История и наука: право на субъективность

Мы должны сделать единый государственный учебник истории для государственного выражения нашей идентичности. Конституция даёт нам право на это и даже требует этого в своей преамбуле.

Зачем нам начинать с варягов? Зачем так издалека? Да потому что это мы – те же, что и сегодня. Тождество нашей идентичности – прямое основание нашего права занимать ту территорию, которую мы занимаем. И которое постоянно  ставится под сомнение – словом и делом наших оппонентов. Мы не только должны узнать, что мы те же, но то, кто мы, а следовательно – что мы должны и можем делать в нашем настоящем.

Поскольку речь идёт об обретении действительных сил и способностей, мы заинтересованы в правде, а не вымысле относительно своей истории. Вымысел и ложь лишь поставят нас в проигрышное положение. Наше историческое знание нужно нам самим для строительства самих себя, а не для спора с фальсификаторами. Эти последние готовы выдумать что угодно, чтобы сбить нас с толку. Их надо разоблачать. Надо опровергать их суждения и рассуждения. Но эта работа как таковая не является исторической. Свою историю мы знаем для себя, а не для них. Они-то как раз хорошо знают, что искажают.

Так что весь список «трудных вопросов» – это не только по большей части вся наша история: это склейка антироссийской, антирусской, антисоветской пропаганды с действительными вопросами нашей истории. Методика ответа на «трудные вопросы» заключается не в компромиссе, не в учёте всех «точек зрения» (в том числе заведомо лживых), а в разделении спора с лживой антиисторической пропагандой и собственно научной и философской дискуссии по действительным историческим вопросам и проблемам.

Когда я слышу, что СССР «развязал» (пусть и вместе с Гитлером) Вторую Мировую войну, побеждать в которой пришлось США, то у меня первым возникает вопрос: что значит «развязал»? В смысле начал? Но начала эту войну Великобритания, 3 сентября 1939 года, в 9.00 утра. Это известно. И привела за собой весь британский мир. Может быть, СССР напал на Германию? Нет, это Германия напала на СССР. Дата и время всем известны. Это факты. Разумеется, для содержательного исторического анализа нужна реконструкция мировой политики, действительных целей и действий всех участников событий. Но легко заметить, что если к этим, уже гораздо более сложным вопросам подходить так же, как вопросу фактов о начале войны с «точки зрения», что СССР якобы «развязал», то разобраться ни в чём не представляется возможным. Вопрос о том, кто победил (и кого), оставим для содержательного обсуждения. Хотя есть ли тут сам вопрос, если выключить «Голос Америки» из Вашингтона?

Итак, разоблачение фальсификаторов и контрпропаганда дожны делаться отдельно от научной исторической работы. Границу провести несложно, надо лишь опираться на факты. Разумеется, многие из них спорны сами по себе. Однако есть базовая совокупность, которая ведёт к нашему сегодняшнему существованию, совокупность, которая установлена. Любая научная дисциплина такую базовую совокупность утверждает и из неё исходит.

Догматизм? Да. Это давно установлено не только самой наукой, но и её современной рефлексией, методологией науки. Это называется научной парадигмой: господствующая теория и подтверждающие ее факты. Факты, противоречащие господствующей теории, игнорируются. И так вплоть до очередной научной революции. Которую ещё нужно заслужить последовательными усилиями в течение сотен лет. Другого пути у науки нет.

Здесь мы должны ясно установить значение субъективного для исторического знания. Оно таково же, как и для научного знания вообще. Это центральная категория науки, установленная Декартом. Знание, исследование, познание осуществляются ради конституирования субъекта, ради роста его власти, развития его представлений. Когнитивный субъект Декарта объявил себя существующим, мерой истины и достоверности. Если что-то и существует, то не достовернее чем он. Если что-то и существует, то как то, что может быть им познано, и так, как может быть им познано. Объект, объективное – конструкция познающего, деятельного, ослабевающего представленным миром (совокупностью всего сущего) мышления, то есть средство.

История – лишь часть этого мира Представления об объекте меняются по мере своего развития, меняется, таким образом, объект. А субъект остаётся. Так что истина нового времени вовсе не объективна по содержанию, объективность – лишь её форма. Содержание же истины субъективно, оно есть возросшая и всё более развитая самотождественность, самодостоверность субъективности. Институт, морфология субъекта могут быть разными, но субъектом исторического познания является прежде всего политическая нация, народ, создавший государство.

Историческое знание нужно нации для воспроизводства и роста своей мощи. Все «критические» присказки про «человека» не имеют тут никакой силы, поскольку неолиберальная идеология сужает этого «человека» до стандартного массового индивида, который может как-то наполнить содержание своей свободы только весьма неразнообразными извращениями.

Европейский человек Нового времени (а значит и мы, хотим мы того или нет) – и есть декартовский самоудостоверенный, самосущий субъект. Его институциональными реализациями являются и отдельные индивиды (увы – или ура – но абсолютное меньшинство), коллективы, общины, корпорации, народы, политические нации, кланы и проч. Именно принадлежность к этим неиндивидуальным вариантам субъекта позволяет быть людьми подавляющему большинству индивидов, которым этого не удается достичь «либеральным способом».

