О важном и неважном при изучении истории. Ликбез

Многоуважаемый Игорь Борисович Чубайс в своем «Ответе А. Зеличенко» не оставил мудрому учителю иного выбора, как продолжить наставлять. Только не недоумков – как их наставишь... Талант писать для недоумков – везение писателя: он обеспечивает аудиторию, тиражи... Увы, не наделен – для понимания того, о чем пишу я, нужен интеллект.

Но – в сторону горестные вздохи. Начнем урок. Тема – важное и неважное в историческом анализе.

Что важно и что неважно, определяется целью анализа – тем, что мы хотим понять. Тема возникшей «дискуссии» (на сколько такое академическое слово уместно здесь) – оценка советского периода истории в контексте мировой истории и истории России. Что это – нелепый зигзаг, вроде разового загула скромного бухгалтера? Или закономерный итог предыдущего развития и необходимый участок исторического пути России?

Игорь Борисович протестует против причисления себя к компании единомышленников: Говорухина и Михалкова. Их соседство его оскорбляет. Могу понять. Но ссылка на то, что он против Путина, а единомышленники за, здесь не важна. Так же не важна, как было бы не важно наличие бороды у одного из троих при ее отсутствии у двух других. Признаки «отношение к Путину» и «наличие бороды» не релевантны целям анализа. А релевантно общее мнение: да, Россия загуляла, соблазнили красну девицу охальники – она и согрешила.

Далее. Игорь Борисович полагает, что тяжесть украинского голода (когда ели не только кошек, но и собственных живых детей) по сравнению с голодом в царской России говорит в пользу теории загула. Но и этот признак не релевантен. Предмет нашей оценки не количество людских страданий, а изменение качества жизни.

Предположим, мы хотим оценить качество образования в данной школе. Вообще говоря, оно прямо связано с «угнетением» учеников: мучают, заставляют учиться или не заставляют, гуляй сколько хочешь. В первом случае ребенок страдает, во втором – радуется. Но если мы сосредоточим внимание на этих страданиях, то оценить качество образования мы не сможем – мы будем оценивать страдания, а не образование. (Что, к слову, и происходит со многими паранайально-либеральными педагогами.)

Да, советские достижения были достигнуты с огромными страданиями. Часто – избыточными, не необходимыми. Очень часто – неоправдываемыми, неизвиняемыми, непростительными, преступными. Но разговор о страданиях не может подменять разговор о достижениях, если мы пытаемся понять, что дали Советы России.

Как оценить советские достижения? Очень просто – по тому, как изменились люди. Не отдельные, а в целом, «в среднем». Насколько они стали грамотнее, культурнее, умнее, добрее, в общем – насколько они стали выше?

Чтобы получить такую оценку,  нужно сравнивать не Блока с Окуджавой или Менделеева с Капицей. Нужно сравнивать средних крестьян, средних рабочих, средних чиновников и т.д.. Тогда мы увидим, как изменилась Россия с 17-го по 87й год.  

Далее. Ссылка на то, что запрет на «бы» в истории был принят в советской (и любой иной приличной научной школе) и что Игорь Борисович – только один среди многих, кто не понимает природы этого запрета, тоже не релевантна целям анализа. Не все, чему учили в советской школе, было неправильно только потому, что школа была советской. И не всякая нелепость, разделяемая многими людьми или даже большинством, делается от этого справедливой. Уважая читателя, я опущу примеры про «дважды два» и «земля круглая».

В чем тут дело? Почему при разговорах о будущем «бы» уместно, а при разговорах о прошлом – нет? Потому, что планирование будущего – это всегда планирование своего поведения, индивидуального или коллективного. Здесь есть вариативность: если я поступлю так, то получится так, а если поступлю этак – этак. Будущее мы строим сами и свободны сроить его по-разному. Отсюда и уместность «бы».

Но прошлое всегда только одно. Оно было вариативно, когда существовало в форме будущего в головах своих творцов. Но анализ этой бывшей когда-то в головах людей прошлого вариативности для нас и недоступен, и неважен. Впрочем, на него никто и не замахивается. Мечтатели о прошлом заняты другим – построением альтернативной реальности. Не понимая при этом, что их сознание не вмещает и миллионной доли сложности реального мира, и поэтому единственное, о чем могут рассказать их «реконструкции» – это о них самих: их вкусах, предпочтениях, ценностях, фантазиях и т.д..

По идее, не понявший этого третьекурсник должен был бы быть лишен права учиться на четвертом курсе. Но это «по идее»: и советская система образования не была идеальной.      

Далее – энтузиазм. Почему этот признак релевантен анализу, а не является артефактом? Потому что энтузиазм нельзя сделать искусственно. В нем всегда находит выражение внутренняя потребность. Нет потребности – нет энтуиазма. Потребность делать новую жизнь и жить по-новому в первые две трети 20-го века была всеобщей. И без понимания этой потребности русскую историю 20-го века понять нельзя. Как, впрочем – и русскую историю в целом. А вот что касается «вертикальной мобильности», то есть способности быстро делать карьеру, то она как раз здесь признак нерелевантный. Скачок этой самой мобильности мы наблюдали и в начале 90-х, когда никому не известные научные сотрудниками в одночасье становились всероссийскими звездами. Но... энтузиазма не было.

И наконец, выставка в Манеже как учебник истории. В этом помещении проводилось множество выставок. После посещения большинства из них складывалось впечатление о грандиозных успехах СССР. А СССР был уже обречен.

Вот такая получается «дискуссия»...