ТАК ковались победы

На юго-востоке от Мги, среди лесов и болот затерялась станция Погостье. Мимо проходят поезда.

Вагоны шли привычной линией, подрагивали и скрипели. Смеялись желтые и синие, В зеленых плакали и пели. Вставали сонные за стеклами, Все обводили мутным взглядом: Платформу, сад с цветами блеклыми, Ее, жандарма с нею рядом..

/Александр Блок/

 

Мы приехали под Погостье в начале января 1942 года ранним утром. В серых сумерках клубился морозный туман. Температура была около 30 градусов мороза. Невдалеке грохотало и ухало, мимо нас пролетали шальные пули. Наши пушки заняли позиции , открыли огонь. Мерзлую землю удавалось раздолбить лишь на глубину 40-50 сантиметров. Ниже была вода. Большинство солдат, прежде всего пехотинцы, ночевали прямо в снегу. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными воспаленными глазами, в прожженных шинелях и валенках.

Странные, диковинные картины наблюдал я на прифронтовой дороге. Оживленная, как проспект, она имела двустороннее движение. Туда, на фронт, шло пополнение. Везли оружие и еду, двигались танки. Обратно тянули раненых. А по обочинам — обыкновенная житейская суета.

Вот, разостлав плащ-палатку, на снегу делят хлеб, Но разрезать его невозможно и солдаты пилят мерзлую буханку двуручной пилой. Такой хлеб надо сосать как леденец, пока он не оттает. Холод страшный. Суп замерзает в котелке.

Вот закапывают в снег мертвеца, не довезенного до госпиталя раненого, который то ли истек кровью, то ли замерз...А рядом торгуются, меняя водку на хлеб.

В армейской жизни под Погостьем сложился между тем своеобразный ритм.

Ночью приходило пополнение — тысяча, две, три тысячи человек. То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники. Их переправляли по замершему Ладожскому озеру. Утром, после редкой атрподготовки они шли в атаку. Двигались черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншеи. Да и сил было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса, убитые не падали, застревая в сугробе. Трупы засыпало свежим снежком. На другой день была новая атака.

 

О неудачах под Погостьем , об их причинах, отсутствии взаимодействия частей и родов войск уже написано. Шедшие здесь бои были в какой то мере типичны для всего русско-немецкого фронта 1942 года. Везде происходило нечто подобное — и на севере, и на юге, и подо Ржевом, и под Старой Руссой.

...Почти все забыли эту маленькую станцию. Уже притупились тоска и отчаяние , которые пришлось тогда пережить. Представить это отчаяние сейчас невозможно. И поймет его лишь тот , кто на себе испытал необходимость вот так просто встать и идти умирать. Погибать, когда у тебя вся жизнь впереди и тебе всего семнадцать. И умереть придется без оркестра и речей, в грязи и смраде. Смерти твоей никто и не заметит. Ляжешь в груду тел у железной дороги и сгинешь, забытый всеми в липкой жиже погостинских болот.

 

И все-таки Погостье мы взяли: сперва станцию, потом деревню .Вернее , места, где всем это когда-то было.

Пришла дивизия вятских мужичков, низкорослых, кривоногих, жилистых. Полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев и продвинулись метров на пятьсот. По их телам в прорыв бросили стрелковый корпус. Но передними встали новые стрелковые укрепления.

Много убитых видел я на войне, но такого зрелища, как в Погостье зимой 1942 года видеть больше не довелось. Мертвыми телами был забит не только переезд, они валялись повсюду. Морской пехотинец был сражен в момент броска гранаты — так и замерз.... Потом как памятник. Возвышался со вскинутой рукой над заснеженным полем боя. Другой боец, уже раненый, стал перевязывать себе ногу и был убит. Так и застыл навсегда. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру.

Штабеля трупов у железной дороги выглядели зимой как заснеженные холмы, и и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании , в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы боев осени 1941 года. На них рядами лежали морские пехотинцы в бушлатах и широких брюках «клеш». Еще выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале 1942-го. Потом — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки выдавали в блокадном Ленинграде)...

Эти картины отпечатались в моем сознании навсегда. Всю жизнь меня преследует один сон: горы трупов у той железнодорожной насыпи. Самое страшное, что сон этот продолжает оставаться явью.

Из воспоминаний солдата — пехотинца, участника тех боев на Волховском фронте Николая Николаевича Никулина. «АиФ — Петербург» №19. -1997.