Потерянные души. Картинки из порностудии.

Вставай, трудись упорно, и будешь ты звезда 

Поскольку лучше порно, чем никогда

Несчастный Случай

Ходили на фестиваль порнофильмов в Берлине. Сбываются детские мечты.

Мы попали на хедлайнер фестиваля - документальный фильм Kink - о том, как снимают БДСМ на главной студии Сан Франциско.

Аюна ужаснулась самой идее смотреть садо-мазо. Уговорил только, когда взяли с собой вполне пристойную пару - вчетвером порно смотреть не зазорно. Все равно, она с полфильма уткнулась в айфон. Не вынесло девичье сердце. А я начал позевывать: визуальный ряд неприятный, глубокий смысл неглубокий. Но мой упрямый ум все же искал, где у них кнопка. В чем сермяжная правда подвалов порностудий, насквозь пропитанных жидкостями, даже упоминать о которых здесь небезопасно.

Меня всегда интересовало, почему люди смотрят порно. Мой американский дед, когда не одобрял мои поступки, говорил: "У тебя слишком много свободного времени." Старый вояка, карьерист и балагур, считал праздность причиной человеческой глупости. Он был прав, мир его праху. Я заметил за собой, что желание залезть на порносайт мало связано с возбуждением. Если чувствую - "подступило" - решаем вопрос с женой к взаимному удовольствию. Если один - пускаю энергию на что-то стоящее: написать пост, выйти на пробежку, наколоть дрова. На худой конец, пардон за каламбур, есть правая или левая рука. Вариантов много. Но не порно. А вот, когда спускаешься в бездеятельную муть, приходит желание развлечь себя, и чем плотнее муть, тем порочнее развлечения. И напрасно я уговариваю себя, что научусь чему-то новому у мясистых актеров, что постигну эзотерические глубины в глубоких глотках. Там так же пусто и липко как в праздном безвременьи.

При этом, у меня ни разу не возникло желания смотреть садо-мазо. Называйте меня старомодным, но секс, все же, это когда "пестик в тычинку", а порно - тоже секс, но за вычетом души, ума и эстетики, просто мясо. То есть садо-мазо относится для меня не к сексу и не к порно. Не к играм тел, а к играм ума. Причем, ума детского, запертого в теле взрослом.

Голая девушка растянута на цепях вниз головой. Сверху на кране на нее спускают 30-килограммовый ящик с резиновым наконечником, обильно смазанным гелем. Режиссер с лицом шестилетнего ребенка нажимает на кнопку, и наконечник начинает приближаться к жертве "с неумолимостью сверхзвуковой дрели" © БГ. Девушка истошно кричит. Режиссер впился глазами в происходящее, держа руку на кнопке. Он зловеще лыбится. Не удачному дублю - чему-то потаенному своему.

В перерыве он говорит, что не снимет ни кадра против воли модели.

Если модель не кайфует, камера останавливается. Почему я не верю этому бэйбифэйсу? Его модель, похоже, гордится дублем: "Это хорошая тренировка. Теперь, если меня похитят, свяжут и начнут пытать, я буду готова."

Крепкий мулат впервые на студии. Говорит, готов на все. Женщина-режиссер объясняет его партнерше, как она должна доминировать, показывает, как правильно шлепать ладонью по достоинству: - Так больно? - Нет. - А так больно? - Да! - мулат отпрыгивает назад, хватаясь за торчащего главного героя драмы. Впрочем, в этой драме роли ему не предусмотрено. Парня перетягивают веревками, вставляют в рот красный шарик, нагибают в позу бурлака на Волге с картины Репина. Партнерша пристраивается сзади. Что происходит дальше, видно по его взмокшему лбу и вздутых жилах на шее. Женщины за его спиной обсуждают детали техники: - А вот это можно с тобой сделать? - Делайте, только быстрее, - цедит в шарик мулат.

В перерыве его спрашивают, по доброй ли воле он это делает. "Да, обычный день в офисе", - застенчиво шутит он, и шерудит рукой под халатом. Героя надо всегда держать в готовности, уставать он не должен, скоро на сцену, такова актерская доля.

Щербатый режиссер гей-БДСМ рассказывает, как пришел в профессию: "Я вырос на ферме, где ничего не происходило. От нечего делать я забирался в темные чуланы и фантазировал, как привязываю своих друзей к деревянным балкам амбара. В восемь лет родители отдали меня в католический интернат для мальчиков, где сестры-монашки стегали нас линейками и ставили в углы. Когда я вырос, мне захотелось выразить свои обиды в кино." Он снимает сцену, в которой медведеподобный мужик макает головой в ванную молодого парнишку, пока тот не начинает захлебываться. В перерыве мальчишка говорит, что его исключили из колледжа, и ему нужно быстро подзаработать, чтобы осуществить свою мечту - стать учителем йоги. Воистину, неисповедимы садо-мазо судьбы.

Я ждал, что они поведают, зачем они это делают. Так, по-простому, раскроют душу. "Зачем мы это делаем?" - спрашивает меня в ответ режиссер, - "Зачем люди вообще что-то делают? Затем, что нравится!" Большеглазая, большевсякая модель с хроническими синяками на измученных сосках говорит, что чувствует освобождение через боль и тяготы "рабочих будней". Вот, нашелся терапевтический эффект хоть для одной.

К концу фильма документалистам все же удалось прижать на крыше уже не молодую модель, ветерана, так сказать, и вызвать ее на откровенность. Может, потому что терять ей было нечего. Дальше только с крыши вниз. "Мы все здесь потерянные души", - говорит она, нервно затягиваясь дымом сигареты. "Что в вашей работе самое сложное?" Модель стряхивает пепел в пропасть и опускает глаза: "Самое сложное для меня - объяснить когда-нибудь своим детям, где работает их мама. У меня их трое: 13, 11 и 9."