Почему у смертницы уцелел паспорт, как она попала в Волгоград и другие вопросы следствию

Теракт в Волгограде и его последствия обсудили с гостями в студии – с нами были Светлана Ганнушкина, председатель комитета «Гражданское содействие» и Максим Шевченко, главный редактор «Кавказской политики».

Что в эти минуты проходит в городе, как власти справляются с трагедией, спросим у Александра Сайгина, колумниста газеты «Вести недели».

Дзядко: Как в городе реагируют на сегодняшнюю трагедию?

Сайгин: Люди пытаются жить своей жизнью, в социальных сетях это обсуждают активно, вспоминают беспорядка в Бирюлеве, звучат различные призывы, которые варьируются от того, что пора решать проблема кардинально, до того, что не надо впадать в истерику и не надо зацикливаться на одной национальности террориста. Как мы видим, исполнительница и тот, кто ее снаряжал, разных национальностей. У меня супруга стала свидетельницей того, как два пьяных человека на остановке пытались не впустить кавказца и обвиняли его в том, что он тоже может что-то взорвать. Центр по противодействию экстремизму зря обвиняют – это все-таки немножко не в их компетенции, тут должно было работать ФСБ, тем более, насколько известно из сообщений СМИ, террористка приехала только сегодня утром из Махачкалы, поэтому говорить о том, что Центр Э кого-то проморгал, не совсем правильно.

Таратута: После первых московских терактов город как будто вымер. Вы говорите, что люди по-разному реагируют. На улицах пустынно?

Сайгин: Я бы не сказал, что пустынно. У меня, к сожалению, не самая центральная улица, тем не менее, машины ездят, люд передвигаются, в электричках многолюдно. Город очень растянутый, в любом случае приходится передвигаться на транспорте. Это в Волгограде не первый теракт, за 17 лет уже шестой. Привычка какая-то, наверное, есть, или в связи с героическим прошлым люди не особо опасаются.

Таратута: Какие разговоры в городе, почему выбрали именно Волгоград?

Сайгин: Пока никаких.

Таратута: Насколько национальная проблема в городе существует?

Сайгин: По-разному можно оценивать. «Русские марши» собирают достаточно много людей, запрос на национализм есть. В то же самое время народный сход после событий в Бирюлево собрал 20 молодых людей в возрасте 15-16 лет. Какие-то мелкие стычки, может быть, происходят, но эскалации конфликта не происходит, поэтому заинтересованности нет, чтобы как-то это разогревать.

Дзядко: Планируются какие-то мероприятия в городе в связи с сегодняшней трагедией? Люди приносят цветы на место взрыва?

Сайгин: Пока их не принести, там до сих пор работают специалисты. Это не самая центральная часть города, и туда без транспорта добраться тяжело, а учитывая пробки, созданные этой трагедией, получается, еще ближайшие часа 2-3 там будет затор, мало кто сможет туда подъехать. Звучат призывы, что надо завтра возложить цветы.

Таратута: После московских событий часто говорили о провокации. Как волгоградцы относятся к сегодняшнему событию?

Сайгин: Ряд пользователей фейсбука удивляется, как произошел теракт, что достаточно быстро были найдены документы террористки-смертницы. Теракт выглядит слегка нетипичным: это не час-пик, не многолюдный маршрут. Учитывая, что вторая граната осталась невзорванной, создается впечатление, что это был непроизвольный подрыв. А то, что ФСБ или кто-то из органов попытался спровоцировать, таких речей нет.

Дзядко: Что это за «махачкалинская бандгруппа», к которой, как сообщается, относятся люди, которые стоят за сегодняшним взрывом?

