной. Срок его службы ограничен, но мне сказали, что на мой век его хватит. Уверен – не хватит. Я продолжаю эксперимент по преодолению старения с помощью физических нагрузок и вижу – старение можно замедлить.
К экспериментальным зарядкам вернулся через две недели после операции. Три часа в день работаю с гирями (вон они на окне лежат). Продолжаю бегать. Знаете, ходить уже тяжело, возраст берет свое, меня покачивает. А бегать – прекрасно. Разогнался – и вперед!
Не так давно ученые выяснили, что у человека есть ген старости, счетчик, который определяет, сколько раз клетка может делиться. Его будут «исправлять» медикаментозно. Но пока единственная возможность продлить жизнь – получать большие физические нагрузки.

– Николай Михайлович, вы говорили, что недовольны происходящим в кардиоинституте Амосова. Мол, не так работают, взятки берут...

– Когда был директором, настаивал, чтобы в благодарность врачу приносили только цветы. Теперь все изменилось, но и сейчас ситуация в нашей клинике лучше, чем в любой другой. Раньше варились в собственном соку и не ездили дальше Москвы. Теперь институт переориентирован на Запад.
Мы не делаем разве что пересадку сердца. Верховная Рада приняла закон, очень усложнивший трансплантацию. Если в Америке у человека погиб мозг, но работает сердце, его можно использовать для пересадки. Общественное мнение к этому готово, и не надо собирать уйму разных согласий. Здесь же считается: пока сердце работает, у человека есть шансы. Это не так, экспериментально доказано.

– Ваш институт нацелился на сотрудничество с европейской медициной после выхода вашей книги «Идеология для Украины»? В ней вы, можно сказать, высчитали, что Украине нужно двигаться на Запад.

– Это было глобальное социальное исследование, каких не проводили здесь ни до, ни после. В ходе его обнаружилось, что молодежь и Украины, и России ориентирована на Европу и Америку. Это подтверждается и на примере моего института. Я это рано понял и не препятствовал, хотя молодым меня трудно было назвать – стал директором в 70 лет.
Стремясь на Запад, нельзя забывать, что традиционно Украина связана с Россией. Разрыв этой нити нежелателен и невозможен. Украинская культура традиционно обогащается российской. В здешней литературе, что греха таить, меньше талантов, чем в российской, меньше авторов.
Я остаюсь русским человеком, но полвека прожил в Киеве, потому украино-русские дела меня кровно интересуют. Сейчас обе страны живут по правилам самоорганизации. Я отмечаю ее прежде всего в политике. 
Человеческий мозг, кстати, типичный пример самоорганизации. Я что-то придумал, мозг на этом замкнулся, все сосредоточено на одной идее. Развивая систему замедления старости, я убедился – мозг нужно тренировать не меньше, чем мышцы. Я постоянно занят этим – что-то выдумываю, книги пишу, в Интернет вышел. Интернет-бум, случившийся за последние десять лет, – тоже самоорганизационный пример.

– Видимо, вы первый человек, в 85 лет открывший свою страничку в Интернете.

– Может быть. Интернет для меня – вопрос не рекордов, а общения, возможность публиковать свои работы и видеть отклик. Кроме того, здесь – источник информации. На Украине сейчас издается мало книг; российские завозятся, но ограниченно, и не те, что мне нужны. Интернет – спасение и зарядка для ума.

– Вы долго занимались созданием искусственного интеллекта. Эти работы продолжаются?

– Искусственный интеллект непременно появится. Это миф, что машина не может чувствовать. Наш мозг – тоже машина с заложенными центрами ощущений. Условные чувства можно дать и искусственному интеллекту, нет никаких противопоказаний. Правда, разум человека оказался очень сложным, в нем 100 миллиардов нейронов. При нынешней технике они невоспроизводимы, но ее мощности удваиваются каждые полтора года.

До появления искусственного интеллекта остались не столетия, а десятилетия. Он возможен хотя бы потому, что Каспаров проиграл в шахматы компьютеру.
Я создал теорию мышления, на ее основе мы делали роботов. «Человечки» бродили по лабиринту и ругались, не находя выхода. Эти опыты и сейчас продолжаются в Киевском институте кибернетики, но ребятам неинтересны глобальные задачи, они замкнулись на распознавании образов. Для меня же важен искусственный интеллект со всем богатством человеческой психики.

