Революционер де Сад

2 декабря 1814 года скончался философ и писатель, от чьего имени происходит слово «садизм»

Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де Сад (2 июня 1740 — 2 декабря 1811) был отцом Революции. Не данной конкретной Французской, в которой он деятельно участвовал и которую страннейшим образом описывал, а ещё более великой, масштабной и глобальной.

Маркиз де Сад изобрёл Революцию как способ мышления, как мировосприятие, как этику, как личную духовную и телесную практику.

Именно этим он интересен, а не своей политической деятельностью, не своими эротическими приключениями и тюремно-психиатрическими злоключениями. Хотя и того, и другого, и третьего в его жизни было многовато, даже на фоне жестокого, развратного и авантюристического XVIII века. Родился в богатой и знатной семье, служил в армии, безобразничал, распутничал, привлекался к суду за sexual abuse, как сказали бы мы сейчас. За свою нечестивость приговаривался к смерти, бежал, возвращался, его ловили, его рукописи сжигали или они сгорали по революционной нечаянности. Он был членом революционного правительства — комиссаром здравоохранения, что непременно вызывает циничную усмешку. Протестовал против жестокости своих коллег, был арестован, опять приговорён к смерти, снова бежал, нищенствовал, был театральным рабочим. Последние десять лет провёл в том же Шарантоне, где организовал театр сумасшедших.

  И уж конечно, скучноватые объёмистые писания маркиза де Сада интересны вовсе не настырно-подробным изображением секса и издевательств, изнасилований и живодёрств.

Другие люди полагают, что тексты де Сада — это весьма своеобразная пропаганда добродетели и воздержания. Так сказать, от противного. От очень противного, просто-таки от омерзительного. Поскольку прилежное чтение всех этих описаний вызывает какие угодно чувства, но только не эротические. То есть романы де Сада — это не порнография.

У маркиза де Сада интереснее всего мысль.

Для него нет абсолютной морали. Маркиз де Сад утомительно перечисляет противоречащие друг другу моральные нормы разных народов и разных эпох и приходит к двум выводам.

Первый: моральные нормы — это чистейшая условность, зависящая от времени, места и прихоти господ.

Второй, куда более серьёзный: если в морали и есть что-то общее, то это — насилие как инструмент утверждения нормы и как особая ценность, некая сверхнорма. «Нравственно то, что служит интересам рабочего класса, товарищи!» «Не ограниченное никакими законами насилие, товарищи!»

Однако есть нечто, заменяющее Бога и мораль — это Природа (разумеется, с большой буквы). Природа — это и есть столь любимые революционерами «объективные законы», которые легитимизируют насилие — революционное, да и всякое иное. Главный закон природы — это стремление всех живых существ доминировать и наслаждаться, доминируя. Духовный интерес, духовный мотив, по де Саду — это интерес и мотив телесного наслаждения, который может быть осуществлён путём безраздельного контроля над чужим телом. Собственно, единственное духовное наслаждение есть переживание этой власти, упоение безнаказанностью, которое не существует отдельно от обладания здесь и сейчас.

 Де Сад делает три вещи — он отважно радикализирует материальный интерес, о котором в более мягкой, пристойно-буржуазной форме будут говорить революционеры последующих веков, например, марксисты. Он столь же резко радикализирует и духовный мотив, о котором в более приемлемой, романтическо-идеалистической форме будут говорить другие революционеры будущего, например, первые русские террористы, националисты ХХ века, религиозные фундаменталисты нашего времени. Одни говорили о простой, нужной всякому человеку зажиточности, обеспеченности; другие — об освещающих наш путь идеалах.

Материальный интерес — это интерес наслаждения; идеальный — интерес властвования. Третье, что сделал де Сад — объединил их в одно. Власть — это наслаждение властвующего; власть сама по себе — главнейший соблазн.

Богатство и социальный статус — не цели. Это лишь инструменты для достижения власти=наслаждения.

