Современный Белинский.

Когда Вы , дорогие,  со-общники ( :0) ) последний раз читали литературный разбор критиком  какого- нибудь произведения?

Я так - в стародавние времена в школе. До сих пор помню строчку "образ Катерины " из пьесы Островского "Гроза " , как луч света в  тёмном царстве."

Этот литературный разбор  был столь скучен , что, если бы  ни  пьесы Островского  на сцене без всяких разборов , то  в жизни бы не открыла  книжки с  именем автора на обложке. И , конечно , не стала бы читать всякие там разборки( хотя признаю, что  для развития нашего ума они полезны( но всё полезное почему-то так невкусно!!). Но вот  некоторое время тому назад я  столкнулась с  автором , который пишет описателях и разбирает  их произведения , можно сказать "по  косточкам".

Я не филолог и сначала не поняла , что  публицистика , легкая , полная иронии  , юмора, которую читаешь , как роман - это тоже критика , как и  тягомотина Белинского ( да простят меня филологи!)

Вобщем , мне очень понравилась публицистика Владимира Бушина.

Очень рекомендую  вам ,"Со-общники"

Бушин очень плодовитый автор  Книги его ( как я выяснила ) даже на развале найти трудно - разбирают.

Правда  , в последнее время он  пишет о политике больше ( не могу ничего сказать - не читала) ,вот эти книги  застать в продаже возможно ещё.

А книги о литературе  - только  здесь , в  интернете.

На Ваше внимание  представляю отрывок  из публицистики Бушина . Речь идёт о прозе  моего  любимого барда  Окуджавы.  

Помните ли вы  такой персонаж  из "12 стульев " - журналиста , который писал

, что  седло  барашка подают  к ужину вместе со стременами ?

(не ставлю кавычки - цитата не точная.) Я думала , что это авторское преувеличение  - ан  - нет!  Прочтите - поймёте...

Итак:

"

"КУШАЙТЕ, ДРУЗЬЯ МОИ. ВСЕ ВАШЕ"

Фигура эта возникла, как и в прошлый раз, внезапно...

Б. Окуджава

В один прекрасный день поэт-гитарист Булат Окуджава, почти совсем оставив песни, лучшие из которых снискали ему большую популярность, вдруг принялся писать романы и повести из русской жизни прошлого века. Все они публиковались в журнале "Дружба народов".

Роман "Бедный Авросимов" - первый из них - вызвал несколько противоречивые суждения критики. Одни, как главный редактор помянутого журнала, уверяли, что это "новое слово" в нашей лигературе; другие позволили себе, видите ли, иронические сомнения.

   . . . . . . . . . . . . . .. 

Ворона кричала нечленораздельное..
- Господи боже мой, какой ужас!
кричала незнакомка.
Путешествие дилетантов.

В "Бедном Авросимове" язык повествования, так называемая художественная ткань была богато изукрашена на такой вот смелый новаторский манер: "она плачет за любимого брата", "он с большими подробностями оглядел гостиную", "сердце свело от страха", "камень не до конца свалился с души", "душа моя тотчас очерствела на сей подвиг", "пистолет распластался на ковре", "они забавлялись то беседой, то сном" и т. д.

В оригинальности тут не откажешь. Но то же самое и дальше По замшелым правилам надо бы написать, допустим, "новых известии не поступало|", "падай к нему в объятья", "вершить правосудие", а романист, круша рутину, уверенно выводил: "новых известий не возникало", "падай к нему в охапку", "вершить закон". Даже из простецкой "завитушки" он сделал неожиданный "вензель". Разве не интересно?

А уж особенно-то увлекательная картина вставала перед нами там, естественно, где автор вторгался в мир пословиц, поговорок, простонародных речений, идиом. Помните, как вел себя в этом мире знаменитый герой шишковской "Угрюм-реки" мистер Кук? Как лингвист-мичуринец. Он скрещивал отборные фразеологические сорта, делал прививки и получал нужные ему словесные гибриды:

"Пуганая корова на куст садится", "На чужую кровать рот не разевать", "Без рубашки ближе к телу", и т. п. Б. Окуджава едва ли уступает здесь прославленному иноземцу. Он взял, например, пришедшее к нам из французского выражение "строить куры" (ухаживать, заигрывать) и наше. кондово-русское "чинить козни", спарил их, и у него вылупился чудный оборотец: "чинить куры". Некий его герой, офицер, сетует на однополчан: "они чинят мне всяческие куры". Уж на что незатейлива поговорка "хоть веревки вей", а и мимо нее романист не прошел безучастно, преобразовал-таки: "хоть веревки вяжи"...