– Говорят, ее различия сейчас провоцируют «недопонимание» между украинцами и русскими, Украиной и Россией...

– Как выяснилось, у нас есть различия – генетические. Я был уверен, что славяне одинаковы хотя бы потому, что 350 лет прожили вместе. И в первой, и во второй половине жизни я, русский человек, не замечал, что украинцы – некий особый народ. Но когда расшифровали наши геномы, выяснилось: у россиян вклинились гены угро-финских народов, у украинцев – южные, персидские. При желании можно сказать, что мы -разные.

– Несмотря на эти различия, вы, украинский житель, привязаны к российской культуре, недавно книжку в Москве издали.

– Я много печатался за границей. Мои книги выходили, наверное, в 30 странах. В том числе и в России. На этот раз напечатался в московском «Вагриусе». Это мысли о времени, о себе, о жизни, о сердце. Гонорар, правда, заплатили колоссальный – около 130 долларов.
Недавно мои «Голоса времен» вышли и на Украине. А в Донецке без моего участия печатают претенциозно названную «Энциклопедию Амосова». Там собрано все мое о воспитании, здоровье, мировоззрении.

– Одна из ваших книг была запрещена, весь тираж пустили под нож...

– Не весь, часть удалось спасти, один экземпляр успел подарить Сахарову. То была книжка о кибернетических способах управления обществом. Подробно анализировалось, что такое человек, каковы его потребности. Говорилось о необходимости появления гибридной идеологии, учитывающей человеческий эгоизм. Книжку напечатали в Институте кибернетики, но партком опомнился, и до читателей она не дошла.

– Разрабатывая идеологии, оптимальные для Украины и России, вы обнаружили у них много общих черт?

– Обеим странам нужна рыночная экономика, но регулируемая, частная собственность, но значительная доля госсобственности, демократия на всю железку, но обеспечение прав граждан, обогащение, но уменьшение неравенства. Количество зажиточных и бедных должно соотноситься как 1 к 6. В наших же странах – 1 к 15-20.
Глобализация, как бы ей ни противились, ведет к консолидации государств и к обогащению. Доходы неимущих увеличатся.
Этот процесс идет во всех странах. Создается новая структура государственных и человеческих отношений.
Я оптимистически смотрю в будущее. Глобальные проблемы разрешатся, когда генная инженерия снимет вопрос о недостатке пищи для людей.
Разговоры, что человечеству грозят экокатастрофы, по-моему, миф. Чернобыль – настоящая «панама», проблема, раздутая писателями и политиками. В России, на Урале, были гораздо более серьезные ЧП. Но советская власть успела зажать информацию об этом, не дала ей расползтись.
С Чернобылем произошло по-другому. Он – миф, которому поддакивает медицина, потому что кормится за его счет. Я смотрел статистику: из 100 тысяч ликвидаторов за 15 лет умерли – десятки. Если взять естественную убыль за такой же срок, она будет аналогичной. Чернобыль не принес фатальных последствий. От лучевой болезни погибли только 29 человек, получивших смертельные дозы. Экокатастрофы – не тот фактор, что скажется на будущем человечества.

– В своих исследованиях вы, похоже, нашли новую самореализацию. Вы совершенно отошли от дел Института Амосова?

– В институте бываю раз в две недели, встречаюсь с бывшими пациентами. Через институт прошли более 80 тысяч, 5000 из них оперировал я. В 60-х впервые услышал об операциях на открытом сердце, потом увидел, как их делают, применяя искусственное кровообращение. Мне тоже захотелось. Первый аппарат искусственного кровообращения придумал сам, сам же нарисовал инструменты, мне их выточили слесари. Так пригодилось мое первое образование (окончил в Череповце механический техникум, в 18 лет стал начальником смены на архангельской электростанции). Сейчас оперируют совсем с другой аппаратурой, но та, моя, прослужила нам четыре года.
В 75 лет я ушел из реальных директоров в почетные. Ни моя дочь-кардиолог и членкор академии, ни мой зять – хирург в моем институте не работают. Они этого не хотели, да и я не настаивал.
Если придется менять сердечный клапан, продам квартиру и оплачу операцию в Германии. Желание жить у меня не прошло. Хотя нет и страха смерти. Стремление к лидерству и желание командовать исчезли напрочь. Осталась потребность в творчестве и самое главное – любопытство. Пока оно есть, жизнь имеет смысл.

Иванна ГОРИНА