Гражданская война. Кто первый начал?

Были герои и тут и там; и чистые сердца тоже, и жертвы, и подвиги, и ожесточение, и высокая, внекнижная человечность, и животное зверство, и страх, и разочарование, и сила, и слабость, и тупое отчаяние. Было бы слишком просто и для живых людей, и для истории, если бы правда была лишь одна и билась лишь с кривдой, но были и бились между собой две правды и две чести, — поле битвы усеяли трупами лучших и честнейших».

М. Осоргин

Первопричина всех революций кроется в крайнем эгоизме и недальновидности правящего класса (элиты). Она не совершает массовых убийств и тотального террора, но при этом доводит общество до такого состояния, что последнее  вынуждено взяться за оружие, чтобы обеспечить свое выживание, человеческое достоинство и развитие. Революция в данном случае становится самообороной населения против реакционной власти.

Н.Бердяев

Нет правды о цветах, есть наука ботаника.

В.Шкловский.

Все последние годы в России и, особенно, в Макспарке настойчиво втюхивается мысль о том, что гражданская война 1918-1921 годов началась в результате происков большевиков и, в частности, роспуска (или даже разгона) ими Учредительного Собрания, созванного 5 января 1918 г. Из-за чего, якобы, общество раскололось и все прогрессивные силы поднялись на узурпаторов, а те, в свою очередь, скрутили всю страну в бараний рог. Особенно стараются правдорезы из так называемой «Антисоветской лиги». «Глубина» их мыслей прекрасно ощущается уже при прочтении вышеприведенных цитат, авторы которых явно обогнали наших антисоветчиков в эволюционном развитии на миллионы лет.

Казалось бы, этого вполне достаточно. Но хотелось бы попытаться описать настоящую реальность тех времен. О большевиках нам рассказали уже немало. О них не будем. Посмотрим на их противников и опишем все словами самих же врагов большевизма.

Для начала - а кто же были самые известные вожди белого движения? Деникин, Колчак, Каледин, Алексеев, Милюков, Краснов, Юденич, Шкуро и т.п. Люди разные, но всех их объединяет одно – они все были самыми первыми и самыми ярыми противниками Учредительного собрания! Либо проиграли выборы в него (Милюков), либо с самого начала не признавали саму идею созыва этого собрания. Как видим, раскол прошел где-то мимо Учредительного собрания. Большевики его распустили, а белые вообще не признавали. 

Например, Колчак так прокомментировал требование Антанты созвать Учредительное собрание: «… избранное при Керенском Учредительное собрание за таковое не признаю и собраться ему не позволю, а если оно соберется самочинно, то я его разгоню, а тех, кто не будет повиноваться, то и повешу! Наконец, при выборе в настоящее Учредительное собрание пропущу в него лишь государственно здоровые элементы... Вот какой я демократ!..»

Как сообщал командир чехословацкого корпуса Гайда в военный департамент США, «колчаковское правительство … делится на две части: одна выпускает прокламации и распространяет сообщения для иностранного потребления о благожелательном отношении правительства к созыву Учредительного собрания и готовности осуществить его созыв, другая часть тайным образом строит планы и заговоры с целью восстановления монархии». Кстати, в 1948 Гайду повесили сами чехи за сотрудничество с нацистами. А его зверские наклонности описал его же соратник по войне в Сибири генерал Сахаров в книге «Каины славянства».

Деникин  также не признавал итогов Учредительного собрания ноября 1917 г. которое, по его мнению, «не выражало воли русского народа». Мало того, Деникин указывал на саму бессмысленность созыва Учредительного собрания, поскольку даже его «предрешение» ничего изменить не в силах: «Перед правительством оставались бы и тогда неразрешимые для него вопросы: невоюющая армия, непроизводительная промышленность, разрушаемый транспорт и... партийные междоусобицы».

Создатель Белой армии Юга России генерал Алексеев  в июне 1918 г. писал Шульгину: «Относительно нашего лозунга — Учредительное собрание — необходимо иметь в виду, что выставили мы его лишь в силу необходимости... Наши симпатии должны быть для вас ясны, но проявить их здесь было бы ошибкой, так как населением это было бы встречено враждебно... Большинство офицеров Добровольческой армии было за поднятие монархического флага».

