Обратная сторона луны

(Продолжение «Предложения» - http://maxpark.com/community/4707/content/2176572 )

– Как ты удачно приехала! – радовалась Татьяна, привычным жестом смахивая со лба упрямую русую прядь. – Рош-а-шана и выходные подряд, четыре дня! Будем сидеть и разговаривать, гулять и разговаривать, в гости ездить…

– И разговаривать! – засмеялась Тала.

Первая суматоха встречи уже прошла, и теперь они сидели на балконе, на уютном двухместном диванчике, за журнальным столиком, уставленном фруктами, соками, минеральной водой, легким местным вином и разнообразными вкусностями, от рахат-лукума, покрытого инеем сахарной пудры снаружи и медово-золотистого на изломе, с вкраплениями цукатов, как мушек в янтаре, благоухающего лимоном и розами, до зефира – воздушного, невесомого и круглого, как и полагается в застолье на еврейский новый год: чем больше круглого на столе, тем лучше. Тут же стояли и блюдечки с медом, в который, по традиции, нужно было обмакивать дольки яблок, чтобы год был «хорошим и сладким». К вечеру палящий зной спал, на крыльях сумерек прилетел свежий сентябрьский ветерок, и лучшего места для беседы соскучившихся друг по другу сестер трудно было придумать.

– Кстати, о гостях, – не совсем к месту вспомнила Татьяна. – Тут на днях Аркадич собирался явиться. На Украину ездил, какие-то подарки мне привез. Хочет отдать. Но я сказала, что буду очень занята. Надеюсь, ты не слишком горела желанием с ним повидаться?

– Вообще-то горела, – нахмурилась Тала. – У меня ведь так и не было возможности высказать ему, что я о нем думаю, а язык чешется. Но, может, и к лучшему: я знаю, что ты бы переживала. А как у него вообще совести хватает сюда напрашиваться? Или вернуться хочет?

– Не знаю… – Татьяна отвернулась, ища что-то на столе, а потом придвинула к сестре блюдо с виноградом и персиками, стоявшее и так на самом виду. – Не имеет значения. Он никогда этого не предложит, а если и предложит, я не соглашусь.

– Танюша... Нюшенька, почему ты так думаешь? – осторожно спросила Луша, как звали Талу домашние. – Ты ведь говорила, что он все время звонит, мурлычет ангельским голосом, всеми твоими делами интересуется, помощь предлагает…

Открытое круглое лицо Тани, с высокими скулами, курносым носом и изящным подбородком, стало замкнутым; резче обозначились две параллельные морщинки между широкими темными бровями.

– Я много думала о том, почему он ушел. Ты меня знаешь: я всегда ищу причину в себе. А кто ищет, тот, конечно, найдет. Ну, со мной понятно, я все равно иначе не могла. А вот одно из обстоятельств, которые имели для него большое значение, я понимаю хорошо. – И, отвечая на вопросительный взгляд сестры, продолжала: – Я тебе рассказывала: когда я его увидела впервые на улице – мы шли в одну сторону и еще не знали, что будем учиться вместе, – он был похож на потрепанного, но не сдавшегося волка-одиночку. Со временем это впечатление потускнело, он одомашнился, отъелся, стал выглядеть довольным и сытым, и у меня даже появилась мысль, что, может, то был не волк, а большая потерявшаяся собака… Но нет. Не собака точно. Скорее, лощеный кот, который всегда гуляет сам по себе и подстраивает окружающий мир под свои желания.

– Скорее, кобель, – проворчала себе под нос выдержанная Тала, но Татьяна пропустила эту реплику мимо ушей.

– Так вот, его очень тяготила необходимость жить на съемных квартирах, не говоря уж о том, что это достаточно дорого. К концу нашего совместного существования подрабатывать он совсем не хотел, и я сама уговаривала его не перетруждаться: как же, у Лёнчика был инфаркт, его надо беречь! Тем более, что денег у него на то время было вполне достаточно: он начал ежемесячно получать компенсацию из Германии…

– Это как? – холодным тоном поинтересовалась Тала. – Ему во время войны года три-четыре было. С горшком на фронт убежал?