Впрочем, "Авросимов" дело уже давнее. Апулийцев, конечно, жалко: каково им было, едва ли имея соответствующий опыт, переводить эдакое "новое слово"! Однако они вполне заслужили, чтобы им сказать словами того же Ивана Авросимова, внезапно появляющегося в "Дилетантах", чтобы приютить главных героев в их скитаниях и попотчевать своими домашними яствами: "Кушайте, кушайте, друзья мои. Все ваше"...

Минуло много лет, и вот мы читаем новое сочинение Б. Окуджавы, Это самое "Путешествие дилетантов". Читаем и все больше сомневаемся, действительно ли прошло столько лет: ведь автор-то наш все так же, "по-авросимовски" молодо храбр в толковании многих употребляемых им слов, оборотов речи, идиом, он с прежней лихостью уснащает свой текст редкостными дивами. Он не признает, например, разницы между словами "уговор" и "сговор", "пролет" и "марш" (на лестнице), "свидетель" и "зритель", "восторженный" и "восхищенный", "витой" и "витиеватый", "котироваться" и "быть известным" (в обществе), "адюльтер" и "семейный разрыв"... "свершения" и "совершенства"... Вместо "на тонкой шее" он смело пишет "на тонком горле", вместо "здоровье жены пришло в расстройство" - "жена пришла в расстройство", вместо "с меня хватит" - "с меня станет"... Мы бы скучно сказали "погода стояла не вдохновляющая", "проклясть врага", "устойчивость вкусов", "молодая барышня", а он с пленительной свежестью говорит "погода стояла не возвышенная", "проклянуть врага", "продолжительность вкусов", "начинающая барышня"...

Одна представительница высшей знати (их там навалом!) расточает в романе "надуманные ласки". Господибожемой, что туг могут вообразить себе иные неуравновешенные головы! Но это их дело. Автор-то, как догадается вдумчивый читатель, имел в виду всего-навсего ласки неискренние, фальшивые.

О женщине, мечтающей стать женой любимого человека, читаем: "Это было живое существо, завоевывающее право на одиночку с вытянутым лицом в очках". Что это такое? С большой степенью вероятности можно предполагать, что "вытянутое лицо и очках" это сам возлюбленный, а тюремное словцо "одиночка", означающее камеру, в которой заключенный сидит в полном одиночестве, видимо, есть символ крепости желанного брачною союза. Для кого же не увлекательно разгадывать такие ребусы?

Еще читаем: "Операция удалась бы на славу, не проглоти я не во время осиновый кол, не позволивший мне держаться натуральней. Ведь наверняка же читатель до сих пор не знал, что глотание кольев занятие вполне естественное, только делать это надо своевременно.

И чем дальше в обширный дремучий лес, выращенный Окуджавой, тем больше отменных осиновых кольев: "за окнами брезжили сумерки"... "ароматный князь"... "перезрелый господин, пренебрегший соблазнительными сладостями фортуны"... "она не просто очаровательна, она значительна"... "рот, обрамленный усиками"... "он понял, что отныне сну не бывать"... "старый орел английской выправки"... "лицо окончательно поюнело, приобретя однозначный вид"... "на его челе есть маленький знак, предназначенный для меня"... "хотелось презирать себя за суетливые обиды"... "их разговор навострился"... "Вы всегда так сосредоточенно выезжаете на дачу?"... "она была красива странной красотой, которая одновременно страшна и необходима, словно серебряный кубок, наполненный ядом, избавляющим от множества мучительных и неразрешимых ужасов, накопившихся за долгую жизнь"... "она на него глядела не чинясь, без скромности"... "она к нем приникла, словно мотылек к лампадному огоньку"... "их видели в стогу с сеном"... "их видели на сосне"... "кузнечики кричали"... "мысли стрекотали"... "Подумать только, она призналась что девственница!"... "Что мне делать? Проявить насилие?"... "сказал со свойственным ему недоумением"... "паучок, собаку съевший в таких делах"... "Неужели нет иною средства от катастроф, кроме сухих губ, безразличия и вечного сомнения"... "всякий раз не будешь недоумевать столь ритмично"... "всё было лихорадочно просто"... "ликование в нем задрожало"... "незаметно они простояли более часа, наслаждаясь друг другом"... "ароматы, распространяемые героями"... "Взять бы ее да увезти. Она горячая"... "они очнулись спустя несколько часов, когда Петербурга и след простыл"... "как многозначительно расположились ваши уже не детские ключицы"... "У вас уже и слезы пошли?"... "эти ключицы казались единственной истиной, впрочем... приспособленной другим"... "в затылке ныло от ее насмешливого взгляда"... "быть на смеху не хотелось"... "я должен был неистовствовать и кусать себе локти"... "ворона кричала нечленораздельное"... "кузнечика знакомое лицо вдруг выросло среди травы"... "человек, полурастворенный в ливне"... "постепенно ударило четыре"... "вокруг толпилось возмездие"... "чудо падения от взлета в бездну"... "страдание, похожее на плотный дым без определенной формы"... "эти муки мне не по плечу"... "на лице его нс читалось ни мысли, ни желания, ни направления"... "в доме происходил какой-то озноб"... "Завтра меня убьют. Я затылком чувствую"... "призрак висел в пустом воздухе"... "живые души гнили заживо"...