Власть ради собственности и статуса — это реакция, застой.

Собственность и статус ради власти — это Революция.

По маркизу де Саду, не бывает сословий и классов, не бывает умных и дураков, не бывает красавцев и уродов, честных и подлых, мужчин и женщин, даже, честно говоря, богачей и бедняков как таковых тоже не бывает. Были, есть и будут господа и рабы. Господа существуют, наслаждаясь. Рабы существуют для наслаждения господ. Наслаждение — вот универсальное силовое поле социальной физики. Рабы всегда хотят стать господами.

 Вожделение власти всегда эротично, промискуитетно и, конечно, трансгрессивно. Всегда — включая наше относительно недавнее прошлое. Вот признательные показания бывшего железного наркома Николая Ежова (в юности — бедного рабочего паренька, которого насиловали пьяные мастера): «В октябре или ноябре 1938 года во время попоек у меня на квартире я имел интимную связь с женой одного из своих подчинённых. И с её мужем, с которым я действительно имел педерастическую связь». Неважно, правда это или самооговор под пытками. Важен дискурс. Ведь и маркиз де Сад, смакуя бисексуальные оргии, изнасилование жены в присутствии мужа и потом мужа на глазах жены — он ведь только фантазировал.

Что же в связи с этим мы назовём революционной законностью, товарищи?

Вот «Декларация прав человека и гражданина», принятая Национальным учредительным собранием 26 августа 1789 года. Вот её знаменитая статья 17: «Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишён её иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения».

А вот что пишет об этом маркиз де Сад:

«Упаси бог, чтобы я критиковал клятву уважать собственность, которую недавно дал Народ. Но я вас спрашиваю, является ли этот закон поистине справедливым, если он предписывает тому, кто ничего не имеет, почитать того, кто имеет всё? Каковы составные части общественного договора? Он заключается в том, чтобы пожертвовать долей своей свободы и богатства во имя поддержания и сохранения того и другого? На этом фундаменте зиждутся все законы.

Но опять же, почему тот, кто ничего не имеет, должен быть связан соглашением, которое защищает того, у кого есть всё? Что за польза ему, если он поклянётся? Уж точно, нет ничего более несправедливого. Это уже не будет договором между свободными людьми. Договор превратится в оружие сильного против слабого, которому ничего не останется, как без конца бунтовать.

Такова ситуация, создавшаяся в результате клятвы уважать собственность, дать которую потребовало государство от каждого гражданина. Но с её помощью богатый лишь поработит бедного, только богатому выгодна эта сделка, которую бедняк так опрометчиво заключает, не видя, что с помощью вытянутой из него клятвы, которую он дал по простоте душевной, он обязывается делать то, что по отношению к нему никто делать не будет». («Философия в будуаре», 1795).

Народ к разврату готов?

Кстати, замечательная формула: «упаси бог, чтоб я критиковал, но я лишь спрошу…»

В общем, только успела появиться буржуазная частная собственность как правовой институт, де Сад объявил её залогом будущих революций.

Не только на макроуровне, но и в сознании пятнадцатилетней девчонки:

«Ну и ладно, — подумала я. — Мне тоже надо добиться богатства; богатая, я буду такой же наглой и безнаказанной; я буду иметь такие же права и такие же удовольствия. Надо сторониться добродетели, это верная погибель, потому что порок побеждает всегда и всюду; надо любой ценой избежать бедности, так как это предмет всеобщего презрения. Но, не имея ничего, как могла я избежать несчастий? Разумеется, преступными делами. Преступления? Ну и что тут такого? Успех — единственный признак торжества! Пусть не мешают мне никакие препятствия, никакие сомнения, ибо нищета — удел тех, кто колеблется. Если общество состоит из дураков и мошенников, будем мошенниками: в тридцать раз приятнее надувать других, чем оказаться в дураках». («Жюльетта, или успехи порока», 1801).

Словно вчера написано.