Незамеченный юбилей

  Сергей Черняховский, доктор политических наук

11 ноября исполнилось 90 лет со дня окончания Первой мировой войны. Точнее – Компьенского перемирия, остановившего военные действия.

Европейские стороны дату отпраздновали. Причем по поводу места торжеств вновь сумели поссориться представители воевавших тогда сторон: Франция и Германия. Это притом, что последние годы и десятилетия они выступают как достаточно близкие союзники. И вот – поссорились по поводу событий 90-летней давности. Что подтверждает – та война действительно много для них значили.

Россия данный юбилей даже не то что проигнорировала – а просто не заметила. О нем не вспомнила. Хотя, в общем-то, потеряла в той войне, как считается 2 миллиона человек. Как собственно, не вспоминала об этой годовщине и в предыдущие годы.

И отсюда – кажущийся резонным вопрос: почему западноевропейские страны память той войны чтят и сегодня – причем, как считают некоторые наблюдатели, чуть ли не больше, чем память Второй Мировой, а Россия о ней почти не вспоминает?

И в этом вопросе есть действительно как содержание кажущееся, так и содержание резонное.

Кажущееся в первую очередь потому, что эта забытость сама по себе воспринимается как привычная и естественная: и результаты войны не воодушевляют, и гордится особо, как будто нечем.

Резонное потому, что, казалось бы, в любом случае потеря двух миллионов человек – это повод для памяти и воспоминаний, и моменты воинской славы русского оружия в войне все-таки были: и первоначальное наступление в Пруссии, и Брусиловский прорыв, и действия в Закавказье.

Некоторые особо рьяные почитатели царской армии к ним добавляют еще и организованное отступление 1915 года.

Да и солдаты, и офицеры (особенно все же – солдаты) той войны воевали, пока это им не надоело, проявляя, как всегда храбрость и достоинство.

Можно вспомнить и подвиги русской авиации, и подвиги русского флота, и штыковые офицерские атаки во весь рост под пулеметным огнем…

Вопрос только в том, что сама по себе храбрость и воинское искусство – не дают в полной мере оснований для славы если не освящены либо победой, либо, что даже важнее, смыслом войны – то есть тем, ради чего война велась.

Если уж на то пошло, даже заслуженной памяти о героической переходе Суворова через Альпы всегда теневым образом сопутствует вопрос: а какая собственно, нелегкая занесла русскую армию в швейцарские горы, и чего это ради она взялась громить итальянские республики, восстанавливая там монархические режимы и защищая интересы Австрийского императора?

И призыв чтить военные подвиги вне памяти о том, ради чего они были совершены и к чему привели в результате – вообще довольно противоречив. Не приходит же в голову современной Германии в качестве событий воинской славы отмечать военные успехи летнего наступления 1941 года, захват Манштейном Крыма или прорыв армии Паулюса к Сталинграду…

К тому же, честно говоря, воинские успехи русской армии в ходе первой Мировой войны как-то все время оборачивались печальным исходом: Наступление Самсонова и Рененкампфа окончилось разгромом, великолепие Брусиловского прорыва потонуло в бездарности снабжения и нехватке боеприпасов, а горбится организованностью отступления чуть ли не на всем протяжении фронта в 1915 году – вообще странно. Все таки, скажем, сдачей Москвы в 1812 году гордиться не принято, хотя это и обернулось победой через несколько месяцев. Отступление 1915 года так ничем хорошим и не обернулось.

В плане результатов Первой мировой войны. России действительно отмечать практически нечего: она закончила ее Брестским миром. Как известно, по словам классика - пахабным.

Правда, с одной стороны, тот же классик, сумел спустя полгода дезавуировать его результаты и вернуть России большую часть утраченных территорий – за исключением тех, чья независимость была признана революционной Россией.

С другой стороны, известное направление около исторической публицистики, восходящее к традиции «Посева», НТС и белой эмиграции, настойчиво утверждает, что на самом деле Россия войну выиграла, и только злонамеренная деятельность большевиков помешала ей воспользоваться плодами победы. Поскольку основанная цель этого направления в основном политическая и больше заключается в страстном и патологическом желании выиграть у большевиков ту войну, которая исторически была проиграна в 1918-22 гг., здесь речь идет в основном не об истории как таковой, а о ее использовании в целях политической борьбы – что, в общем-то, неизбежно.

Поэтому все неудобные факты: о бездарности высшего командования, о серии авантюристических операций и наступлений (если хотя бы вспомнить историю с Барановичами), о провале снабжения армии, о качестве поставлявшегося снаряжения, о сапогах с картонными подошвами, о недостатке боеприпасов на фронте – и всю прочее – представители этого течения стараются либо замалчивать, либо объяснять теми или иными заговорами: если уж не большевистским (ну, не имели большевики тогда отношения ни к планированию стратегических наступлений, ни к организации снабжения), то в крайнем случае масонским.