Нетрудно предвидеть, что, конечно же, сыщутся люди вроде поминавшегося критика Зет, которые прочитав это, захотят сказать словами главного героя романа об одном его собеседнике: "Что можно извлечь из этой тарабарщины?". Э-э, не все так просто! Как раз тут-то извлечь можно очень много. Вот лишь один пример. В конце приведенного выше текста говорится, что герой затылком чувствует, что завтра его убьют, и его действительно убивают. Другой персонаж говорит: "Чувствую затылком, что лопоухий продолжает следовать за мной", - и опять не ошибается; лопоухий следует. Еще один затылком же "ощутил, что в комнате появились люди" - и снова верно: появились. Ну, просто не затылки, а локаторы. И подобных примеров множество. Этого не было ни у одного из предшествеников Окуджавы во всей русской литературе Только наивный человек может видеть здесь лишь случайность. Л на самом деле это одно из убедительнейших и интереснейших проявлений самого настоящего новаторства.

2.

Невежество возводится в систему...

- Господибожемой, - подумал князь
с ужасом...
Путешествие дилетантов

Страницы романа Б. Окуджавы пестрят именами философов, писателей, богословов, мифологических персонажей, политических деятелей, историков, героев произведений искусства и т. д. Тут Аполлон и Диана, Марс и Минотавр, Эней и Эрифиля, Лавиния и миссис Грехэм, Антисфен и Филострат, Аппиан и Лукиан, Блаженный Августин и граф Бобринский, Гейнсборо и Бенкендорф, Вермеер и Дубельт, Рокотов и Нессельроде, Петр Великий и Николай Первый, "берлинский Панин" и "известный Головин", царь Михаил Федорович и великая княгиня Елена Павловна, Левицкий и Алексей Орлов, императрица Александра Федоровна и Некрасов, Пушкин, Тургенев, Герцен, Краевский, Натуар, одинокие перипатетики и полчища нумидийцев, "таинственная кармелитка королевских кровей" и "юная креолка с движениями, исполненными чарующей грации"...

И всем этим текст насыщен не ради показа интеллектуального универсализма, а для того главным образом, чтобы заставить тебя, читатель, шевелить мозгами - думать, решать, отгадывать, т. е. фигурально выражаясь, заниматься умственной гимнастикой то с обручем, то с булавой, то с лентой. Так было еще в "Бедном Авросимове", то же самое и здесь.

Вот, например, главный герой романа предается размышлениям о римском историке Аппиане. Прекрасно! Но только Аппиан жил не в первом веке, как думает герой, а во втором. Почему он так думает? Пораскинь-ка, читатель, умом! Нет ли тут какого-то тончайшего намека, нюанса, подтекста?

Того же плодотворного принципа постоянного тонизирования наших мозговых извилин придерживается автор и там, например, где переходит к фактам и обстоятельствам русской истории и быта. Взять, скажем, сферу титульно-иерархических и религиозно-церковых отношений, понятий, терминов.

Ими была пронизана и прошлом вся жизнь, потому романист, пишущий о русской старине, не может не знать ее во всех тонкостях.