– Он жил с матерью на оккупированной территории и поэтому считается жертвой фашизма. Но я сейчас не об этом. Лёнчик несколько раз заговаривал со мной о том, что хорошо бы получить социальное жилье, но, как ты понимаешь, мне это даже сейчас не светит, потому что до пенсии еще далеко, а тогда и речи не было. На мои вопросы, как он себе это представляет, он говорил, что рассуждает теоретически. Но теория быстро превратилась в практику. Уже уходя, он сказал мне, что получил-таки однокомнатную квартиру как льготник. Платить за нее нужно чисто номинально, дается она пожизненно. Таким образом он убивал двух зайцев сразу: не нужно было больше переезжать и от кого-то зависеть, и при этом экономилась большая сумма на квартплате и коммунальных услугах. Но, как ты помнишь, мы жили тогда в Тель-Авиве, где в очереди на такое жилье нужно было стоять лет десять. Поэтому он сделал еще один ход конем: согласился на проживание в крохотном городке на самом севере страны – именно там жила его новая пассия. Удобно: хотел – жил у нее, ссорились – уходил к себе. Правда, они расстались несколько лет назад, но для него это выразилось только в том, что он свои чемоданы окончательно сосредоточил в одном месте. Он теперь живет действительно так, как мечтал, наверное, всегда, и этот образ жизни ни на что не променяет. Я понимаю, чего бы он хотел: бывать у меня наездами, как на курорте, а потом, как только надоест, уезжать к себе. Но ты знаешь: у меня пунктик – семья, то есть забота друг о друге, надежность, тепло… Уверенность в том, что тебя никогда не предадут. Я ведь и влюбилась в Лёнчика окончательно после его фразы: «Я хочу жить с тобой, любить тебя, заботиться о тебе»… И взгляд, как у нашего папы был: одновременно бесшабашный и очень сосредоточенный, твердый. И ладонь – теплая, сухая, очень сильная, прикасающаяся так бережно… Ни один мужчина никогда не говорил, что хочет обо мне заботиться. Это моя несбывшаяся мечта. Наверное, уже и не сбудется. Но если выбирать из двух зол, то лучше одной, чем с таким… визитером.

Тала молча налила в бокалы вино.

– Лехаим! – произнесла Таня.

– За жизнь! – повторила ее сестра.

Они чокнулись и отпили по глотку терпкой концентрированной энергии солнца, переливавшейся в хрустальных бокалах в свете уже взошедшей луны. Луша закурила и протянула пачку Татьяне, но та отрицательно покачала головой.

– Так и не курю. Уже пять лет, – сказала она, – хотя иногда очень хочется. Но раньше думала: раз могу обходиться, значит, надо терпеть, а сейчас глупо начинать после такого перерыва.

– Я помню, ты говорила, что бросила после его ухода. Не понимаю, как ты смогла. Ты ведь начала в солидном возрасте, лет в тридцать, а это уже не баловство. И потом все время курила. И бросить сразу, без всякой подготовки, причем в стрессовой ситуации? По-моему, невозможно.

– Не совсем так. – Вместо сигареты Нюша взяла шесек, или, как в шутку называют этот сочный фрукт русскоязычные жители Израиля, «шизик» (хотя им, наверное, логичнее было бы обозначать его тем именем, под которым он известен на Кавказе, – мушмула). – Ты не представляешь, что со мной творилось, когда он ушел. Я ведь так и не поумнела за всю жизнь и верю всему, что мне сообщают, – если не вижу явных доказательств того, что это ложь. Говорит человек, что едет отдыхать с какими-то знакомыми, – значит, так оно и есть. У Аркадича действительно водились приятели, которых я в глаза не видела, потому что он вечерами по клубам ходил, всякие развлекательные мероприятия посещал, и выпадали они почему-то именно на те вечера, когда я получала самые большие и сложные заказы. И спасибо, что они были, иначе я после его ухода сразу оказалась бы на улице: одна не смогла бы оплачивать квартиру. Представляешь – он уходит, а мне с завтрашнего дня платить в два раза больше, без всякого предупреждения и без резерва? Да и до ухода… Он отдавал свою часть за квартиру и за питание – и всё. А мне откуда деньги брать на это всё и на те же поездки, если не работать?

– Честно говоря, я до сих пор не представляю, как тебе удается жить на свои заказы, – задумчиво проговорила Тала.

– Ты ведь никогда в жизни не занималась дизайном сайтов. Да и компьютера ни дома, ни на работе у тебя не было – вы-то в своей редакции до твоего отъезда еще без компьютеров работали. И в сорок пять лет начать сначала, все освоить, искать заказчиков и обеспечивать себя таким образом… Не знаю.

– Вот это как раз еще одна причина, по которой он ушел. Я не могла составить ему компанию в том, чтобы «делать жизнь», как говорят на иврите, а попросту – развлекаться всеми способами. Ему-то особо ничем не нужно было заниматься и ни о ком заботиться: из родственников – внук и двое взрослых детей, которые остались на Украине и знать его не хотят. А я, во-первых, не могла оставить маму – ты знаешь, в каком она была состоянии, а во-вторых, мне нужно было работать. У него хоть пенсия была и льготы, у меня – максимум пособие по безработице, на которое все оплатить не получится. Здесь люди, которые живут на пособие или даже на минимальную зарплату, на съеме селятся гуртом. Но кому я в Израиле нужна как редактор авангардного художественного русскоязычного журнала? И случайно выпала возможность пойти на курсы компьютерного дизайна. Конечно, курсы ивритоязычные, а я к тому времени только простые бытовые фразы на иврите понимала, но деться было некуда. Кроме того, мне вообще всё надо было с самого нуля начинать – запомнить хотя бы, как компьютер включается. При этом я считала, что мне повезло: курсы бесплатно – и меня взяли, несмотря на дату рождения, хотя пришлось поуговаривать начальство. Даже наша учительница иврита туда звонила, рассказывала им, какая я способная… Вот я и пропадала все время то за учебниками, то на курсах, то за компьютером, а между делом – с мамой по врачам. Сначала совершенно бесплатно оформляла всем желающим и презентации, и странички, и блоги – только просила, чтобы они меня своим знакомым рекомендовали. Сама рекламу давала где можно и нельзя. Хваталась за любой платный заказ как за соломинку. Ночами сидела – какие там развлечения! А что мне было делать? Хорошо, что меня жизнь еще раньше приучила надеяться только на себя, иначе бы не выдержала. И Лёнчик ведь знал, как я живу, когда ко мне переехал, но не попытался что-то изменить хотя бы в материальном плане. Слова насчет заботы остались словами. И предложение выйти замуж – тоже. Правда, когда мамы не стало, он рядом был, ничего не скажу. Конечно, чтобы все свои обещания выполнять, ему самому надо было бы много работать, а этого он делать не хотел. Да и не мог, если честно: на тяжелую физическую работу уже здоровья не хватало, а не на физической без иврита, который он так и не освоил, не обойтись. Да и в таком возрасте кто возьмет?