Точно также за скобки выводится и вопрос о полутора миллионах дезертиров к зиме 1916-17 гг., о боязни офицеров появляться в окопах, поскольку к этой же зиме их подчас без всяких большевиков и масонов расстреливали сами русские солдаты, о том, что части в большинстве случаев уже просто не поднимались к этому времени в атаку даже получив приказ.

Близкие этой школе публицисты и комментаторы сетуют, что после февральской революции части голосованием решали, идти в наступление или нет – и видят в этом вызванное революцией разложение дисциплины. Наивные… Они просто не знают, что отдать вопрос о наступлении на голосование солдат – это была отчаянная попытка получить хоть шанс на то, что они в это наступление поднимутся – потому что перед Февралем они просто от этого отказывались, а попытка поднять их в атаку была чревата для того, кто попытался бы это сделать, расстрелом.

По большому счету историческая правда, о которой принято молчать, заключается в том, что если бы не Февраль – армия, скорее всего, разошлась бы уже к апрелю-маю 17 года. А если бы не большевики, которые, кстати, призывали одновременно и требовать мира, и удерживать дисциплину и держать фронт перед немцами, армия разошлась бы примерно летом 1917 года.

В этих условиях требование мира было не средством разложения армии, а способом убедить ее просто не бросить окопы и продержаться до заключения мира.

В этом отношении бессмысленно обвинять большевиков в том, что они разложили армию и привели Россию к поражению: на самом деле они удержали армию на фронте более чем на полгода, а если бы не их авторитет на флоте и организация его действий, благодаря которым удалось отразить осенью немецкое наступление, Петроград, скорее всего, мог пасть еще до взятия ими власти в Октябре.

Что же касается того, что «Россия вышла из войны, находясь на расстоянии вытянутой руки от победы», то, по большому счету, нерадостный Брестский мир сыграл в окончании войны значительно большую роль, чем обычно принято говорить.

Собственно, Брестский мир и стал началом окончания воны. По сути, Россия показала, что из войны есть выход – и показала всем странам участникам войны, что последняя, по большому счету не стоит его ведения.

После его заключения для большинства воевавших стран, в первую очередь – тех, кто воевал с самого начала, стало ясно, что так или иначе ее нужно закачивать. С весны 1918 года основные участники войны находились в положении исчерпываемого лимита времени: все понимали, что продолжение войны возможно лишь примерно в течение полугода-года. Все боевые действия и все как немецкие, так и англофранцузские с союзниками наступления – это были попытки так или иначе повлиять на расстановку сил к тому моменту, когда придется заключать мир. Это было своего рода добавленное время, назначаемое поле того, как основное не принесло победы ни одной из сторон.

Брестский мир – это был гонг, огласивший окончание основного времени. Все остальное – это был «третий тайм».

Антанта победила не потому, что одержала верх в «основное время». Не вопреки выходу России из войны и переброске немецких войск на Западный фронт. Она победила скорее благодаря выходу России, благодаря тому, что перебрасываемые немецкие войска уже почувствовали запах мира, уже не хотели возвращаться в войну – и заражали этим запахом остальную армию. Заключив мир с Россией, пусть на сверхвыгодных для себя условиях, и Германия, и Австро-Венгрия слишком вкусили мир, чтобы продолжать воевать дальше. Поэтому и последнее наступление Германской армии весной летом 1918 года не принесло тех плодов, на которые оно было рассчитано.

В этом отношении Россия действительно завоевала победу для своих союзников – и действительно ничего за это не получила. Но не получила не потому, что ее обманули или наказали – а потому, что сознательно отказалась участвовать в разделе добычи, рассматривая его как дележ награбленного.

И вот здесь встает как раз вопрос, на самом деле более значимый, чем вопрос о результатах: вопрос о смыслах. Россия вышла из войны не потому, что воевать не захотели большевики. Россия вышла из войны потому, что воевать не хотели ни страна, ни армия, ни общество.

А воевать они не хотели потому, что им было не понятно, за что идет война. Основная официальная трактовка: война за права сербов – слишком не соответствовала масштабу и длительности войны. Предположение что весь мир взялся за оружие из-за спора о судьбе небольшого и не слишком значимого для мира народа и королевства – выглядела слишком неправдоподобно. А потому рождала невольное понимание, что война ведется либо за что-то иное, о чем напрямую никто не говорит (а зачем воевать за цели, которые от тебя еще и скрывают) – либо вообще ни за что.

Отсюда и все это «потерянное поколение», с этим же самым недоумением ушедшее в мирную жизнь и несколько десятилетий пытавшееся само себе ответить на вопрос, за что же оно воевало в этой бессмысленной бойне.

Запад поминает окончание этой войны с одной стороны, поминая бее как во многом бессмысленную – и в этом отношении чудовищную трагедию.

Но с другой, он поминает ее и потому, что она для большинства тех стран была чем-то последним, в их истории, напоминающим воинский подвиг. В отличие от Второй Мировой войны, в которой все эти страны в считанные недели пали перед Германией и потом ждали освободителей, в первую мировую они действительно сражались и действительно вели себя достойно.