Так что историческая наука и историческая философия нужны не только государству, политической нации, но и гражданину, то есть тому, кого готовит школа. Догма, парадигма исторической науки и философии и есть сумма субъективности, наша позиция, позволяющая выражать историческую волю, в том числе ставить цели.  Она и должна стать содержанием единого учебника, а также методики преподавания.

Однако мы не сможем обойти проблему парадигмы в нашей исторической науке. Парадигму придётся собирать заново.

Условно (внешне) очевидны как минимум три составляющих исторической догматики: дореволюционная, советская, либеральная, – рвущие наше историческое сознание и идентичность. Все три сфокусированы на разных философиях истории. Все принципиально противоречат друг другу. Простое их совмещение невозможно, компромисс решением не является, он ведёт к шизофрении.

Увы, большая часть подготовленных предложений по историко-культурному стандарту страдает именно этим дефектом. В истории не получится угодить и нашим, и вашим. Выбор одного из трёх вариантов также не является решением. Первые две парадигмы, вероятнее всего, устарели, а либеральная, строго говоря, вообще отрицает историю как таковую.

Значит, нужна проблематизация каждой парадигмы и создание четвёртой, современной, русской. Делать эту работу в режиме площадной брани невозможно, поэтому, повторюсь, сначала нужно отключить «динамики» с пропагандой. Заткнуть, так сказать, «орала». И перековать мечи. После чего сначала придётся самоопределиться в историческом подходе, то есть ответить на вопрос, что вообще значит мыслить исторически и куда ведёт такой образ мышления при последовательном осуществлении. Ведь если что и следует мыслить исторически, так это саму историю – ради того, чтобы в дальнейшем мы могли мыслить исторически всё остальное, мыслить как элемент истории, как исторический процесс, как организованность истории: государство, право, общество, знание, природу, истину.

Забегая вперед позволим себе одну выкладку феноменологического толка. Разрывы исторической парадигматики русской истории сконцентрированы в последнем столетии. Они соответствуют самым жестоким испытаниям, выпавшим на долю страны европейского (средиземноморского) цивилизационного корня. Оставим в стороне Африку, Китай, Индию. Это не наш мир. Но в нашем, европейском мире мы переживаем самую интенсивную революционную историю, самые глубокие и массовые страдания, самую жесткую агрессию. Наш темп развития и изменений является самым быстрым в ХХ веке.

И, что особенно важно, наши страсти – это наши страсти. Мы не страдаем пассивно, от внешнего только воздействия. Мы сами авторы своей трагедии. И внешняя агрессия вызвана в первую очередь нашей позицией «стояния» на своём. Это не наша дурь, и не наша ошибка, как пытается внушить нам пропаганда. Напротив, это и есть наша национальная гордость и ресурс развития.

Пожалуй, не удастся понять суть русской истории, если не предположить, что именно Россия является эпицентром кризиса европейской цивилизации Нового времени. Кризис как главный исторический процесс современности по сути общепризнан европейским мышлением. Но именно Россия стала «глазом бури», центром общеевропейского урагана, а вовсе не страны европейского Запада. Россия одна лишь из стран Старого Света пока выстояла и продолжает своё «стояние». Она остаётся последней континетальной империей Старого Света. Так называемый Европейский Союз – часть либеральной империи США, её колониальная зона. Россия сохраняет экзистенциальное напряжение всей европейской истории, находясь перед лицом всех её вызовов.

В этом универсализм её положения. Россия наследует всем историческим процессам европейской цивилизации. Русские испытали на себе всё и даже больше, в максимальной степени, что может испытать европейский человек. Мы – мера европейской истории. При этом Россия продолжает существовать исторически, в отличие от постисторического пребывания Испании, Швеции, Великобритании, Франции, не говоря уже о других европейских странах. Их судьба давно не в их руках. Мы – последние коренные европейцы. Мы – нравится это нам или кому-то ещё или нет – являемся единственными держателями европейского цивилизационного наследства в его полноте. Мы не закончили с США – как и они с нами. Но их главное отличие от нас – цивилизационная специализация.

Америка – это страна одного проекта. В этом её сила, и в этом её слабость. Этот проект – при всех его претензиях – построен на пустом месте, на выжженной земле. И этот проект угнетает вассальную континентальную постисторическую Европу. Проект не новый, и строго говоря, не рассчитанный на такую большую популяцию. Его ждёт если не крушение, то весьма серьёзная трансформация. Мы в этом как раз живём – в крушениях и радикальных трансформациях, хотя ещё должны в них разобраться.

Поэтому, чтобы сформировать свою историческую парадигму, мы должны понять свой ХХ век в первую очередь. Вся остальная историческая реконструкция – от варягов до Романовых – сначала должна обслужить эту задачу: ответить на вопрос, как мы вбирали европейскую историю, как сами становились ею, и как интенсивность этой исторической жизни стала максимальной среди народов европейского цивилизационного круга.