Россия опять переписала историю. Учебник «обыкновенной истории»

На идее о том, что в истории России все было «как у людей», построена практически вся концепция единого учебника

Представление прошлого России как неотъемлемой части общемирового процесса вполне отвечает российской политике последних лет. Обращаются к мировому опыту избирательно и, как правило, для оправдания не самых популярных решений.

Ни по какому особому пути Россия не шла и не идет. Отныне это признано официально. На идее о том, что в истории России все было «как у людей», построена практически вся концепция единого учебника, отправленная на утверждение президенту Путину.

Других принципиальных новаций в концепции нет. Не обсуждать же всерьез исчезновение из первой редакции и чудесное возвращение в окончательной термина «ордынское иго». Или появление выражения «Великая российская революция», которая объединяет февраль и октябрь 1917 года и призвана, судя по всему, остроумно увести от надоевшего вопроса, что все-таки сотворили большевики — грязненький переворот или грандиозную революцию?

Но вот «нормализация» российской истории — это серьезная заявка на то, чтобы пересмотреть устоявшиеся взгляды на наше историческое прошлое.

В преамбуле идея выражена довольно мудрено: «Ключевым звеном учебно-методических комплексов по отечественной истории должно стать понимание прошлого России как неотъемлемой части мирового исторического процесса». Дальше в каждой главке эта мысль раскрывается на конкретных примерах.

Вот Крещение Руси, которое произошло в рамках общеевропейского процесса христианизации. Вот мы строим единое национальное государство одновременно с Англией, Францией и Испанией. Вот закрепощаем своих крестьян примерно так же и тогда же, когда немцы и поляки — своих. Вот при Александре III отвечаем на рост национализма в Европе поиском самобытного содержания у нашей монархии. Вот устраиваем пресловутую «Великую российскую революцию», когда «повсеместно, а не только в России, на фоне обнищания населения, кризиса старых властных институтов и ценностей… наблюдалась резкая радикализация общественных настроений».

Такой подход не может быть не обрадовать кремлевских чиновников, и не исключено, что ими же и вдохновлен. Ведь примерно по этой самой схеме они творят российскую политику несколько последних лет. Ужесточение митингового законодательства, закон об «иностранных агентах», запрет на усыновление наших сирот американцами — товарищи! мы ничего не придумываем, просто заимствуем у «них»!

Веками официальный российский пропагандистский дискурс строился на том, «что немцу хорошо, то русскому смерть». В эпоху открытых границ и интернета российские власти этой ошибки не повторяют.

Если их предшественники на все претензии отвечали: «А у вас негров линчуют!», то теперь они вывели другую формулу: «Хотим тут негров полинчевать, вы ничем похожим не занимаетесь?

Совсем-совсем? А если порыскать? Ну, вот видите!» Важно, чтобы было к чему прицепиться, а дальше раскрутить в своих интересах.

Западные юридические нормы превратились в мощнейшее идеологическое оружие российской власти. И даже, к примеру, сексуальные меньшинства она преследует, часто ссылаясь не на наши исконно-посконные традиции, а на «защиту традиционных европейских ценностей». Нет больше никакой «суверенной» демократии, мы обычнее самых обычных, нормальнее всех нормальных.

На авторов учебника была возложена задача доказать это на исторических примерах. И на извечный русский вопрос о наличии «особого пути» они ответили однозначное «нет». Но так, что оставили всех в недоумении. Либералы-западники, которые вроде всегда и говорили как раз это, вместо того чтобы радоваться, застыли чуть ли не в ужасе. А консерваторы-почвенники, наоборот, торжествует.

Потому что все-то думали как? Нет особого пути — значит, что-то не так, что-то надо менять. А разработчики концепции объяснили, что как раз наоборот: ничего не надо, всё уже и так хорошо. Россия не только далее со всеми, она со всеми всегда и была.

Но вот что смущает. Если в «схожесть процессов развития абсолютистских тенденций и роста влияния органов сословного представительства» у нас и у «них» в XVI веке поверить нетрудно, то, к примеру, в то, что в застойные годы «отголоски «потребительской революции» на Западе достигли и СССР» — значительно сложнее.

Чем ближе к нашему времени, тем менее убедительными кажутся эти аналогии.

И тут бросается в глаза, что исключение в логике «нормализации» сделано только для одного исторического периода — «сталинского социализма». Вообще-то, Сталин получился персонажем сугубо отрицательным, никакого «эффективного менеджера» — сплошной «кровавый диктатор». Но при этом в концепции ни слова о том, что его власть закладывалась, укреплялась и достигла кровавой кульминации 37-го года на фоне подъема диктаторских режимов по всей Европе: Муссолини, Гитлера, Салазара, Франко… Значит ли это, что официальные историки с благословения высокой власти признали беспрецедентность сталинской диктатуры?

Боюсь, что ларчик открывается значительно проще. Если тот или иной мировой исторический контекст общество в целом оценивает положительно или, к примеру, за давностью лет нейтрально, то в него наше историческое прошлое вписывают легко и непринужденно. А вот травматичные сравнения, которые могут представить наше государство в невыгодном свете и перед иностранцами, и перед его собственными гражданами, очевидно, игнорируются. Про Мюнхенский договор западных держав с Гитлером и «угрозу международной изоляции СССР» поговорим, а вот о секретных протоколах к пакту Молотова-Риббентропа упоминать не будем. Сравнивать сталинизм и нацизм? Ну что вы, ничего общего!

То ли дело «отголоски потребительской революции» — этого добра хоть отбавляй. Это будет учебник не только «нормальной», но и комфортной истории России.