ПЕРВАЯ ТОПКА

ПЕРВАЯ ТОПКА.

   «Мать твою. Что же выходит? Это я столько людей обдул?».

   Емельян Емельянович Балабон  тупо смотрит  на топочную печь.

    Встает, подходит к топочной, заглядывает: темно, как это у негра…

   Он возвращается, садится на берёзовый чурбан. И снова.

   «Мать твою. Я же написал около тридцати книг о бане. Как строить баню, как печь класть, как топить… По радио выступал. Один раз даже на телевидение протиснулся. И что?».

   Он тоскливо рассматривает кучу берёзовых чурок.

   «Может дрова не те? Нужно круглые, а они какие – то квадратные, да ещё с сучками. Наверное, сучки мешают. Не суковатые нужны, а гладенькие».

   Он спохватывается. Не в ту степь занесло.

   Емельян Емельянович выгребает дрова из топочной и размышляет.

   «Так.  Эти дрова я забрасывал с правой руки, и они кучей ложились.  Наверное, нужно с левой, чтобы ровненько было».

   С левой руки опять степью запахло. Пшикнуло в топке  и потухло.

   Емельян Емельянович покрывается потом.

    «Так, - продолжает  размышлять  он. – Вначале я дрова ставил  перпендикулярно друг к дружке. Нужно попробовать параллельно класть».

   Емельян Емельянович – человек слова. Как сказал, так и сделал. Выложил и параллельно.

   Очередной пшик, не загорается, и мысли угрюмые.

   Он не сдается и начинает комбинировать. Одни чурки  кладет параллельно, другие ставит  перпендикулярно, третьи крест на крест, оставшиеся швыряет, как попало.

   Крестится. Печка выдает искру.

    Емельян Емельянович спешно раскрывает рот и дует так, что даже легкие трещат. Искра улетает в глубь топки и гаснет.

   Паника. Утром будут париться мужики и печь нужно растопить так, чтобы кирпичи были  раскаленными.

   Емельян Емельянович снова выгребает дрова и осматривает печь.

   «Я же писал в книгах, что печь должна быть прямоугольная. А тут? Наверное, круглая или треугольная. В треуголке плохо горит, потому что там одни углы».

   Он чуть ли не залазит в топочную.

Прямоугольная.

   «Да что же это такое,  - он скребет  затылок. – Дрова те, печка та. А что же не то?»

   Он осматривает топочные инструменты: кочерга большая, кочерга маленькая… Ведро для пепла. Красные защитные перчатки…

   «Всё, как в книгах моих, точь в точь, - думает он. -  И инструмент тот. И ведро то, правда не моё, а частное, и перчатки…Так что же не то? Почему не загорается, а тухнет?».

   Душа взрывается паникой: и баня не та, и хозяин не тот, и мужики не те,  и погода хреновая… Да что там погода. Весь мир  х…

   « А ну её это работу, - он остервенело пинает ногами дрова. - Сматываюсь. Кто хочет, тот пусть и затапливает эту стерву».

   Емельян Емельянович на прощанье осматривает топочную, и  его взгляд упирается в поддувало. Оно закрыто.

   Он не знает, что это поддувало и  считает, что это ошибка печника, и её нужно исправить. Может тогда загорится.

   Емельян Емельянович  берет кувалду и со всей силы бьёт по дверце поддувала. Дверца отскакивает. Воздух стремительно  влетает в поддувало.  Из топочной начинает бить яркое пламя.

   «Мать твою? – Он сгребает пот со лба. -  Это что же выходит. Загорелась от того, что я начал её кувалдой молотить. Об этом я в книгах не писал».

   В это время в топочную входит его  напарник.

- Как дела Емельян Емельянович? Ого! Печка как горит. Молодец.

- Молодец – то, молодец, - зло отвечает Емельян Емельянович. -  Печку нужно класть правильно, а не халявно. Прилепили вон ту штуку, - он показывает на поддувало, -  а она не нужная. Вот я и снёс её кувалдой. Сразу загорелась.

- Ну, - тянет напарник. – Такого я ещё не видел и не слышал. Это же поддувало. И прежде, чем затапливать, нужно дверцу его открыть. Тягу дать. Кислороду в глотку печки.

- Поддувало, - бормочет Емельян Емельянович. – А я о нём в своих книгах не писал. Это сколько же я людей обдул. Благодарности слали: хорошие книги пишите. А о поддувале никто не сказал. Гм. А я же почти миллион книг продал и все без поддувала. То ли я их обул, то ли они меня своими похвалами. Жизнь, - тяжело вздыхает он. -  Ни хрена её не поймешь, пока за кувалду не возьмешься.