Теперь немного хронологии — 2 ноября 1917 на Дон прибыл будущий главнокомандующий Добровольческой армией генерал Алексеев. Создатели белой армии Юга России считали этот день датой ее основания. Ни ВЧК, ни Красной Армии тогда еще не существовало. 27 декабря 1917 г. П. Милюков — лидер партии кадетов, получившей на выборах в Учредительное собрание менее 5% голосов, опубликовал в «Донской речи» Декларацию, призванную легализовать Добровольческую армию – это все задолго до созыва собрания, господа!

Видимо, придется поверить Л. Троцкому, утверждавшему, что еще до созыва Учредительного собрания «эти беглые генералы положили начало гражданской войне».

На самом деле, первая попытка развязать гражданскую войну – это корниловский мятеж в августе 1917 г. Генерала тогда поддержали правые и либеральные партии. Против выступили социалисты. Мятеж провалился, армия за Корниловым не пошла. Временным правительством были арестованы все генералы и офицеры, принявшие участие в мятеже. Именно они составят потом костяк Белой армии!

Вторая попытка — поход Краснова на Петроград в октябре 1917 г. О нем Деникин писал: «...никаким влиянием офицерство не пользовалось уже давно. В казачьих частях к нему также относились с острым недоверием, тем более что казаков сильно смущали их одиночество и мысль, что они идут «против народа»... И у всех было одно неизменное и неизбывное желание — окончить как можно скорее кровопролитие. Окончилось все 1 ноября бегством Керенского и заключением перемирия между генералом Красновым и матросом Дыбенко». Под началом Краснова тогда было аж 700 казаков.

Третья попытка — Корнилова и Каледина — также провалилась, поскольку казаки не желали ввязываться в бой с большевиками. Атаман войска Донского к 29 января 1918 г. располагал всего 147 борцами с большевизмом!

Каледин в своем последнем выступлении говорил: «Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития...» — В тот же день генерал застрелился.

Четвертая попытка – первый поход Добровольческой армии. Деникин вспоминал: «Первый кубанский поход — Анабазис Добровольческой армии — окончен. Армия выступила 9 февраля и вернулась 30 апреля... Из 80 дней 44 дня вела бои. Вышла в составе 4 тысяч, вернулась в составе 5 тысяч, пополненная кубанцами. ... Все снабжение для ведения войны добывалось ценой крови. В кубанских степях оставила могилы вождя и до 400 начальников и воинов; вывезла более полутора тысяч раненых; много их еще оставалось в строю; много было ранено по несколько раз...»

Вот почти все, что было у белых армий в начале гражданской войны — около тысячи офицеров да 5-7 тысяч казаков и солдат, четверть которых была ранена. Правда, были еще стихийные восстания офицеров и юнкерских училищ, но все они носили ограниченный характер и на народные волнения никак не тянули. Да что там народ, даже большая часть офицеров откровенно не хотела принимать участия в гражданской войне. Например, «донское офицерство, насчитывающее несколько тысяч, до самого падения Новочеркасска уклонилось вовсе от борьбы: в донские партизанские отряды поступали десятки, в Добровольческую армию единицы, а все остальные …не решались пойти против ясно выраженного настроения и желаний казачества».

Эти примеры носили массовый характер не только для казаков, но и для всей белой армии. Так, Киев и Харьков, «где в те дни (май 1918 года)жизнь била ключом, представлял(и) собой разительный контраст умирающей Москве. Бросалось в глаза обилие офицеров всех рангов и всех родов оружия, фланирующих в блестящих формах по улицам и наполнявших кафе и рестораны... Им как будто не было никакого дела до того, что совсем рядом горсть таких же, как они, офицеров вели неравную и героическую борьбу с красным злом, заливавшим широким потоком просторы растерзанной родины».

Один из первых добровольцев на Волге писал: «Итак, каждый боевой день приносил потери, а пополнения не было... Раненые офицеры после выздоровления возвращались в строй и передавали нам, что каждый кабак набит людьми в офицерской форме, все улицы также полны ими...».

Белое движение не имело изначально ни организующих идей, ни людских, ни материальных ресурсов и было обречено. Следовательно, была обречена и широкомасштабная гражданская война, с ее огромными жертвами и разрухой.

И вот тут появляется вопрос - а как же все случилось? Началом войны считается весна-лето 1918 года. Большевики и левые эсэры к тому времени стали хозяевами почти во всех городах страны, не имея при этом никаких серьезных вооруженных сил, ВЧК насчитывала пару сотен человек и занималась в основном борьбой с уголовщиной. «Триумфальное шествие» советской власти – внезапно не миф.

