Поляки свидетельствуют: В НКВД работали простые хорошие люди..

Заботливые и милосердные русские палачи из сталинского НКВД... Возможно ли это? Поляки, пережившие депортацию, утверждают: да!

Добрые ЭНКАВЭДЭШНИКИ?

Dobrzy ENKAWUDZIŚCI?

Эльвира Хебда (Elwira Hebda)



Генрих Ягода [Енох Иехуда] в 1934 году был назначен руководителем НКВД. / Фото WikiMedia Foundation

Среди записей воспоминаний польских граждан, вывезенных в отдалённые районы СССР во время Второй мировой войны, встречаются, в том числе... доброжелательные упоминания о работниках НКВД!

Энкавэдэшники – полубезумные, озверевшие,  беспринципные садисты из катынского леса. Такими словами, как правило, характеризуют работников аппарата безопасности Советского Союза. Между тем, даже среди этих людей, выдрессированных на бесчеловечное отношение с каждой подозрительной персоной, встречались люди... добрые, которые казались лишними винтиками в огромной машине зла. «Энкавэдэшники были особами беспринципными, зачастую бесчеловечными и жестокими. Но бывали и исключения. […]. Встречались среди наших преследователей и такие лица, которых можно было назвать людьми», – вспоминала «сибирячка» Мария Домбровская. Многие депортированные соглашались с её мнением.

Война – это страшная вещь

Массовые депортации и аресты польских граждан на территории Восточных Крэсов начались уже в ходе первой советской оккупации. В предрассветной тиши во многих польских домах звучали настойчивые удары в дверь, после чего в комнаты врывались энкавэдэшники. Способ обращения с репрессированными, как правило, был  одним и тем же – окрики, грубое понуждение к спешке и побои. Но случалось и иначе. «Он велел матери подоить корову и накормить детей, подсказывал ей – перепуганной и дезориентированной, что следует взять с собой, что нам понадобится в дороге», – таким запомнила Мария Зелинская сотрудника безопасности, ответственного за депортацию её семьи.

Сотрудники НКВД, наблюдая полную растерянность хозяев, иногда сами принимались за упаковку багажа депортируемых. «Видя шок и беспомощность Янины, он[энкаведешник] сам стянул покрывало с софы, отворил шкаф и крикнул: «Давай тёплые вещи; там, куда ты поедешь, холодно – очень холодно. У меня самого дома жена«в положении» и ещё два мальчика, не знаю – увижу ли их. Война – это страшная вещь», – вспоминала Барбара Пенц. «Но этот русский, был добрым человеком: любезно объяснил нам, что необходимо взять с собой», – рассказывал в том же духе ссыльный Владислав Ковалик. Кроме того, энкавэдэшники нередко разрешали живущим поблизости соседям помогать в сборах депортируемому семейству, бывало, даже вынуждали последних делать это.

Пусть попрощается, потому что уже сюда не воротится

Среди офицеров службы безопасности встречались и такие, кто были готовы идти на совершенно запредельные уступки. Некоторые даже позволяли забрать с собой... «домашнего любимца». Подобный случай имел место хотя бы в семье Эвгениуша Швайковского, который никак не мог решиться оставить своего пса. Как писал Швайковский: «Это невероятно растрогало энкавэдэшника и он предложил нам забрать его [щенка] с собой».

Впрочем, это ещё не все «акты милосердия» со стороны офицеров НКВД. Бывало, что сотрудники НКВД перед тем, как выпроводить переселенцев из родных домов, позволяли им совершить молитву. «Я обратилась к нему с просьбой: можно ли мне помолиться пару минут? Он кивнул головой», – отметила в своём дневнике «сибирячка» Хелена Подкопач. Затем русский радушно положил руку на плечо женщине и заботливым голосом проинформировал, что охотно бы уберёг её, вместе с её детьми, но не может этого сделать, так как обязан подчиниться приказу. Сочувствующего энкавэдэшника повстречала на своём пути и депортированная Ирена Бенит-Леонкович. Как пишет эта женщина, уполномоченный согласился на то, чтобы её мать перед отправлением в дорогу поцеловала заветный образок Богоматери. И будто бы сказал тогда: «[…] пусть попрощается, потому что уже сюда не воротится».

Гораздо больше времени с сотрудниками НКВД проводили польские граждане, находящиеся под следствием. Как это ни удивительно, но даже на страницах воспоминаний этой группы репрессированных встречаются упоминания о добропорядочных энкавэдэшниках. «Разве я, действительно, такой страшный? Почему ты так меня боишься?» – спрашивал заботливый сотрудник органов Ирену Хав. Более того, энкавэдэшники умели во время следствия... извиняться за своё слишком запальчивое поведение. «Я не верил своим ушам. Сотрудник НКВД просит у меня прощения […] за то, что накричал на меня», – пишет Вацлав Грубинский. Случалось также, что сотрудники органов забывали о профессиональном чувстве сдержанности. Следователь, беседовавший с Эвгениушем Любомирским, узнав, что поляк умеет говорить по-русски, «обрадованный этим, пожал мою руку. Это особенно поразило меня, как редчайший случай спонтанной, непредвиденной реакции среди людей их профессии», – вспоминает арестованный поляк.

