Возвращение Дзержинского на Лубянку никакого раскола не вызовет

На модерации Отложенный

О расколе общества надо было думать тогда, когда этот памятник сносили

Достаточно неожиданно московская власть решила отреставрировать памятник Дзержинскому и выделила на это 25 миллионов рублей. Исходила она при этом, возможно, из того, что этот памятник – действительно выдающееся произведение великого скульптора, и состояние, в которое его погрузила впавшая в истерию толпа сторонников Ельцина и почитателей рыночных реформ в августе 1991 года, в конце концов, является символом вандализма и по отношению к искусству, и по отношению к собственной истории. Для сравнения: конная статуя Николая I, палача декабристов и одного из наиболее реакционных правителей России, простояла на площади в Ленинграде весь советский и антимонархический период истории.

Принимая в 1918 году декрет об «уничтожении памятников царям и их слугам», революционная власть четко устанавливала правило: не трогать те памятники, которые обладали значимой художественной ценностью. Те же, кто захватил власть в 1991 году, подобным деликатным отношением к истории и культуре не отличались. Собственно, снос памятника Дзержинскому был демонстративной акцией унижения КГБ. И якобы всесильный Комитет ее стерпел. Не самая, в общем-то, славная страница его истории.

После прекращения истерии и деструкции 1990-х вопрос о восстановлении памятника на прежнем месте – в центре одноименной площади, переименованной победителями 1991 года в Лубянскую площадь, – поднимался неоднократно. С этой инициативой в 2002 году выступал даже мэр Москвы Лужков. В Думе тогда в истерике билась фракция СПС, угрожая общественным расколом и объявляя это акцией, враждебной настроениям большей части народа. Что, конечно, являлось ложью – просто потому, что по тогдашним опросам ВЦИОМа (старого, того, что сегодня существует под именем Левада-центра, то есть по идеологической ориентации его сотрудников мало склонного любить советскую символику и ЧК-КГБ) явное большинство опрошенных были за возвращение памятника, и только 38% выступали против. Но власть, как она делает всегда, проигнорировала мнение большинства и пошла на поводу у меньшинства – то ли не понимая, за что выступает большинство, то ли испытывая странную закомплексованность от своей корпоративной близости к создателю ВЧК.

Наследники тех, кто сносил памятник в 1991 году, объявляют его символом «чекизма». Никто, правда, не поясняет, что такое «чекизм», и никто не доказал, что ВЧК – это плохо, даже с точки зрения увязывания ВЧК с темой «массовых репрессий», потому что в изначальной традиции их осуждения всегда подчеркивалось, что они осуществлялись в известный период НКВД в нарушении традиций ВЧК. И «традиции Дзержинского» всегда противопоставлялись «традициям Ежова и Берии».

Кстати, хотя переименование площади Дзержинского в Лубянскую площадь проводилось по явно нескрываемым политико-идеологическим мотивам, оно при этом было столь же явно бессмысленно: когда она так называлась до революции, в здании будущего КГБ сидела царская охранка. И вызов в НКВД или КГБ пугавшие сами себя этим именем «диссиденты» никогда не называли «вызовом на Дзержинского»: они называли его «вызовом на Лубянку». Подобное переименование лишь придавало более зловещий смысл названию площади.

Сам памятник Дзержинскому, создававший в этом месте «завершенный конус пространства», для более молодых поколений был, скорее, символом не политической службы безопасности, а расположенного рядом «Детского мира». А установлен он был не во времена гражданской войны, не в 20-е или 30-е годы, не во времена, называемые «временами репрессий», а как раз во времена их осуждения – в 1958 году, после ХХ съезда КПСС и доклада Хрущева.

Установлен именно как антитеза «превышению органами госбезопасности своих полномочий».

«Берия – плохой, Дзержинский – хороший». «Если бы не умер Дзержинский – такого бы не было». Верны или неверны эти утверждения с фактологической точки зрения – вообще неважно. Важен смысл, который этим декларировался: «Необоснованные репрессии – это очень плохо. Чекисты должны быть честными и заботящимися о честных людях, их правах и добром имени». Снос же памятника на деле означал антитезу уже этой норме. В этом отношении снос памятника Дзержинскому означал своего рода памятник Берии. Либо утверждение, что сотрудники госбезопасности не только не могут быть честными и порядочными, но и не должны ими быть.

Памятник Дзержинскому – это тезис «Чекист должен иметь горячее сердце, холодную голову и чистые руки. Он должен быть честен и справедлив». Снос его – это антитезис: «Сотрудник госбезопасности не должен быть ни честным, ни справедливым, может и должен иметь дурную голову, грязные руки и быть бессердечным».

Именно Дзержинский и был выбран для этой роли, поскольку, с одной стороны, умерев рано, он не успел быть объявлен ни «врагом народа», ни оппозиционером и шпионом. С другой – он всегда имел образ «рыцаря революции», символа революционной мечты в ее романтизированном и чистом виде, был символом революционной чистоты и бескорыстности.

Опять же, дело не в том, согласен кто-то с этим или не согласен. Дело в том, что провозглашалось одобряемым, а что – осуждаемым. Честность, бескорыстие и справедливость одобрялись, корысть, несправедливость и ложь – осуждались. В этом контексте, конечно, понятно, что для захвативших в 1991 году власть сил, равно как для СПС Немцова, Чубайса и Хакамады и их сегодняшних наследников, одобряемым по определению было именно последнее – «корысть, несправедливость и ложь».

По факту большинство населения по разным причинам хотело бы видеть памятник Дзержинскому на прежнем месте. И есть некое меньшинство, которое этого не хочет.

Если в России демократия, то воля большинства должна исполняться. Более того, что касается памятников, то памятник должен стоять и тогда, когда он значим и для меньшинства. В стране стоят церкви, хотя большая часть граждан в Бога не верит. В стране стоят мечети, хотя ислам исповедует и вовсе малая часть населения – порядка 5-7%. В стране стоят памятники царям, хотя монархистов немногим более, чем мусульман.

Противники памятника Дзержинскому уверяют, что его восстановление вызовет раскол в обществе. Но что-то в свое время они не говорили о том, что его снос тоже вызовет раскол, а просто его сносили.

Забавная манера поведения: не думать о расколе, когда делаешь нечто, не спрашивая страну и навязывая ей свою волю, и угрожать расколом, когда твои оппоненты хотят исправить то, что разрушил ты. Раскола они должны были опасаться тогда, когда своими действиями разрушали страну.

Их устрашающие прогнозы напоминают уверения одного крупного политического деятеля 1990-х, который заявлял, что если будут затронуты интересы олигархов, страну ждет гражданская война. Недавно он умер в Лондоне странной смертью, а гражданской войны так и не произошло.

Памятник Дзержинскому – это не пролог к расколу. Это напоминание о судьбе тех, кто развязывал гражданскую войну. И еще о том, что на каждого Корнилова или Савинкова всегда найдется свой Дзержинский.