И тут мы сталкиваемся с еще одним грязненьким фактом – современные пропагандисты затратили много сил и времени, чтобы максимально затушевать роль внешних сил, т.е. Антанты и прочих друзей русского народа. Не потому ли, что интервенция странно совпала с началом реальной гражданской войны и возникновением антибольшевистских правительств как раз в местах активности интервентов. Все они без исключения пришли к власти на иностранных штыках. Даже на Юге России без немецкого и французского присутствия ни Краснову, ни Деникину ничего не светило. Но нынешние властители дум договорились до того, что интервенты чуть ли не поддерживали большевиков. Конечно, политика Антанты выглядела противоречиво, но не настолько. До поражения Германии Антанта действительно склонна была помогать большевикам, но только в их борьбе против немцев. Одновременно она поддерживала и белое движение, а с поражением Германии вся поддержка шла уже только врагам советской власти. С одной стороны Антанта была не в состоянии вести полномасштабную войну против России. А с другой - отказ от интервенции и блокады означал немедленное поражение всех антибольшевистских сил. Метания союзников лучше всего проиллюстрировать словами Ф. Коула, консула США в Архангельске, о правительстве Севера России:

«презираемое всеми и бессильное, жалкий фиговый листок нашей оккупации»,

 и его же словами о целях Антанты:

«наша политика в России должна быть такой, чтобы последняя оставалась в разрухе».

Черчилль тоже красноречив:

«Находились ли союзники в войне с Советской Россией? Разумеется, нет, но советских людей они убивали, как только те попадались им на глаза; на Русской земле они оставались в качестве завоевателей; они снабжали оружием врагов советского правительства; они блокировали его порты; они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы этого падения. Но объявить ему войну — это стыд! Интервенция — позор! Они продолжали повторять, что для них совершенно безразлично, как русские разрешают свои внутренние дела. Они желали оставаться беспристрастными и наносили удар за ударом. Одновременно с этим они вели переговоры и делали попытки завести торговые сношения». Таким образом Винни критиковал свое правительство за отказ от открытой, масштабной интервенции.

Как бы там ни было, факт остается фактом - поворотным моментом Русской революции, втягиванием ее в гражданскую войну, стала именно «союзническая» интервенция. Это был катализатор. Был и еще один, в наше время подло забытый фактор – блокада и связанные с ней голод и эпидемии. Они унесли больше жизней, чем все битвы гражданской войны, белый и красный террор вместе взятые. Положение было столь ужасающим, что Ленин в обмен на прекращение блокады и интервенции соглашался признать независимость не только Польши, Прибалтики и Украины, но даже белых и любых правительств, возникших на севере, юге и в Сибири, не говоря уже о признании всех царских долгов. Воспротивились этому сами белые. Но это к слову.

Голод стал массовым еще до блокады, уже в феврале 1917 года, когда, по свидетельству Деникина, умерших складывали как дрова на ж/д станциях. Представители лейбористской партии Великобритании, посетившие Россию, отмечали, что «в 1918-1919 имелось более миллиона случаев сыпного тифа, причем ни один город или деревня в России или Сибири не избежали заражения. Вдобавок к этому, случались эпидемии холеры, испанки и оспы. Мыло, дезинфицирующие средства и лекарства, необходимые для лечения этих болезней, отсутствовали в России из-за блокады. 200 или 300 тысяч русских умерло только от сыпного тифа, половина докторов, осуществлявших уход за больными тифом, умерла при исполнении обязанностей».

Но лейбористы не видели всей правды – генерал И. Данилов, опираясь на свидетелей, описывал положение на Урале: «Не большевики нас сломили, а тиф, который занесли к нам большевики. Ведь общее число Казачьего Войска было 160 тыс. человек, теперь же нас осталось всего 40 тыс. На протяжении десятков верст можно было встретить станицы без одной живой души. Все вымерло». И это только в одной Уральской области. Понятно, что красные тоже не имели иммунитета и гибли в таких же количествах.

Великий князь Александра Михайлович в 1919 году приводил слова представителя Клемансо о живительной силе блокады: «... Вокруг России будет воздвигнуто как бы колоссальное проволочное заграждение. Через короткое время большевики начнут задыхаться, сдадутся», а «русский народ получит повод, чтобы восстать».

Английский журналист Ф. Прайс: «Как человек, проживший эти четыре года в России и видевший страдания русского народа, я категорически заявляю, что анархия и голод... царящие в России, суть последствия преднамеренной работы Европейских правительств, и в этом отношении английское правительство, а равно и германское, вели себя, как коршуны одной и той же стаи...».

