Дневники. Герои. Стукачи.

  Наши знания об известных людях часто складываются из их публичных биографий и мнений о них поклонников их таланта. Какие они были на самом деле известно больше тем, кто занимается их творчеством, изучает их биографии и перипетии жизни. 

   Интересно мнение о них их современников, ещё не знающих, кто перед ними - герой или изгой. Читая дневники известных людей, понимаешь, насколько действительно тесен мир и как тесно в нём переплетаются судьбы.

    Записи Александра Николаевича Бенуа, художника, эмигрировавшего из СССР в 1926 году от 1921 года интересны его мнением об Александре Блоке. Но при их чтении встречаешь, к примеру, это:

"3 августа. Арестован Пунин¹¹. Рассказывают, что к нему явились 12 человек и прямо потребовали, чтобы он вынул пакет, лежащий на такой-то полке в его несгораемом шкафу, а другой пакет нашли в ящике письменного стола. Его увели. Юрий (зять Бенуа. — М.В.) предполагает, что это последствия его аферы на валюте и бриллиантах, которые он продавал вместе с московским Бриком¹². Может быть, последний его и выдал […]

6 августа. Арестован Гумилев¹³, и в его комнате в Доме искусств — засада, в которую уже угодил Лозинский¹⁴ и еще кто-то неизвестный. Говорят, что он обвиняется в принадлежности к какой-то военной организации. С этого дурака стало¹⁵!"

 Вот это оценка!

"10 августа. Упоительно свежий день. Похороны А. А. Блока... . Перед этим я имел разговор с Гиппиусом... . ... вне себя от смерти Блока, и он был так потрясен тем, что уже год не виделся с ним. Он также считает, что «Двенадцать» — явление историческое, акт отчаяния и что в значительной степени ощущение содеянного греха подточило Блока.  До Октябрьской революции Блок был скорее черносотенцем. Когда же Гиппиус навестил его после «Октября», то застал его в каком-то почти «блаженном» состоянии. На вопрос: как надо понимать принципиальную в нем перемену, Блок со смиренной улыбкой указал на № «Правды», лежащий на столе, и произнес: «Потому я так думаю, что эта “Правда” — правда!» Оглядевшись вокруг себя, он улыбчиво говорил: «Вот это теперь все не мое — и это хорошо». Садясь за стол, Гиппиус пошутил: «Что же и то, что мы едим — не наше?» «Не наше», — в том же тоне отвечал Блок. "

 Вот и верь после этого либералам, что Октябрь одно сплошное чёрное преступление.

 Не меньшее впечатление оставляют дневниковые записи и о другом поэте - Данииле Ивановиче Ювачёве ( Хармс ).  Тем более их дополняют строки из его дела.

 Судьба распорядилась остаться ему в блокадном Ленинграде. Вот что пишет об этом в своём дневнике художник и поэт Зальцман:

" В один из первых дней я случайно встретился у ..... с Хармсом. ...  Еще не было тревог, но, хорошо зная о судьбе Амстердама , мы представляли себе все, что было бы возможно. Он говорил, что ожидал и знал о дне начала войны.  Уходя, он определил свои ожидания: это было то, что преследовало всех: «Мы будем уползать без ног, держась за горящие стены». Кто-то из нас, может быть, жена его, а может, и я, смеясь, заметил, что достаточно лишиться ног для того, чтоб было плохо ползти, хватаясь и за целые стены. Или сгореть с неотрезанными ногами. Когда мы пожимали друг другу руки, он сказал: «Может быть, даст Бог, мы и увидимся». Я внимательно слушал все эти подтверждения общих мыслей и моих тоже. "

 Известно, что Хармс был дружен с Ахматовой и её подругой Оранжиреевой ( урождённая Розен ). В августе 1941 в осаждённом немцами Ленинграде она  пишет донос на него:

«Советский Союз проиграл войну в первый же день. Ленинград теперь либо будет осажден или умрёт голодной смертью, либо разбомбят, не оставив камня на камне. Тогда же сдастся и Балтфлот, а Москву уже сдадут после этого без боя.

Если же мне дадут мобилизационный листок, я дам в морду командиру, пусть меня расстреляют; но форму я не надену и в советских войсках служить не буду, не желаю быть таким дерьмом. Если меня заставят стрелять из пулемета с чердаков во время уличных боёв с немцами, то я буду стрелять не в немцев, а в них из этого же пулемета».

Оранжиреева резюмирует: «Ювачев-Хармс ненавидит Советское правительство и с нетерпением ждет смены Сов. правительства, заявляя: Для меня приятней находиться у немцев в концлагерях, чем жить при Советской власти».

  Вот и думай, кто здесь герой, а кто стукач.