ЛОХМАЧ - РУСАК

ЛОХМАЧ – РУСАК.

   Институт. Не будем говорить, что за институт. Расположен он недалеко от Кремля, но не это главная его достопримечательность. У него не одна, а даже  две достопримечательности. 

   Первая: он выделяется среди других зданий тем, что окрашен в ярко желтый цвет. При сильном свете желтый цвет  дает такое отражение, что глаза слепнут, и мысли в раскоряку бегут. А вторая… Вы догадаетесь о ней далее.

- Не понимаю! Такого нет в действительности!

   Это кричит Иван Степанович в директорском кабинете. Он младший научный сотрудник. Рыжеволосый, лохматый и въедливый русак с аршинным лбом, как говорят о нём сотрудники   института.

   Кричит он уже час, а Михаил Моисеевич, он доктор физических наук, директор института, не рыжеволосый и не лохматый, а с блестящей, гладкой  лысиной, по которой не раз «прокатывался Иван Степанович, задумчиво смотрит на него и думает, ну, почему этот аршинник   не понимает его примеры.

- Давай сначала, - говорит  Михаил Моисеевич. – Только ты, рыже…, - он обрывает свою фразу, -  будь внимательным, Иван, терпеливым и включи воображение.

- Да я уже сотни раз, - хрипит Иван Степанович, -  включал своё воображение. А толк? Не двигается. Давай заканчивать. – Он не подбирает научные выражения и  режет по-мужицки. -  Задолбал меня твой движущийся вокзал. Это физическая стряпня.

   Он называет  и кухаря стряпни.

    У Михаила Моисеевича от «кухаря» в душе так забурлило, что в ней даже  пар появился, но он сдержался. Не ввязываться же  в драку слов. А нужно дожать этого лохмача.

- Ты сидишь в вагоне поезда, глаза у тебя завязаны платком, ты, Иван, ничего не видишь. Ничего, - подчёркивает Михаил Моисеевич, закрывает глаза, выходит из-за стола, начинает блуждать по комнате и говорить. – Видишь. Я даже дверь не могу найти с закрытыми глазами. А у тебя глаза открыты.

   Иван Степанович смотрит на лысину Михаила Моисеевича и чувствует, что снова «прокатится» по ней, но сдаваться не собирается.

- Поезд, - продолжает Михаил Моисеевич, -  начинает аккуратно двигаться. Разве ты сможешь с завязанными глазами определить, что нАчало движение: поезд или вокзал?

   Иван Степанович собирает остатки сил и буквально разрывается.

- Что нАчало движение поезд или вокзал? Ну, как вокзал может начать двигаться. Он не на колесах, мотора у него нет, водителя тоже. Двигающиеся поезда я видел, а вот двигающиеся вокзалы нет.

- Так, - Михаил Моисеевич снова задумчиво смотри на Ивана Степановича и думает, как же доказать этому рыжеволосому лохмачу - русаку, что он не понимает относительности.

   Михаил Моисеевич и сам в ней  толком не разбирается, но он же выстроил на ней докторскую диссертацию. И что! Всякий русак будет её пинать.

– Возьмём другой пример.

   Михаил Моисеевич большой любитель примеров, и каждый свой пример примеряет на своих сотрудниках, а потом делает выводы.

- Иванов едет на велосипеде,  а в это же самое время в ста метрах от него бежит Петров. Ты говоришь правильно: езда на велосипеде Иванова происходит одновременно с бегом Петрова. Но почему ты делаешь такой вывод?

- Да потому что у меня есть глаза.  – Иван Степанович для большей демонстрации наличия  своих глаз даже тыкает в них. Я же не слепой. – Демонстрация отсутствия слепоты у Ивана Степановича проявляется в его вольности, он шлепает Михаила Моисеевича по лысине. - Я вижу это. Вижу, - Иван Степанович начинает колотить в грудь.

   Михаил Моисеевич на всякий случай прячет в стол бронзовую статуэтку Эйнштейна, которая уже не раз подвергалась нападению со стороны  лохмача – русака.

- Нет, - начинает Михаил Моисеевич, когда бронзовый Эйнштейн исчезает в самом нижнем ящике стола. -  Ты видишь это одновременно,  потому что ты одновременно находишься и там, где едет на велосипеде Иванов, и там, где бежит Петров.

   В груди у него появляется холодок, когда она чувствует шевеление в нижнем ящике стола, мысли у него начинают путаться, и он, что есть силы, надавливает  ногой на нижний ящик.

   Иван Степанович это не видит. Он тупо смотрит на Михаила Моисеевича и с усилием начинает шевелить губами.

- Ну, - пауза, -  как я могу, - снова пауза только подлинней, -  одновременно находиться в двух разных местах, - пауза затягивается на несколько минут. -  Раздвоился я, что ли.

- Странно, - бормочет Михаил Моисеевич и уже двумя ногами налегает на нижний ящик стола, словно боится, что из него выскочит бронзовый Эйнштейн и ввяжется в дискуссию - и пауз сколько набросал,  а ничего не понял?

   На кону стоит докторская диссертация и  авторитет  Михаила Моисеевича, как директора патентного института.

   Он усиленно ищет ответ. Есть. Михаил Моисеевич улыбается и с сожалением смотрит на Ивана Степановича.

- Знаешь, Иван, почему ты этого не понимаешь – Он выдерживает паузу и, медленно растягивая слова говорит. – Потому что ты рыжеволосый аршинный  лохмач – русак, а  не еврей и поэтому  не можешь мыслить относительно. Даже в моём институте всё относительно. – Он смотрит на дверь и заканчивает. - Все сотрудники института это понимают, только ты нет.

   Аккордная фраза Михаила Моисеевича окончательно добивает Ивана Степановича. Он хватает воздух, как рыба, выброшенная на воздух, и чувствует, как в его голове раскатывает на велосипеде Иванов, а рядышком с ним трусцой бежит Петров. Они машут ему руками и горланят:  засиделся ты, Иван Степанович, в институте, пора выметаться в другой, только смотри, чтобы он не был покрашен желтой краской.