Вот Окуджава пишет "о великом князе Михаиле Романове" Но Михаил Романов был не великим князяем, а царем, от Ивана Грозного уже шестым по счету, родоначальником династии Романовых, которые вообще были вовсе и не княжеского, а боярского происхождения. Враждебно настроенные к нему поляки не хотели называть Михаила царем "всея Руси", настаивали, чтобы он именовался царем "своея Руси", т. к. тогда еще не все русские земли были под его властью, однако же и поляки, лютые враги Михаила, не отказывали ему в том, в чем ныне отказывает Окуджава. С другой стороны, наследника-цесаревича Александра, сына Николая Первого, романист еще при жизни отца величает государем, что было совершенно немыслимо. Смекнем-ка, друзья, с чего бы все это? Какая идейно-художественная собака здесь зарыта?

Главный герой убеждает себя: "Молчи, Мятлев, притворяйся счастливым и храбрым... пей спирт на панихидах!"... На панихидах? Ведь это, чай, не поминки. Самые из перехрабрых храбрые от веку на панихидах не пивали. Вот и еще работа для нашего серого вещества: какую цель преследовал автор, вводя столь необычный мотив? И зачем он в том же духе продолжает рассказывая, как некий "батюшка Никитский" над покойником читал акафист"? Ведь, во-первых, акафист не читают, а поют; во-вторых, акафист это не заупокойная служба по усопшему, это торжественно-хвалебная служба в честь Христа, Богоматери, святых угодников; в-третьих, над покойниками не акафисты поют, а псалтырь читают. Немыслимо представить, чтобы исторический романист, знаток русской старины путал поминки с панихидой, а псалтырь с акафистом. Тут, конечно, опять какая-то замысловатая игра ума..

Ничуть не меньше мозговой работы предстоит читателю там, где автор уснащает повествование фактами историко-литературными. Например, читаем: "литература достигла обнадеживающих высот в строках (!) Пушкина и ныне здравствующего господина Тургенева, выше которых (Сообразим-ка: высот? строк Пушкина и Тургенева?) уж ничто невозможно". Заметим, что "ныне здравствующему Тургеневу" в описываемую пору едва исполнилось двадцать шесть лет, был он в два с лишним раза моложе нынешнего Окуджавы и еще не написал ничего такого, что позволяло бы ставить его в один ряд с умершим Пушкиным. Почему же поставлен? Да уж, видно, неспроста!

Если теперь в интересах большей полноты картины обратиться к вещам иным - к фактам и обстоятельствам быта, нравов прошлого века, как они рисуются в романе? Удивительные задачки ждут нас и здесь.

Вот некий барон и камергер явился в гости к князю Вначале они пьют чай, а потом, напузырившись, принимаются за водку, причем пьют ее тоже, как чай - "отхлебывая". Князь к тому же отхлебывает из "посудины". Поскольку даже ямщики в трактирах всей России и извозчики в чайной на Зацепе никогда так не пивали, то вот вопрос, читатель: какие жизненные наблюдения или литературные источники могли послужить автору основанием для данной сцены из быта русских аристократов?

Однако оставим вопросы истории, литературы, старинного быта и нравов. Обратимся к вещам уж вовсе простым, элементарным, сугубо житейским. Даже и тут не перестанем мы изумляться изобретательности нашего романиста в фабрикации загадок.

Пишет:"По случаю Рождества на кресла надели праздничные чехлы". Откуда он это взял? Никаких праздничных чехлов для мебели не существует. Дело обстоит совсем по другому: по случаю праздника или гостей чехлы снимают, чтобы обнажить красивую обивку. Или: два приятеля расположились "в покойных креслах", обитых "голландским ситцем", сидели "подобно кочевникам", пили водку, и "крепенькие молодые огурчики свежего посола" хрустели у них на зубах. О, это так по-русски - водка и огурчики! Такие детальки любовно разбросаны автором по всему роману. Но, черт возьми, как это - в креслах сидеть подобно кочевникам? И откуда взялись молодые огурчики свежего посола, если на дворе - октябрь? Наш знаменитый аграрий Борис Можаев говорит: А арники!" Ну, правильно, было тогда в России три парника и две оранжерей.

