СЕМЕЙНАЯ ЛЯМКА.
СЕМЕЙНАЯ ЛЯМКА.
( как на душу легло)
Я и раньше рассказывал об этом и сейчас повторюсь в некоторых деталях, но в моей жизни появилась то, чего практически не было раньше.
Я с осторожностью поверил два месяца назад в едва забрезжившую надежду, удачу… Неважно, как назвать: надежда, удача… Это не главное, как неважно и то, что толкнуло меня сделать тот поступок. Интуиция, случай, иногда я говорю: Бог, но в Бога я начинал и начинаю верить, когда складывается безвыходная ситуация.
Впрочем, как мне думается, это не только моя черта характера. Она присуща многим или некоторым. Обессиливается человек в некоторых жизненных ситуациях, а желание выкарабкаться из них не оставляет. Твердишь: Господи, помоги. Вошла ситуация в обжившееся русло и осталась душа без Бога.
Привычное оказалось под носом, а дальше носа уже не смотришь.
Обессилил и я. Что скрывать. Решил оставить ситуацию такой, какой она была. Словом, что будет, то и будет. Случится самое худое, непоправимое, то переплачу, кое-как переживу.
Сын системный наркоман более десятка лет. Последний год перестал даже работать. Опустошал квартиру ради наркотиков. Выносил всё, что можно было вынести.
Зайду к нему, а он на диване лежит и кота гладит.
Срывался я.
- Тебе кот дороже семьи. Работать нужно. Семью обеспечивать. А ты…
Отвернется он к стенке и ни слова в ответ. А я разряжаюсь.
Сколько не бился я с ним: лечение, угрозы, упрёки, уговоры: дочка у тебя, я уйду, пропадает она с тобой. Пожалей, опомнись. Сажал на несколько суток. Друзья выводили меня на начальника криминальной полиции в нашем городе, а он: вылечить не могу, посадить на два, три года в моих силах, повод найду. Разговаривал с ребятами из городского ФСБ. А ответы из привычной колеи не выбивались: пугать, сажать…
Впрочем, упрекать их в этом не стоит. Мой сын, несмотря на товарищеские и дружеские отношения между мною и полицейскими, фээсбэшниками , всё равно оставался для них чужаком. Да и разбираться в психологии, мозгах наркомана это не их профессия. А поэтому они и делали то, что привыкли делать.
Некоторые наркологи открыто говорили: на десять дней в закрытый подвал, под амбарный замок и железный засов, приковать наручниками, ведро с водой, чтобы пить и ведро для очищения. Другие, как бы доки - профессионалы. Сначала подъезжают конкретно, как, да что… А потом словно забывают о конкретном человеке и пошли штамповать. Что подходит для Петрова, то штампуют и для Иванова, Никонова… Перед ними уже не конкретный наркоман, а нечто общее, расплывчатое. Все как бы на одно лицо. Под одну гребёнку метут.
Любой наркоман, по крайней мере, большинство из них, как бы не был он искорёжен, всё-таки остается личностью. Размазанной, раздавленной, но не окончательно потерянный душой. Он имеет, скажем так, свою переживательную «точку», которой могут оказаться осколки детства, первой любви… рука матери: успокойся сынок, песня отца.. Немало таких осколков чувств, которые раздробила наркомания, но не добила. Наркоман не бездушен.
Вот найти эти осколки, а они словно сжатая пружина и надавить на них, чтобы они разжалась, редко кому удается. Силовики мыслили, как я уже говорил, по своим меркам: сажать… в тюрьму. Я уже готов был пойти и на это.
- Посажу!!!
- Сажай. – Пустыми были для него мои слова. Даже душу не царапали - Только, кем я выйду оттуда или, может быть, вообще не выйду.
А два месяца назад возвращался я после купания с речки и, проходя мимо бани, заметил объявление: нужен истопник.
Зашел. Зарплата пятнадцать тысяч, но дело не в деньгах.
«Буду работать, - думал я, - забываться стану».
Первые дни топил печку один. Работа: угар, дым, жар, таскание березовых чурок, пепел, пот, сквозняки… Кольнуло в пояснице. Нагибаться нелегко стало. Затрещала спина.
