ДАВШИЙ ПРОСТОР НАРОДУ

У этого удивительного человека было много имен. И все непростые. Например, от отца он должен был получить фамилию Волкович… Сегодня, 30 тишрея, день памяти Рехавама Зеэви, израильского генерала и политика, убитого одиннадцать лет назад палестинскими террористами.

 Отец Рехавама, Шломо Волкович, принес из родного городка Здуньска-Воля, что под Лодзью, неочевидное для наших дней сочетание глубокого еврейского чувства (он происходил из дома гурских хасидов) и социалистических идей. Городок этот, кстати, тоже непростой: прославил его замечательный уроженец этих мест, священник Максимиллиан Кольбе (если был в истории человек, которого следует считать праведником с точки зрения любой известной мне религии, то это о. Максимиллиан, пошедший в Освенциме на смерть вместо незнакомого ему человека). А благодаря матери, происходившей из коренной иерусалимской семьи, мальчик родился в Емин Моше — сейчас уютном богемном квартальчике, а тогда — почти прифронтовом районе, окруженном арабами.

Однако в Иерусалиме Волковичи перевели свою «волчью» фамилию на иврит и стали называться Зеэви. В дополнение к фамилии и имя ребенку было дано «нагруженное» — Рехавам. Это имя сына царя Шломо, который унаследовал от отца великое государство, но не смог удержать власть из-за жесткого, высокомерного отношения к подданным, и потому остался царем только меньшей из двух половинок — Иудеи. Еврейские мудрецы без энтузиазма относились к этому царю, и потому его имя почти не использовалось на протяжении веков. Но имя-то само какое красивое — буквально оно означает «давший простор народу»! Я могу предположить, что значение имени, а не библейский прототип, подтолкнуло Шломо Волковича-Зееви наречь сына именно так.

Мальчик вырос, окончил школу и вступил в отряд еврейской самообороны. Довольно скоро он оказался в отборных частях, называемых «Пальмах» (ударные отряды). Еще в первые годы подполья, ненадолго оказавшись в британской тюрьме, Рехавам обзавелся еще одним именем, под которым и вошел в историю, — Ганди. Легенда гласит, что в тюрьме он вышел за похлебкой, обернувшись в простыню, и сходство тощего еврейского юноши с Махатмой Ганди, отцом индийской независимости, было столь велико, что в ту же секунду к нему прилипла эта кличка. Пацифистом он не был (ни тогда, ни позже), и друзья его всегда подчеркивали, что кличка отражает только внешнее сходство. Мне же кажется, что есть еще что-то, что соединяет этих «тезок». Может быть, одиночество?

Служа в «Пальмахе», Ганди отказался участвовать в «Сезоне» — печально известной операции 1944—1945 гг. по отлову и сдаче англичанам бойцов из организаций «Эцель» и ЛЕХИ, которые не подчинились Бен-Гуриону и продолжили вооруженную борьбу за независимость. Несмотря на такую политическую неблагонадежность, карьера Ганди в «Пальмахе» была весьма успешной, с первых лет он занимался разведкой. Ганди знал каждую кочку, каждый овраг в Земле Израиля. Кроме того, его отличали хорошие отношения с множеством нееврейских жителей страны — в первую очередь, с друзами и бедуинами, но также и со многими арабами. Это обстоятельство важно для правильного понимания его политических взглядов.

Что же до убеждений, то Ганди не стеснялся менять тактические взгляды по мере развития исторических процессов, сохраняя основные принципы неизменными. Например, после Шестидневной войны в руках Израиля оказались Иудея и Самария, Голаны и Синай.

Божественное вмешательство в ход войны, чудеса танахического масштаба застали правительство врасплох, и ни у кого там не было никакого внятного представления, что со всеми этими богатствами делать. Уже через полтора года Ганди, тогда командир Центрального военного округа, предлагает в докладе Генеральному штабу свой проект: аннексию ближайших окрестностей Иерусалима, Иорданской долины и территории к Югу от Иерусалима (Гуш-Эцион, Бейт-Лехем и район Хеврона). На землях же от Рамаллы до Дженина он предлагает создать «государство Ишмаэль» со столицей в Шхеме — как бы младшего брата государства Израиль. Ключевая фраза, стоящая в начале доклада, увы, оказалась пророческой: «Длительное военное управление на освобожденных территориях нежелательно, ибо приведет к нарастанию ненависти населения к нам».

Через десятилетие Ганди анализирует изменившуюся ситуацию и выдвигает новый проект — трансфер. Это слово, ставшее бранным в израильском политическом лексиконе, означает ровно то, за что Фритьоф Нансен получил в 1922 году Нобелевскую премию мира: расселение беженцев из воевавших стран в соответствии с этническим характером государств, на добровольной основе и с полной денежной компенсацией за потерянные земли и имущество. Нансен расселил сотни тысяч греков, турок и армян (последних не очень удачно — деньги кончились), Ганди же собирался расселять палестинских арабов в арабских странах, после того как еврейские беженцы из арабских стран уже расселились в Израиле. Можно соглашаться с этой идеей или нет, но нельзя не признать, что Ганди искал решения там, где другие ждали, когда «оно все само рассосется».

Из двух десятилетий, проведенных Ганди в израильской политике, он в основном находился в оппозиции. Министром он был неудобным: то назовет президента США (Буша-старшего) антисемитом, то вызовет американского посла на кулачный поединок (тот почему-то не отозвался). После десятилетнего перерыва Ганди в 2001 году, в разгар интифады, вступил в коалицию Шарона, где стал министром туризма, и через несколько месяцев был застрелен в гостиничном номере террористами из Народного фронта освобождения Палестины. Одним из свойств «одинокого волка» была нелюбовь к охране: он всегда старался сбежать от приставленных ШАБАКом охранников, зато никогда не расставался с пистолетом — перед сном клал его под подушку. А лет ему было тогда уже семьдесят пять.

Таких ярких людей — бескомпромиссных, убежденных, готовых остаться в одиночестве со своим мнением, страстно любящих свой народ и землю Израиля — было не так мало в том поколении, которое создавало государство. А при взгляде на современных политиков, да и на верхние слои других структур общества (армию, раввинат, суд), как-то непросто увидеть ему равных.

Но, на самом деле, все вовсе не плохо. Один из памятников Ганди я вижу из окна собственного дома. За пару месяцев до его гибели, в тяжелейшие первые месяцы интифады, на голом холме в Иудейской пустыне поставили свои сборные домики два десятка молодых ребят, не принадлежавших ни к какой организации или партии, большей частью нерелигиозных, по крайней мере по формальным признакам. Прожив там несколько месяцев, проведя электричество и воду, имени новому «форпосту» они так и не придумали. Они перебрали несколько имен, но приняли решение, узнав о гибели Ганди. Так на карте появился Маале-Рехавам.