Можно, конечно, в качестве исключения привести Англию, прошедшую войну от начала и до конца. Ряд течений исторической традиции – как академической британской, так и публицистической европейской белоэмигрантской (в духе НТС и «Посева»), особый акцент любят делать на то, что Англия с лета 1940 г. до лета 1941 года воевала практически в одиночку. Правда при этом обычно затрудняются назвать действительно крупные воинские операции, которые Британия проводила после того, как Гитлер позволил ей эвакуировать войска из Дюнкерка, и до того, как она вступила в союз с СССР. На деле, хотя перечисление боевых действий английской армии в этот период можно привести, к числу действительно масштабных и крупных ни одну из них отнести нельзя.

То есть в известном смысле для европейцев воспоминание о Второй мировой войне, в отличие от России и стран СССР – это воспоминание об определенном бесславии. Первая же Мировая на этом фоне выглядит вполне достойно.

Но, не имея в себе тех значимых смыслов, которые могли бы оправдывать ее ведение и наполнять участие в ней гражданским содержанием, Первая Мировая война в известном отношении все же оказалась наполнена особой смысловой значимостью. Правда, не для времени своего ведения и не для ее оправдания.

Первая Мировая война была порождена тем миром, с которым она и покончила. Миром европейского процветания – и раздирающих и это процветание и весь остальной мир противоречий. Противоречий образа мира, типа существования, существовавшей тогда цивилизации. В классической терминологии эта война осталась Империалистической войной. Войной за передел мира между крупнейшими мировыми хищниками. Войной за право на грабеж мира сильнейшими державами – и между ними.

Война началась и велась со всей присущей ей бессмысленностью потому, что этого хотели все ее участники. Не один десяток лет они шаг за шагом шли к этой воне, боялись и хотели ее, искали поводы к ней и пытались договориться. Пытались договориться о том, нельзя ли обойтись без нее – и в результате убеждались, что в их мире без нее обойтись нельзя.

И поэтому само начало этой войны. Превращение ее в Мировую, означало и предельное обострение кризиса старого мира и приговор этому миру. Война означала приговор прежнему миру, практическое требование его коренного изменения.

Россия, выйдя из нее, вынесла приговор самой этой войне, явно продекларировала, что в войне нет иного смысла кроме грабежа, что здесь нет ни правых, ни виноватых. Она приговорила эту войну – и приговор в результате был приведен в исполнение.

Но Россия сделала и другое: она первой начала менять тот обреченный, родивший войну мир. Большевиков подчас упрекают в том, что пообещав закончить одну, Мировую войну, они привели Россию в еще более яростную войну Гражданскую.

Но, во-первых, строго говоря, они с самого начала к этому звали и это обещали: «Превращение войны Империалистической в войну Гражданскую». То есть, они, как минимум, никого не обманули: свои обещания они выполнили и народ их, судя по поддержке их прихода к власти, равно как и по исходу гражданской воны – поддержал.

С другой стороны, это как раз и проиллюстрировало разницу между войной бессмысленной и войной со смыслами. В бессмысленной Мировой войне сторонам, если не брать правящие классы, не за что было воевать. В Гражданской войне и Красным, и Белым – было за что воевать. Они воевали за свое видение мира. За свои реальные интересы. За свои представления о благе и счастье для России. Кто из них был исторически более прав – это отдельный вопрос. Хотя в таких случаях обычно историческая правда - на стороне победителя. Но в силу именно того, что в ее ходе было за что воевать – она для истории и для России более значима и боле памятна, чем война первая Мировая.

Россия, выйдя из войны, не только вынесла приговор этой воне. Она приняла и ее приговор породившему е миру.

И приняла вызов, согласившись на построение нового мира – и приступив к его построению. Оценка этого опыта – тоже отдельный и особый вопрос. Хотя, несмотря на ставшие модными зарисовки и утверждения о благополучном развитии России до первой мировой войны – объективная статистика показывает, что с 1861 года до 1913 год промышленный разрыв между Россией и остальными ведущими странами мира (США, Германией) увеличивался, а с 1917 по 1985 – существенно сократился.

Но в данном случае, важно другое. Что будучи порождением прежнего мира Первая Мировая война сделала неизбежным его изменение. И в целом, в особую очередь благодаря тому, что этот вызов был принят Россией, мир стал меняться – и меняться в целом в лучшую сторону.

И сегодня, спустя 90-лет после окончания этой бессмысленной, но неизбежной воны, мир, при всех сегодняшних уже новых проблемах, противоречиях и рисках, все же оказался значительно более гуманен, свободен и справедлив, чем был тогда, когда они привел себя к мировой бойне 1914-1918 гг.

Хотя не исключено, что для того, чтобы он и дальше смог меняться к лучшему, для того, чтобы осознал, что ему еще предстоит в себе изменить – понадобится и новый катаклизм, для мира непонимающий названные года, а для России (и опять же для мира) – последующий период с 1917 по 1922 гг.

Когда мир начинает забывать о смыслах своего существования и реальных интересах большинства людей – ему приходится напоминать об этом в тех формах, которые могут преодолеть его устоявшиеся предрассудки.