Интересно и то, что в отношении Германии, где тоже начался голод из-за блокады союзников, Антанта сочла возможным начать продовольственное снабжение населения не дожидаясь даже окончания мирных переговоров. Причем Черчилль выступал за то, чтобы источником этого снабжения была «мирная Украина» после подавления там большевизма.

Не здесь ли истоки польской агрессии 1920 года, каковая была бы невозможна без помощи Англии и Франции?

На помощь белым армиям, в том числе по многочисленным просьбам «друзей русского народа» из либеральной интеллигенции и буржуазии, кадетов, белых генералов, пришли «союзники». Их финансовая, материальная и организационная помощь оказалась решающим фактором развязывания гражданской войны. Кстати, почти точную модель такого «лабораторного» развязывания войны можно сейчас вживую наблюдать в Сирии. Времена меняются, а методы насаждения демократии – нет. Даже дирижеры все те же и поют все те же песни. Это поразительно!

Американский консул Пуль в феврале 1918 г. писал: «В формируемой сейчас Добровольческой армии пока нет пехоты, достойной упоминания, а имеющаяся артиллерия практически остается без боеприпасов. С военной точки зрения положение донского правительства прискорбно слабое. Для успеха ему срочно нужны деньги, боеприпасы и снаряжение...». С этим были согласны и Черчилль: «подобная политика (отказ от интервенции) была бы равнозначна выдергиванию чеки из взрывного устройства. В России будет покончено с сопротивлением большевикам...», и американский президент В. Вильсон, который предупреждал, что последует возмездие, наступит расплата, когда союзническим войскам придется уйти.

Британский консул во Владивостоке Ходжсон получил в апреле 1918 года (прямо перед «неожиданным» восстанием чехословацкого корпуса) телеграмму: «Ввиду трудностей с транспортом решено не эвакуировать в настоящее время чешский корпус во Францию. Секретно: он может быть использован в Сибири в связи с интервенцией союзников, если она осуществится».

Чешский президент Масарик свидетельствовал, что еще в ноябре 1917 (!) года союзники уговаривали его использовать чехословацкий корпус в европейской части России для борьбы с большевиками. Об этом же пишет в январе 1918 г. генерал Алексеев в письме, обращенном к начальнику французской миссии в Клеве: «Силы неравны, и без помощи мы вынуждены будем покинуть важную в политическом и стратегическом отношении территорию Дона к общему для России и союзников несчастью.Предвидя этот исход я давно и безнадежно добивался согласия направить на Дон если не весь чешско-словацкий корпус, то хотя бы одну дивизию. Этого было бы достаточно, чтобы вести борьбу и производить дальнейшее формирование Добровольческой армии».

2 мая 1918 года американский посол Фрэнсис телеграфировал в Госдеп: «По моему мнению, пришло время для союзнической интервенции».

В конце мая Локкарт сообщает в Лондон: «Большевистское правительство скоро падет, приглашения к интервенции от него не дождаться, момент для интервенции подходящий. Интервенция — единственное средство защиты британских интересов в России».

Однако, послы Антанты не только выдавали рекомендации своим правительствам, но также занимались антисоветской пропагандой и финансированием заговоров в стране пребывания. По показаниям эсэра Б.Савинкова, восстание офицеров в июле 1918 в Ярославле было согласовано с французским военным атташе в Москве, обещавшем высадку союзников в Архангельске в первой декаде июля. Он же дал денег на подготовку. Генерал Миллер также утверждал о заверениях союзников о высадке 20 000 десанта в Архангельске в августе того же года. Эти провокации привели к ноте советского правительства с требованием выслать засветившихся консулов, а один из них (англичанин Локкарт) был арестован. В ответ иностранные консулы перебрались в оккупированный Архангельск, где продолжили свою деятельность. Надо ли говорить, что подобную "дипломатию" союзники позволяли себе разве что в Африке. Эти события неизбежно усилили стремление большевиков договориться хотя бы с немцами.

Таким образом. совершенно очевидно, что без «союзнической помощи» гражданская война в России закончилась бы уже весной 1918 года, даже не начавшись.

Посмотрим теперь, как она начиналась, и как "вся Россия поднялась против большевиков".