У нас сахар едят не только дети

Транспортировка арестованных и переселенцев в глубинные районы СССР осуществлялась различными способами: пешим и санным, на подводах, а также – поездами и судами. Нередко уже в самом начале долгого путешествия энкавэдэшники проявляли отзывчивость, «помогли поднять багаж и вскарабкаться на грузовик», – сообщает «сибирячка» Данута Тенчаровская. Иногда конвой прилагал максимум усилий, с целью облегчить, насколько это возможно, принудительное странствование. «Тот офицер бежал за санями, напоминал, чтобы я поплотней укутывалась и сам меня укутывал», – написала Мария Зелинская-Квятковская. Понимание и сочувствие к депортируемым проявил также конвоир, о котором в своём письме вспоминает Хелена Ковалик. Энкавэдэшник, видя, что сани, на которых перевозились переселенцы, опрокинулись в сугроб, организовал незапланированный постой, а озябшим людям разрешил удалиться в ближайшее жилище. Там «он велел хозяйке дать кусочек сала и самолично растирал им руки детям. Видимо, в нём пробудилась совесть, когда он рассказывал, что у него тоже есть жена и двое детей. Кроме того, он велел хозяйке вскипятить чайник, чтобы напоить детей».

Труднее всего в долгом путешествии переносился голод. Количество выдаваемого конвоирами продовольствия было недостаточным. Чтобы успокоить хотя бы муки жажды, транспортируемые люди пытались набрать снега, лежащего у подножия железнодорожной насыпи, или обламывали ледяные сосульки, свисавшие с крыши вагона. Большинство следящих за порядком энкавэдэшников старались помешать им в этом. Исключение составляло поведение одного из конвоиров, депортировавшего Марчина Лямпарта, который во время остановки поезда за Уралом сам забрасывал снег в окошко вагона. Случалось также, что «великодушные» офицеры НКВД закрывали глаза и делали вид, что не замечают, как кому-нибудь из конвоируемых удавалось протиснуться через приоткрытые двери вагона и выбраться наружу в поисках воды. Неоднократно конвоиры выделяли дополнительную порцию продовольствия или стакан молока для грудных детей. Иногда заботились также о детях постарше и раздавали им по несколько кусочков сахара. Такую детскую надбавку к рациону «выклянчила» однажды Ядвига Борник-Пытляж, хотя была уже в то время подростком. При этом она проявила недюжинную отвагу, посмев указать энкавэдэшнику, что все дети получили кусочки сахара, а она – нет. «Тебе что ли три года?» – спросил её конвоир. «А что, у вас в Советском Союзе сахар едят лишь дети до трёх лет?». «Он что-то буркнул и отошёл. Но через некоторое время вернулся, дал мне свёрнутый из газеты кулёк, в котором было килограмма два сахара в кусочках: – Запомни, у нас сахар едят не только дети до трёх лет!».  

Иногда, во время промежутков между этапами путешествия, энкавэдэшники давали странникам время на отдых. Депортированная Мария Домбровская в своей записке вспоминает о сотруднике НКВД, который во время остановки поезда в азиатской степи не только разрешил детям выйти наружу, но и – как сообщает женщина – принял у неё самой письмо, адресованное её родственникам: «Я вложила ему это письмо в карман. Он делал вид, что ничего не замечает и не чувствует, но он видел и чувствовал мои манипуляции в его кармане».

Просили, чтобы мы сами открывали чемоданы

Исправительно-трудовые лагеря и места ссылок назывались поляками «анклавами того света». «Забота» о польских гражданах в этих местах осуществлялась исключительно силами  энкавэдэшников. И среди них встречались лица, помогавшие полякам выжить на «том свете». Бывало, под дверями переселенцев оставляли бутылку молока, буханку хлеба или мешок картошки. В одном из лагерей в Архангельской области заключённый Станислав Дакиневич повстречал сотрудника органов, который за пилку дров угостил узников сытным обедом. А после вступил с ними в задушевный разговор: «Он спрашивал нас откуда мы и за что сидим. […] Задавал вопросы о семье, образовании, интересовался условиями жизни в Польше до войны и во время немецкой оккупации. Выражал сочувствие в связи с положением, в котором я находился», – вспоминает Дакиневич. В другой раз он приказал досрочно освободить заключённых в карцере лагерников. Доброе мнение о начальнике лагеря в Донбассе оставила в своём дневнике и Мария Кульчинская. «Добрый и человечный, с мягким характером и неординарной славянской красотой русского человека», – вспоминала она.

Сотрудники НКВД беспокоили узников и ссыльных обысками, которые они осуществляли, обычно, варварским способом. Некоторые, однако, умели быть более снисходительными. Так было, например, в колхозе под Мичуринском. Ссыльный Э. [?] Курковский вспоминал: «Они попросили разрешения войти […]. Вообще, трудно было назвать это обыском. Они просили, чтобы мы сами открывали чемоданы, вынули из них всё, сняли с печи всё, что там было, заглянули и в саму печь, ощупали постель и переворошили солому в сенях». В конце концов, вдобавок ко всему, извинились за беспокойство, пожелали семье приятного пребывания в колхозе и предложили свою помощь в любое время. К исключениям относится также один из офицеров северных лагерей НКВД, который оказал жалость умирающему старику. «Он долго стоял у койки умирающего, а потом выспрашивал доктора Соколовского о причине его болезни», – отмечал Ежи Древновский.

Итак, даже среди сотрудников преступного НКВД встречались единицы, способные противостоять пропаганде, умеющие вести себя прилично. Люди, о которых в других условиях, наверняка, можно было бы сказать: просто – добрые.

Переведено отсюда:
http://historia.focu...kawudzisci-1205