Эмансипэ 19-го века.

Пожалуй, ни что меня не раздражало так в курсе школьной литературы, как Чернышевский с его "Что делать?". "Сны" обдолбанной веществами Веры Павловны повергали меня меня в глубочайшую тоску, а ведь из них еще и отрывки наизусть надо было учить... В итоге я эту Веру Павловну тихо возненавидел, а Чернышевского, будь моя воля, поднял бы из могилы и еще раз поставил к позорному столбу.

От прогулов меня спасало лишь зрелище молодой учительницы литературы по кличке "Телевизор", любившей прохаживаться во время урока по рядам класса. Как-то раз она спросила у меня, почему мы дали ей такую кличку. Святая наивность, она предположила - "Это потому, что я много и красно говорю?". "Нет. Всё дело в размере и форме Ваших ягодиц." В этот момент на лицо учительницы стоило посмотреть...

И помнится, в одном из своих "снов" Вере Павловне приглючился дивный новый мир будущего. Этакая Футурама в лице "фаланстера". Что такое "фаланстер"? А был такой социалист-утопист 19-го века - Фурье. И торкнуло этого чудика на тему выведения новой породы человека, человека, проникнутого духом коллективизма. В самой идее коллективизма ничего плохого не было, а вот средства ее насаждения вызывали вопросы. Ставка делалась на "фаланстер" - своего рода общежитие, где люди освободились бы от тягот быта, всего мелкого и частного, включая семью.

Недавно узнал, что в России, оказывается, были "фаланстеры". И разумеется, дело не обошлось без участия в них феминисток-нигилисток-эмансипэ, так сказать, первого призыва. Софья Ковалевская так описывала общагу нигилистов - "В ней… вербовали всех молодых девушек, желающих покинуть родительский дом. Молодые люди жили в ней при полнейшем коммунизме. Прислуги в ней не полагалось, и благороднейшие девицы-дворянки собственноручно мыли полы и чистили самовары."

Лепота! Вот только другие авторы ломают сию идиллическую картину богемного быта. "Коммуна занимала маленькую комнатку, и её членами состояли В[осресенский], С[ергиевский], С[оболев], князь Ч[еркезов] и В[олков], и тут же пребывали две нигилистки, К[оведяева]-В[оронцова] и Т[имофеева], и все они спали вповалку… Подойдя к столу, [я] увидал такую массу грязи, что мне, хоть и непривыкшему к комфорту и порядку, и то показалось чересчур неприятно." (Н. И. Свешников). Не менее любопытное наблюдение сделала Е.Н.Водовоззова: «…женщины того времени обнаруживали отвращение к хозяйству и простому труду, перед которым они в теории преклонялись.» Ох, уж эти феминистки-нигилистки - лентяйки, ханжи и лицемерки.

От их ханжества страдала та же Софья Ковалевская, имя которой современные феминистки полощут на всех углах. Дело в том, что Софье не повезло, её молодость пришлась на тот период царствования Александра 2-го, когда он из одной крайности шарахнулся в другую, и на протяжении около 10 лет получение женщинами высшего образования было в России осложнено. Все эти рогатки, конечно, обходились, но это было сложно, муторно, и гораздо проще было получить образование в Европе.

Однако, для поездки за рубеж требовалось согласие родителей женщины или ее мужа. Родители дочку отпускать не хотели.

В 1868 году Софья вступила в фиктивный (по договоренности сторон) брак с молодым ученым В.О.Ковалевским, и новобрачные отправились за границу. И всё бы ничего, но пара друг в друга влюбилась, подтверждая патриархальное "стерпится-слюбится". Феминистки - подруги Ковалевской, были в шоке. Дабы избежать гнева эмансипэ, влюбленные муж и жена вынуждены были играть в "фиктивный брак", - они жили по разным квартирам, а то и городам. И в тайне встречались. Так прошло 6 лет, пока Ковалевская не забеременела и супруги не плюнули на мнение всего "прогрессивного человечества".

Я не великий поклонник Тургенева, его "Отцы и дети" не поразили моего воображения, но есть в этой книге моменты, которые актуально звучат по сю пору. Как-никак, нигилизм был первым, робким, пришествием постмодерна и его спутницы - феминизма.

"Базаров поморщился. В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины не было ничего безобразного; но выражение ее лица неприятно действовало на зрителя. Невольно хотелось спросить у ней: "Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пружишься?" И у ней, как у Ситникова, вечно скребло на душе. Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят - нарочно, то есть не просто, не естественно. ....
- "... Слава Богу, я свободна, у меня нет детей... Что это я сказала: слава Богу! Впрочем, это все равно.
Евдоксия свернула папироску своими побуревшими от табаку пальцами, провела по ней языком, пососала ее и закурила.
...
- О ком вы говорите? - вмешалась Евдоксия.
- О хорошеньких женщинах.
- Как! Вы, стало быть, разделяете мнение Прудона?
Базаров надменно выпрямился.
- Я ничьих мнений не разделяю: я имею свои.
- Долой авторитеты! - закричал Ситников, обрадовавшись случаю резко выразиться в присутствии человека, перед которым раболепствовал.
- Но сам Маколей, - начала было Кукшина.
- Долой Маколея! - загремел Ситников. - Вы заступаетесь за этих бабенок?
- Не за бабенок, а за права женщин, которые я поклялась защищать до последней капли крови.
- Долой! - Но тут Ситников остановился. - Да я их не отрицаю, - промолвил он.
- Нет, я вижу, вы славянофил!
- Нет, я не славянофил, хотя, конечно...
- Нет, нет, нет! Вы славянофил. Вы последователь Домостроя. Вам бы плетку в руки!
- Плетка дело доброе, - заметил Базаров, - только мы вот добрались до последней капли...
- Чего? - перебила Евдоксия.
- Шампанского, почтеннейшая Авдотья Никитишна, шампанского - не вашей крови."
(Тургенев И.С. "Отцы и дети")