Самым заметным явлением той поры было тотальное дезертирство. Правда, началось оно давно, еще в январе 1917 г. британский представитель Нокс сообщал о миллионе дезертиров в царской армии. «Эти люди живут в своих деревнях, власти их не беспокоят, их скрывают сельские общины, которым нужен их труд». Февральская революция вызвала новый всплеск дезертирства. С февраля по ноябрь 1917 г: количество дезертиров составляло почти 200 000 ежемесячно, всего за период около 1518 тыс. человек.

Французский посол М. Палеолог спустя полтора месяца после февральской революции отмечал: «Анархия поднимается и разливается с неукротимой силой... В армии исчезла какая бы то ни было дисциплина... Исчисляют более чем в 1 200 000 человек, количество дезертиров, рассыпавшихся по России...».

Журналист Г. Раковский вспоминал о проблемах с комплектованием «Белой Армии»: «Крестьянство с необычайной стойкостью и упорством уклонялось от участия в гражданской войне. Суровые репрессии, драконовские приказы о мобилизации не могли парализовать массового, чуть ли не поголовного дезертирства из рядов «Русской армии».

Дезертировали не только мобилизованные солдаты, но и служащие и даже офицеры. По словам Деникина: «Чувство долга в отношении отправления государственных повинностей проявлялось слабо. В частности, дезертирство приняло широкое, повальное распространение. Если много было зеленых в плавнях Кубани, то не меньше «зеленых» в пиджаках и френчах наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Борьба с ними не имела никакого успеха»³⁹. Дезертирство было массовым явлением и в казачьих войсках. «С фронта началось повальное дезертирство, не преследуемое кубанской властью. Дезертиры свободно проживали в станицах, увеличивали собою кадры «зеленых» или, наконец, находили себе приют в екатеринодарских запасных частях — настоящей опричнине».

Многочисленное одесское офицерство также не спешило на фронт. Новая мобилизация не прошла: «по получении обмундирования и вооружения большая часть разбегалась, унося с собой все полученное».

На севере России Чайковский сообщал союзникам, что «лишь трое офицеров из 300, которых он ожидал, подчинились приказу о мобилизации...».

И вот в таких условиях вожди белого движения, снабжаемые из-за рубежа и прямо поддержанные интервентами, принялись будить сознательность масс. Методы не блистали утонченностью – кнут (пуля в лоб) и пряник (еда и военная добыча). Но на фоне тотального голода и эпидемий вполне годились.

Генерал В. Марушевский: «Я глубоко убежден, что если удалось заставить население драться, то успех этого дела был достигнут только силой и крутыми мерами. Наше население настолько серо и политически неразумно, что какая бы то ни было работа с ним «языком» и бюрократическими приемами не только не допустима в данное время, но и преступна перед Россией».

Шульгин писал об одном из лучших белых генералов: «A.M. Драгомиров человек очень добрый. Но у него бывают припадки гнева. Так было и сейчас, — в октябре 1918 года он говорил: «Мне иногда кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти остальную»... — В 1920 он добавлял «Мое мнение такое. Вслед за войсками должны двигаться (отборные) отряды, скажем, "особого назначения"... Но трагедия в том, откуда набрать этих "отборных"...».

С пряниками было веселее. По мнению генерала П. Врангеля, «интересные факты» в повседневной практике армии Юга России, чем дальше, тем больше приобретали характер системы: «Гомерические кутежи и бешеное швыряние денег на глазах всего населения (Ростова) вызывали среди благоразумных элементов справедливый ропот... Поощряемые свыше войска смотрели на войну как на средство наживы. Произвол и насилие стали обычным явлением... В течение долгих месяцев армия жила военной добычей. Разоренные и ограбленные большевиками казаки справедливо хотели вернуть свое добро. Этот стимул несомненно приходилось учитывать». На то, что«справедливость» носила не случайный характер, а была массовым явлением, указывал сослуживец Врангеля, А. Валентинов: «О нашей армии население сохранило везде определенно скверные воспоминания и называют ее не Добрармией, а «грабьармией»».

Врангель позже сам признает: «Добровольческая армия дискредитировала себя грабежами и насилиями. Здесь все потеряно. Идти второй раз по тем же путям и под добровольческим флагом нельзя. Нужен какой-то другой флаг...».