Шевченко: На территории Дагестана и Северного Кавказа в целом есть устойчивое террористическое подполье, члены которого мотивируют участников, вовлеченных в эти группы, религиозно, политически, психологически, духовно на совершение терактов. Это определенный тип сектантского мировоззрения, абсолютно узкого, который не свойственен исключительно исламу. Я считаю, что террористическое сознание универсально, оно проявляло себя и в левой идеологии, и в крайне правой. Дагестан разбит Доку Умаровым и его подельниками на вилаяты, где периодически возникают амиры, которые наделяются правами, полномочиями, которые вершат теневой суд, расправу, угрожают бизнесменам. Предприниматели не находят защиту у полиции, силовых структур. Федеральные службы безопасности в оперативном пространстве даже не имеют полномочий. Везде контакт с людьми осуществляет полиция. На сознание молодых людей ведется непрерывное давление, которое психологически изолирует человека. А женщины особенно беззащитны в этой ситуации, потому что она доверяется мужчине.

Таратута: Тут какая-то совершенно кинематографическая история. Асиялова и Соколов учились в одном вузе, она его завербовала.

Шевченко: В какой-то момент в жизни этой женщины был мужчина, который завербовал ее, влюбил в себя и сделал ее инструментов своей преступной деятельности.

Ганнушкина: Это не совсем вербовка. Вербуют для того, чтобы что-то люди сделали за деньги. Здесь деньги отдавать уже некому. Это идеологическое привлечение в свою убежденность, веру. Тут очень глубокие причины.

Дзядко: На лентах информационных агентств появились сообщения, что она жена боевика Дмитрия Соколова. Это странно звучит. Или это новый тренд?

Ганнушкина: Тихомиров звучит тоже совсем непохоже.

Шевченко: Во-первых, это было давно, в первую чеченскую войну, хотя тогда религиозный фактор не играл такой роли как мобилизующий фактор – там больше было националистического, антигосударственного. В целом, представители некоренных народов Северного Кавказа вовлечены в террористически сети, и мы можем вспомнить супругов Раздобудько, которые взорвали себя в Губдене.

Дзядко: То есть ситуация расширяется?

Ганнушкина: Безусловно, идеология расширяется, распространяется довольно быстро.

В целом ислам распространяется быстро, и я думаю, тут причина в том, что с идеологией можно бороться только идеологией, а предложить нечего. Имеет место быть очевидная потеря самоидентификации, потеря идеологических ориентиров. Эта национальная идея, которую мы все никак не можем найти, не создана совершенно, и молодежь либо впадает в цинизм, либо находит ценности в другом месте, например, ориентируются на помощь другим людям в нашей организации. Но многие не находят себя совсем.

Таратута: Мы знаем скупые детали теракта. Следственный комитет уже сообщил имя исполнительницы едва ли не сразу после события. Это вызывает у вас вопросы?

Шевченко: Один вопрос: как подозреваемое лицо такого уровня угрозы, как вдова боевика, могла оказаться в Волгограде, и за ней не было оперативного наблюдения? Вдовы боевиков находятся в зоне риска. Женщина потеряла мужа, является ли она приверженцем радикального мировоззрения или просто находится в панике. На нее проще оказать давление, чем на мужчину, вовлечь в сети, сказать ей, что она может отомстить. Как она могла оказаться в этой маршрутке в Волгограде, и никакие структуры об этом понятия не имели?

Таратута: Существует парадокс в том, что так быстро были найдены ее имя, документы?

Ганнушкина: Вы хотите сказать, что это провокация или чей-то заговор? Я думаю, это не так. Я не могу согласиться, что женщина – это слабое существо, которое легко убедить. Женщины во многом очень сильны, и эта сила делает из них террористок. Конечно, они находятся под влиянием идеологии. Но чтобы принять это решение, нужна большая сила, убежденность, что делаешь что-то полезное. И это ужасно, что распространяется идеология, которая как нечто положительное и героическое воспринимает убийство людей. Это очень тревожный признак состояния общества. Нужно говорить об этом в первую очередь, а уж потом о том, как работают правоохранительные органы. Они ищут совсем не там, где следовало бы искать.