- Бросай, - сказала жена. – Позвоночник загубишь.
Хотел было послушать её совета, да неизвестно откуда мысль появилась: сходи к сыну, поговори с ним, может, согласиться помогать.
- Попробовать можно, - сказал он, выслушав меня. – Только ты научи меня.
А научить его, это ходить вместе с ним. Чурки таскать, да в топку кидать. А спина разламывалась. Когда здоров, работа легкая. Пришлось обратиться к врачу.
- Укольчики. Укольчики «Вольтарена». И никаких тяжестей.
А как же быть с работой сына? Согласился он. Нельзя упускать шанс. Когда в ночную смену с ним шли, жена делала укол. Да я ещё прихватывал с собой. Когда сильно болело, кололся.
- Ты, как я, – говорил сын. – Колешься.
- Я от болезни, а ты?
- Я от жизни.
- Да чем же она плохая у тебя. Немало я…
Это и было основным в разговоре с ним. Именно моё «Я», которое углы для него не создавало, а он сам себя в них загонял.
- Что ты якаешь? – говорил он. - Меня упрекаешь. А дяди Коли ни разу слова не сказал. У него сын Иван, сам знаешь, был майором милиции, торговал наркотиками, может быть, они и до меня доходили. Двоюродный брат.
- А что говорить? Дядя Коля сам мучается. Ивану восемь лет вкатили.
- Жалеешь, а на мне отыгрываешься.
Загонял он меня такими словами в тупик.
Не могу объяснить и не знаю в чём причина, но затянула работа сына. Пот ручьем с лица, жарище, забудешься, приблизишься к топке, брюки спортивные плавятся, трёх метровая кочерга, пепел в поддувале, килограммовые чурки. Чтобы топка была хорошая, нужно при каждом закладе, а за ночь их семь – восемь, в топку чурок восемьдесят забросать.
Не знаю, что случилось с ним. Бешеным на работу стал. Как примагничило. Моя помощь была практически нулевой. Захватит боль спину, пару раз дернусь и на топчан. Не выдерживал. Со скрипом поднимался, а он мне: не вставай, лежи, спи, я сам…
Случалось иногда, что срывал он смены. Засыпал или просто уходил.
А не натопишь печку, особенно, когда мужской день, мата за билет в пятьсот рублей не с одну пригоршню услышишь.
Приходилось мне в таких случаях, а он звонил и говорил: не хочу, иди сам и топи, вставать в два, три часа ночи и ехать дотапливать.
Попросил я его провести через месяц тест на наркотики: дома и у врача – нарколога. Раньше он агрессивно реагировал на такие предложения, а тут согласился. Чистым стал.
Возрастала моя надежда, а месяц назад думал, что кончилась работа сына. На автобусной остановке прицепились к его жене два увесистых мужика. Одного он ногами сбил, а другого так ударил по голове правой рукой, что указательный палец сломал. Загипсовали руку.
Казалось бы, не связывается его прежнее постоянное лежание на диване и шаркающая походка с двумя увесистыми мужиками, но у наркоманов своеобразная психология, чувства, мысли и своя сила. Чтобы достать наркотики они изобретут не три, а тридцать три способа. В ярости у них появляется дикая, звериная сила. Три в несколько пудов полицейских пытались на сына надеть наручники. Разбросал, словно щепки. Споткнулся, когда убегал и головой ударился о бордюр заасфальтированной дорожки. Потерял сознание. Вот тогда его и скрутили. А чувства?
- Дочка болеет, Жень. Поговори с ней. Поиграй.
Безразлично посмотрит на меня, отвернется к стенке, укроется с головой и бросит.
- А мне, какое дело. Ломка у меня.
Иногда, чтобы глотнуть свежего воздуха, выходили из топочной на улицу. Стоим, не разговариваем. Тихо. Только вода в речке Рожайка шумит. Закурим. Я порой по привычке.
- Жень, что же ты не хочешь жить по-человечески.
- А ты в душу мою залезь и увидишь: не хочу или всё-таки пытаюсь.
Шёлканет пальцами по окурку сигареты. Мелькнёт он, как светлячок и потухнет в луже.
Когда его руку загипсовали, сказал я ему.
- Работать не сможешь. Куда с такой рукой.