В. Шульгин размышляет: «Отчего не удалось дело Деникина? Отчего мы здесь, в Одессе? Ведь в сентябре мы были в Орле... Отчего этот страшный тысячеверстный поход, великое отступление «орлов» от Орла?.. «Взвейтесь, соколы... ворами» … «Белое дело» погибло». По словам атамана А. Шкуро «реквизиции и грабежи для белых войск стали синонимами». Грабеж приводил к тому, что крестьяне районов, где была Добровольческая армия, «совершенно не сочувствующие «коммуне», все же ждут большевиков как меньшее зло, в сравнении с добровольцами «казаками».

В колчаковской армии «интересные факты» с первых дней носили массовый, всеобщий характер: террор и хищения, казнокрадство и взяточничество стали в армии обычным делом. Главнокомандующий союзными войсками в Сибири и на Дальнем Востоке генерал М. Жаннен... писал: «Вчера прибыл генерал Нокс... Его душа озлоблена. Он сообщает мне грустные факты о русских. 200 000 комплектов обмундирования, которыми он их снабдил, были проданы за бесценок и частью попали к красным. Он считает совершенно бесполезным снабжать их чем бы то ни было». Большевики даже присылали Ноксу издевательские телеграммы с благодарностью за оружие и обмундирование.

Аналогичная ситуация была на Юге России, по словам Деникина: «Спекуляция достигла размеров необычайных... Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлениями обычными. Традиции беззакония пронизывали народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев — крупных и мелких... В городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось офицерство, приезжавшее с фронта... Шел пир во время чумы, возбуждая злобу или отвращение в сторонних зрителях, придавленных нуждой…».

Или другой пример, снова из колчаковской армии: «...в поисках необходимого (войска) начинали мародерствовать. Результатом было явление, уже совсем невыгодное для колчаковцев, население все более и более убеждалось в том, что все-таки белые хуже красных, хотя грабят и те и другие».

Деникин вспоминал, что в Белой армии «военная добыча стала для некоторых снизу — одним из двигателей, для других сверху — одним из демагогических способов привести в движение иногда инертную, колеблющуюся массу. …Если для регулярных частей погоня за добычей была явлением благоприобретенным, то для казачьих войск — исторической традицией, восходящей ко временам Дикого поля и Запорожья, прошедшей красной нитью через последующую историю войн и модернизованную временем в формах, но не в духе. Знаменательно, что в самом начале противобольшевистской борьбы представители Юго-Восточного союза казачьих войск в числе условий помощи, предложенной временному правительству, включили и оставление за казаками всей «военной добычи» (!), которая будет взята в предстоящей междоусобной войне...».

Деникин приводит рассказ председателя Терского круга: «Конечно, посылать обмундирование не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день идет в поход опять в одной рваной черкеске...»

А вот телеграмма генерала Мамонтова, возвращавшегося из Тамбовского рейда «за зипунами»: «Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей — дорогие иконы и церковную утварь...».

Деникин констатировал: «За гранью, где кончаются «военная добыча» и «реквизиция», открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа. Она пронеслась по Северному Кавказу, по всему Югу, по всему российскому театру гражданской войны».

Еще Деникин: «В дни наших неудач все ищут причины, поколебавшие фронт. Правые видят их в недостаточно твердом проведении своей программы; левые — в реакционности правительства; одни — в самостийных устремлениях; другие — в нетерпимости к новым «государственным образованиям»; третьи — в главном командовании. И все — в грабежах и бесчинствах войск, даже те, кто толкал их на это, заменяя недостаток патриотизма жаждой наживы».

Врангель приходил к выводу: «Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, — такая армия не могла создать Россию...».

Шульгин: «Белое движение было начато почти святыми, а кончили его почти что разбойники…, …красные, начав почти что разбойниками, с некоторого времени стремятся к святости».^.

И это тот самый Шульгин, который до революции писал такие проникновенные строки:

«Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу все новые и новые лица... Но сколько их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное... Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство... Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя... Увы — зверь этот был... его величество русский народ... То, чего мы так боялись, чего во что бы то ни стало хотели избежать, уже было фактом. Революция началась».

Он же: «Умереть. Пусть. Лишь бы не видеть отвратительное лицо этой гнусной толпы, не слышать этих мерзостных речей, не слышать воя этого подлого сброда. Ах, пулеметов сюда, пулеметов!... «Хоть минутку покоя, пока их нет... Их... Кого? Революционного сброда, то есть я хотел сказать — народа... Да, его величества народа... О, как я его ненавижу!..»

Не здесь ли стоит поискать раскол?

Материал взят из книги Василия Галина «Красное и белое». М. Алгоритм 2006.