Шевченко: И есть зверье, которое этих молодых женщин направляет взрываться, снабжает их взрывчаткой. Эти мужчины виновней гораздо больше, чем женщины.

Ганнушкина: Давайте возьмем Перовскую, Фигнер…

Шевченко: Это не одно и то же. Фигнер не собиралась взрывать себя в толпе. Эти сравнения недопустимы.

Таратута: Пол преступления – это бесконечная тема, а детали преступления небесконечны. У нас есть уцелевший паспорт. Я понимаю, вам не нравится обсуждать идею провокации…

Ганнушкина: Это очень привлекательная идея, но не очень продуктивно ее развивать.

Шевченко: Я считаю, этой женщине кто-то дал сверток отвезти, а она даже понятия не имела, что там находится, и какой-то подонок нажал кнопку.

Дзядко: Юлия имеет в виду, что когда на человеке взрывается бомба, он разлетается на кусочки, но паспорт цел.

Ганнушкина: А может быть, человек считает, что совершает подвиг, и хочет, чтобы его имя было известно. Ведь наказать его уже нельзя.

Шевченко: Давайте сойдемс на следующем: У нас есть набор вопросов к силовым структурам, на которые мы от них не получаем внятного ответа. Я считаю, что их общение с прессой просто отсутствует.

Таратута: Почему именно в Волгограде, по вашему мнению?

Ганнушкина: Просто легко добраться. Мы хотим выразить соболезнования. Этой женщине я тоже не могу не сочувствовать, потому что это погибшая молодая жизнь, обманутая. Совершенно отвратительная идея, которая была воспринята ею как нечто чистое и доброе.

Шевченко: Так можно кого угодно оправдать. Я не могу оправдать террористку.

Дзядко: Мы видим, как в последние недели сгущается фон: Бирюлево, убийство азербайджанца в Москве, взорванный «неславянами» автобус в Волгограде. Какие ожидания в связи с этим?

Ганнушкина: Нагнетание обстановки. Я с большей осторожностью относилась к упрекам к правоохранительным органам. Их есть в чем упрекать, но не дай бог их раззадорить, потому что иначе их внимание будет привлечено к тем, кто невинен. Я бы призвала делать это аккуратно и не акцентировать на национальности. Я понимаю, что мы хотим предотвратить такие события, но в первую очередь это нужно делать, найдя способ воспитания идеологии. Нужно дать людям другие возможности.

Шевченко: Между вдовой боевика, который еще был добровольцем, и людьми, которые неправильно трактуют ислам, есть огромная разница. Есть группа людей, которая обязана находиться под оперативным наблюдением.

Дзядко: Чего вы ждете 4 ноября в Москве и других городах?

Шевченко: Я не являюсь противником как «Русского марша», так и всех законных форм гражданской активности, которые выражают мнение групп людей.

Дзядко: Сегодня такая же позиция была обозначена главой президентского совета по правам человека Михаилом Федотовым. На «Русский марш» идут не только те, кто испытывает крайние националистические взгляды. Нужно ли от 4 ноября 2013 года ждать чего-то сильно неприятного?

Шевченко: Я так не думаю. Я думаю, в жизни каждой страны есть дни социальной активности. Наша страна – молодое государство, несмотря на то, что Россия имеет историю от Рюрика, но Российской Федерации 20 лет, а тезису российской нации 2 года. Мы находимся в периоде строительства.

Таратута: Вам не кажется, что на этой стадии строительства кирпичей националистического накала все больше и больше? Что кто-то разогревает националистическую тему?

Шевченко: Кто-то разогревает то, что уже присутствует в обществе. Нельзя разогреть то, чего нет.

Ганнушкина: Я тоже согласна, что нельзя разбудить спящую собаку, если нет собаки. К сожалению, я вижу, как эти кирпичи растаскивают то строение, которое мы пытались строить последние 20 лет, а не строят нечто единое.