А когда мы читаем, что уже в начале, в середине мая между Петербургом и Тверью на покосах стоят "стога с (!) сеном", в лесах - поспела земляника, а в садах в середине нюня цветут одновременно сирень, нарциссы и ромашки, "дочери степей", - то разве это не дает еще одну бодрящую встрепку нашим обленившимся умам, привыкшим глотать разжеванное? Ведь здесь-то - думать да думать, что за каждой деталью сокрыто.

Сюда примыкает и сообщение о том, что в сентябре весь Арбат утопает в запахе "вишневых пенок" - варят вишневое варенье. В сентябре! Подумай, читатель, что имел в виду автор, говоря о вишне. Не клюкву ли?

А сколько в романе и дальше ее, этой вишни-клюквы в сферах флоры и фауны, быта и нравов, в описании героев статских и военных! Автор Все бодрит за взбутетенивает наши умы, снабжает их богатейшим Материалом для размышлении, то упоминая, например, о серых аистах, хотя до сих пор всем известны только белые да черные; то об орловских рысаках, кои, наоборот, чаше всего серые, либо вороные да гнедые, а в романе - белые; то давая нам понять, что само название этих рысаков пошло от Орловской губернии, а ведь всегда считалось - от имени графа А. Г. Орлова, который выпел эту породу в Воронежской губернии.

Особенно много захватывающе интересного Б. Окуджава сообщает об оружии - о холодном и огнестрельном, о старинном и по времени новейшем. Еще из "Бедного Авросимова" мы узнали, что в русской армии офицеры носили шпагу у правого бедра. Теперь читаем, как некий персонаж смотрит на картину, на которой изображены первые конквистадоры, и укоризненно-поучительно замечает: "Завоеватели в руках держали копья и мечи, что было явной данью невежеству".

Вот уж действительно, как сказал другой персонаж романа, "невежество возводится в систему!" Ведь мы-то, жертвы помянутой системы, признаться были уверены, что первые конкистадоры это конец 15-го века, а меч оставался в Европе на вооружении воиск до конца 16-го, копье же - и того дольше, такая его разновидность как пика пережила даже первую мировую войну, едва не дотянула и до второй, в подтверждение чего мы всегда были готовы сослаться на песню 30-х годов, написанную на слова Сергея Острового, где казачка просила уходящего в поход казака:

Подари мне, сокол, на прощанье саблю,
Вместе с острой саблей пику подари...

Правда, тут свои великие загадки: во-первых, неизвестно, как же казак поехал бы в боевой поход без оружия; во-вторых, зачем казачке сабля и пика? Разве от ухажеров отбиваться? Впрочем, это уже совсем другой вопрос, далеко выходящий за пределы предмета нашего рассмотрения. Нам важно было пику показать, и только.

Многие герои романа имеют личное огнестрельное оружие --пистолеты, что вполне естественно, ибо они офицеры, они воюют. Но вот стреляют они из своих пистолетов самым невероятным образом - путем нажатия на курок! Как таким образом можно произвести выстрел, эго еще одна загадка. Мы считали, что как теперь, так и раньше, чтобы выстрелить из пистолета, надо нажать на спуск, но Окуджава уверяет, что в минувшую войну он и сам на фронте стрелял именно так, как его герои.

Поэт Евгений Евтушенко, вспоминая свое знакомство с Окуджавой писал: "Меня невольно потянуло к этому человеку - в нем ощущалась тайна. Окуджава показал мне рукопись своей повои книги. Раскрыв ее, я был поражен... Сразу врезались такие строчки:

Сто раз я нажимал курок винтовки,
А вылетали только соловьи..."

Вот она, тайна! Зачем Окуджава нажимал на курок, когда надо, как уже сказано, нажимать на спусковой крючок?

