Почему мы болеем?

Автор: Вика Верлинская

Этот вопрос у меня возник уже после окончания мед. института. В последний год интернатуры, когда работала в оперативной гинекологии. До двадцати лет было накапливание знаний, работа на прием. Потом началось выяснение – где правда в этих знаниях, а где… тайны, которыми медицина не владеет, открещиваясь красивым термином «невыясненная этиология заболевания». То есть — причина не ясна.

Как это — не ясна? А как же тогда лечить, если не понимаешь, от чего именно? Где корень того зла в организме, для которого нужно найти химическое средство или очередную оперативную тактику?

Я смотрела на женщин в гинекологии, которые приходят вновь и вновь. Постоянные клиенты. Врач считался успешным, когда у него было много постоянных клиентов. Значит, ценят, значит, может помочь. И тут вдруг, откуда ни возьмись, пришла такая мысль – а может наоборот, не может, если они приходят вновь и вновь? Может быть, это просто кому-то выгодно – хронические болезни, которые можно временно облегчить?

Этот вопрос меня выкинул из традиционной медицины, потому что осознавать такую правду и продолжать работать было невозможно. Я решила отрезать себя полностью от этой непонятной темы, в которой тогда не смогла разобраться. Чтобы не врать хотя бы самой себе, что я кому-то помогаю и спасаю. Я понимала, что спасаем только тогда, когда совсем кранты, когда ургент, сразу на операционный стол, если не прооперировать – умрет. Тогда вроде бы спасатель, а в остальных случаях – слишком всё неоднозначно.

За несколько лет до этого, курсе на четвертом, практика в отделении онкогинекологии в институте медицинской радиологии, незабываемое лето. Отделение такое… тихое. Пациенты молчаливые, спокойные, только рядом лучше долго не задерживаться на обходах, чтоб не задавали те вопросы, на которые нельзя отвечать. Истории болезни с похожими диагнозами, в которых шифровки вместо слов. Так было принято. Медицинская этика. Слово «рак» нельзя было произносить при пациентах, только родственникам, в полголоса. И рекомендации им, как себя вести с больным, чтобы не травмировать психику. Лучше, чтоб не знал, если знает, может сам себя убить скорее, чем болезнь. Сильные и спокойные не часто встречаются, когда могут улыбаться в лицо смерти.

Это было стремительное взросление. После позитивного акушерства в род. доме, вдруг полная противоположность,слицом к лицу. И на каталках уже не счастливые измученные родильницы, а просто тела, иногда закрытые полностью простынями, с ног до головы. Когда лицо закрыто, человека на каталке везут вперед ногами, по какой-то странной традиции, в последнее отделение больницы из возможных. Когда живой, почему-то всегда стараются соблюдать правило – везти каталку, чтоб был головой вперед. Странные ритуалы. Видимо, голова что-то значит для земной жизни.

В операционной только плановые операции. Торопиться уже некуда, как в акушерстве и обычной гинекологии. Спокойное отчаянье или тихая надежда на чудо.

Смертельная болезнь как-то быстро смиряет эмоции, переворачивая вверх дном восприятие реальности. Нужно просто принять факт, что всё, к чему привык, скоро закончится. И принять ту неизвестность, которая может обрушится каждый день вслед за страшным словом «метастазы».

Хорошо, если метастазы в грудь, как часто бывает при женских опухолях. Грудь можно удалить и ещё пожить, уже не так уверенно, как раньше, но всё-таки живой. А если в позвоночник, мозг, легкие, уже не удалишь. Но можно побороться. Годы химиотерапии, облучений. Это уже не просто жизнь, это жизнь с очень глубоким смыслом. Редко кто не задумывается о ее смысле после диагноза «Са», особенно с цифрами 3-4, когда уже надежда не на врачей, а на какого-то Бога, которого придумали именно для таких крайних случаев, чтоб не сойти с ума от отчаянья.

Так почему же мы все-таки болеем в итоге? Я искала ответ на это пару десятков лет после мед. института. Сначала выяснила, что из-за неправильных, недобрых дел и мыслей происходят нарушения в физическом теле, самый прямой патогенез, абсолютно ясная этиология. Потом оказалось, что не столько мысли виноваты, сколько отношения с людьми, к людям. Оказалось, что всё человечество подобно одному человеку. И когда между людьми блокируются связи, когда мы не способны чувствовать других, как себя, это просто из-за опухоли в наших чувствах. Она заставляет думать человека о собственной важности и значимости, о своих постоянных нескончаемых проблемах, и отрезает его от других людей, не внешне, но внутри, злокачественно, тайно.

Я боюсь заходить в больницы. Уже давно. Мне стыдно надевать белый халат, потому что символ белых одежд давно запятнан… не кровью и прочими жидкостями телесными, это нормально, неведением причин. Врач ведь должен выяснить причину, чтобы правильно помочь. А она за пределами его компетенции. Он всегда выясняет только следствие. Он не может назначить больному лечение от нарушенных связей в обществе, и по подобию в организме телесном. Если бы это было возможно… но тогда разорится вся фармацевтическая промышленность. А это один из самых процветающих бизнес-гигантов сегодня.

Столько всего можно было бы изменить, излечить, преобразовать. Например, вместо всех этих нефтяных и газовых черных бизнесов использовать конструктивно энергию ядерного синтеза, способную компенсировать все запутанные махинации мировой экономики и свести их на нет. Но сколько народу потеряет свои миллионы, заработанные на чужом горе или рабском труде. И сколько рабов потеряет свои рабские подачки с барского стола.

Так хочется ускорить время. Время осознанности, чтобы оно пришло к тем, кто привык жить по чужому шаблону, жить, как животное, в постоянном побеге от настигающих страданий, или в побеге от самого себя, за своими миллионами… денег, признаний, знаний. Панацея от всех болезней предельно проста – осознать, чточеловечество – одна семья и нужно просто найти свое место и добрые связи в этой семье. И тогда не будет смертельных болезней, только легкие, вразумительные ОРЗ. Закону причин и следствий не за что будет наказывать людей. Люди будут жить долго и счастливо, и умирать лишь от одного диагноза – естественное завершение генетической программы человека. Лет в сто двадцать.