- А что рука. Бросать смогу, вот только накладывать дрова на левую не смогу. Пальцы в гипсе - не захвачу чурку.
А у меня спина вкривь и вкось. Я к жене. Она работает воспитательницей в детском саду.
- Нельзя работу в бане бросать. Может она его вытянет.
Не отказалась. Стала ходить с ним в ночные смены. Она дрова таскает, а сын в топку их пристраивает. После топки она в садик бежит. А там тридцать ребятишек в её смене, а среди них внучки Машка, да Анюта. Да ещё сменщица болела. И откатывала жена после ночи, не выспавшись, по двенадцать часов на работе
- Бросай садик. – Не выдержал я, глядя на неё. - На житьё с верхом хватит.
- А внучек куда? Чужим воспитателям?
Просил иногда младшего помочь.
- Брат твой.
Сухой ответ.
- Наркоман он, а не брат.
Не наседал я.
Через час звонил младший.
- Пойду. Помогу.
- Деньги по смене пополам?
- Нет. Я работаю, и жена работает. Хватит. Отдашь ему.
Неделю назад взбрыкнула ситуация. Некому помочь. Хотел было я сменщику звонить.
- Не нужно, - сказал сын. – Жена со мной пойдет.
- Да она только краситься может. А печку нужно натопить до бело – каленых кирпичей.
- Приедешь утром, посмотришь.
Вернулся домой. Слышу, как Анюта с женой разговаривает.
- Бабушка. Папа сказал мне, что с мамой идут на работу. Ты бутербродов им приготовь, как мне в школу (она ходит в подготовительную школьную группу).
Зашел я в большую комнату, где они разговаривали. Анюта ко мне.
- Деда. Папа и мама идут на работу. Ты им за эту денежку дашь. Они хотят меня свозить в «Макдональдс».
Утром приехал. Сдавать – то смену мне. Поленница сложена. Печка в бане жаром дышит. Даже я так не топил.
- Как справились?
- Обыкновенно. - И на пальцы загипсованной руки дует. - Она мешок нашла, чурками его забивала, а я левой рукой в топочную тащил.
Не покидает меня надежда. Вижу, что сын и лицом посвежел, и походка не шаркающей стала, и чаще стал заходить ко мне, дочку начал в садик водить и в подготовительную школу.
Надолго ли? Складывается впечатление, что если я утеряю надежду и веру в него, перестану грозить: посажу! и использовать силу, то, может быть, и наладиться его жизнь.
В чём причина такого изменения – не пойму. Может быть, почувствовал он самостоятельность, что в состоянии делать вот такую тяжёлую и грязную работу, как и я. Ему тридцать лет, а я старше на сорок. Самолюбие?
Наверное, другое, но не единственное. Не стал я насиловать его разговорами, да убеждениями, не стал учить, как нужно жить, перестал натаскивать на понимание зла и добра, а стал молчать, пока он сам не заговорит.
- Чурки сырые, - скажет он, - долго разгораться будут. Плехнём солярки.
- Пламя из топки выскочит. Смотри, чтобы не обожгло.
- Это не главное. Мне бы мозги наладить.
Помолчит или уйдет в топочную. Возвращается, словно под ливнем побывал.
- Жень, - не выдерживал я его молчание, по инерции в прошлом копался. - У тебя же высшее незаконченное юридическое образование. Год оставался.
- Вот за тот год и расплачиваюсь сейчас.
Всё в деталях не вспомнишь, но запомнились мне его слова, как бы невзначай брошенные.
Вышел он из топочной, рубашку, как мокрое полотенце выжал, сел возле меня, я на топчане лежал.
- Ты, отец, - сказал он, - своё прошлое отношение ко мне хочешь оправдать: сам погибай, но сына спасай. Так?
Промолчал я. Ведь было время, когда я отказался от него: живи, как хочешь. Злоба и ненависть: да пропади ты, пропадом…
А тут вдруг пришел озлобившийся отец, как не редко называл он меня за посадки: первый враг ты мне. Пожалел он меня? Думаю, нет. Совесть? Не уверен. Может быть, со стороны увидел себя таким же озлобившимся и ненавистным «учителем» жизни, как я.
Комментарии
Спасибо)