Тема или лучше сказать мотив личного огнестрельного оружия проходит через весь роман. У главного героя князя Мятлева уже в 1851 году имеется "шестизарядный лефоше", который упоминается в тексте много раз и всегда с неизменным эпитетом "благородный". Как он у князя очутился - неизвестно, ибо изобретен был парижским оружейником позже, первый его образен относится к 1853 году(. Почему он назван благородным тоже неизвестно, так как это был первый револьвер, заряжавшийся с казенной части, и, естественно, еще весьма несовершенный, например, стреляные гильзы выталкивались в нем шомполом. Более того, его патроны с весьма хитроумной и капризной взрывной шпилькой, а значит в заряженном состоянии и сам револьвер, так и называвшийся шпилечным, были довольно небезопасны. Приняв все это во внимание, надо признать одной из самых загадочных сцен романа ту, где описывается путевой ночлег главных героев. Перед, тем, как лечь на незаконное любовное ложе с чужой женой, Мятлев "взял стальную игрушку, поставил на боевой взвод и сунул его под перину..." Ну, понятное дело, сунул не "его", т. е не взвод, а "ее" - "игрушку". Но до таких ли тут мелочей! Это был медовый месяц любви-бегства, и молодая женщина на ночлегах, естественно, нередко выказывала нетерпение. Она имела обыкновение ложиться в постель первой и капризно поторапливала немолодого возлюбленного, если тот мешкал: "Какие шутки... Я без вас не засну, учтите..." Князь раздевался, лез под одеяло, и - пусть извинит меня читатель, но это правда жизни, от которой никому никуда не уйти - начинались любовные утехи или, как выражается романист, возникали "милые обстоятельства". Это на перине-то, под которой лежит "благородный лефоше", поставленный на боевой взвод! И в нем семь патронов, которые способны выстрелить даже без удара бойка, от одного неосторожного нажима на шпильку. Словом, любовники не могли ежесекундно не ждать: вот-вот бабахнет! Конечно, сфера интимной жизни чрезвычайно сложна и прихотлива. Вполне допускаем, что есть люди, которые способны ощутить всю полноту и все оттенки сексуального восторга лишь в том случае, если у них под матрацем новейшая противотанковая мина или хотя бы устаревшая граната РГД-33. Для этого даже есть специальное выражение: "любовь под страхом". Такая любовь, кстати, явилась предметом исследования в известном итальянском фильме "Казанова-70" с блистательным Мастрояни в главной роли.

* Б Окуджава потом уверял- это опытный, персональный экземпляр, подаренный оружейником его герою Ну, разве что. - В Б.

Но все ли понимают эту проблему так же ясно, как мы? Едва ли. Сдается, что сценой, которую можно было бы озаглавить "Между пылким князем и благородным лефоше", Б. Окуджава стремился не только обратить непросвещенное внимание советского читателя на прихотливость помянутой сферы жизни, но и ликвидировать хотя бы частично наше отставание в этом вопросе от итальянцев и других преуспевающих здесь наций. Но это, конечно, только гипотеза. Читатель, разумеется, волен предложить свое толкование сей содержательной и неоднозначной сцены.*

За читателем остается полная свобода в объяснении и всех других удивительных фактов и обстоятельств, о коих повествует романист. Например, устами своего главного героя он заявляет, что от Петербурга до Москвы восемьсот верст. Но откуда столько набралось? Все же известно, что по прямой, как проложена железная дорога, тут всего шестьсот.

* Теперь уверенно можно сказать: помог нам Окуджава обогнать в этом деле и итальянцев, и весь мир - В. Б.

Или взять тот факт, что герои романа бегут из Петербурга в Москву на перекладных. Почему? Ведь дело происходило в мае 1-851 года, а еще два года назад уже началось железнодорожное движение между Петербургом и Чудовым (111 верст) и между Вышним Волочком и Тверью (еще 111 верст). Николаевская железная дорога сдавалась в эксплуатацию и начинала работать по частям, ко времени бегства наших героев действовала уже почти на всем протяжении: до ее торжественного открытия оставалось месяцев пять. Допустим, аристократ Мятлев брезговал новым видом транспорта или боялся его, но ведь и жандармские чины гонятся за беглецами на лошадях.

Уже известный читателю критик Зет по поводу этих, как и многих других похожих фактов отрезал с присуще" ему прямолинейностью:

- Элементарное невежество, и ничего больше!

- Ой ли? - не согласился я с ним и на этот раз. - Чтобы романист, описывающий "п у т е ш е с т в и е", не знал, какое расстояние между важнейшими пунктами этого "путешествия" - между двумя столицами, а не между Тетюшами и Елабугой? Чтобы ему было неведомо, о возможности преодолеть поспешающими героями это расстояние иным, гораздо более быстрым способом? Не могу и это поверить! Нет и нет! Здесь какой-то кому-то на что-то о чем-то намек. Нам просто не дано его раскумекать. Но мы еще постараемся."

 Это всего лишь отрывок из книги Бушина "Гении и прохиндеи"

Я надеюсь  , что этот отрывок побудит Вас  прочитать книгу