Зазвенел мобильник, но Татьяна, не глядя, сбросила звонок.

– А как раз к моменту его ухода мне показалось, что все наладилось: заказы поступали уже практически без перерыва, я уже могла позволить себе роскошь отодвигать сроки и повышать стоимость, могла откладывать что-то на поездки и без напряга время от времени что-то подкидывать детям-внукам... Меня ведь все время совесть грызет, что я из-за своей работы и расстояний очень редко их вижу, а так от меня хоть какой-то толк… И к дому меня ничего не привязывало, кроме кота, но его кому-нибудь из девчонок можно было отдать на время – у них ведь дома с участками, приволье… Конечно, часто я ездить бы не смогла, потому что тогда заказчики рассосались бы, но хоть иногда… Как раз когда Лёнечка уезжал, я подумала: ладно, со знакомыми, одно место в машине – пусть; но это последний раз, когда он едет один.

Женщина судорожно втянула воздух, как будто всхлипнула. Тала с тревогой вскинула голову, но Татьяна продолжила свой монолог совершенно ровным голосом.

– Дальше – звонок в пять утра… Ну, что я услышала, ты знаешь, не хочу повторять. Потом его сообщение об уходе – по телефону, при его даме, наверное, потому что он сам потом  говорил, что она его ни на шаг от себя не отпускала. Не мог сообщить после возвращения, с глазу на глаз... А ведь объясняться со мной все равно пришлось – не вернуться-то не получалось: вещи остались, документы… Знаешь, я тогда плохо соображала, но меня поразило, как он не хотел уходить.

– Так это ты его выгнала? – У Луши округлились и без того большие зеленые, в стреловидных ресницах, глаза.

– Нет, сам… В том-то и дело. Но он был как сумасшедший. Говорил – да, есть женщина, ухожу к ней. Говорил – ее с тобой и сравнить нельзя: ты красивее, умнее, а про характер я вообще молчу. Говорил – почему я тебя не увез сразу куда-нибудь, давай поедем с тобой куда-нибудь завтра, и черт с ним со всем! Да много чего говорил… Что-то насчет того, что любовь не умерла…

На балкон бесшумно просочился бревнообразный очень пушной «черепаховый» кот и неожиданно изящно запрыгнул хозяйке на колени. Глянув в его мерцающие зеленые глаза, она призналась:

– Если бы я верила в привороты, точно бы решила, что здесь без магии не обошлось. Было впечатление, что его кто-то на веревке тянет, а он упирается, только сделать ничего не может. Но мне от этого было еще хуже. У меня хватило сил не просить его остаться. Правда, сказала: подумай хорошо. А он что-то в том смысле ответил, что уже поздно думать, но, может быть, он еще когда-нибудь ко мне вернется… Вот здесь уже я отрезала: «Нет, возврата не будет: еще одного ухода я не переживу».

– Так ты про курение начала, – напомнила Тала.

– Да… Когда он, наконец, съехал, я вообще дышать не могла. Вот вдыхаю воздух – а он не идет в легкие, горло закупоривает – и всё. Сердце болело без перерыва, даже в желудок отдавало, левая рука отнималась. В общем, если мне врачи когда-нибудь скажут, что у меня был инфаркт, я не удивлюсь. И видела я почему-то только то, что было совсем рядом, а дальше – туман… Но я ни к каким врачам не обращалась: тогда мне было все равно, а потом уже смысла не имело – выжила же... Да и шевелиться я тогда не могла, не то что кого-то вызывать. Дочкам не говорила, как мне плохо, чтобы не переполошить. Они звонили, слышали, конечно, по голосу, что неважно, но кому в такой ситуации будет хорошо? Несколько дней не ела, наверное, – не помню. Но глотать больно было, это точно. И единственно, что я делала, – это курила, потому что дым еще как-то в легкие проникал и немножко снимал спазм, хотя каждая затяжка как будто молотком била по голове. Потом начала понемногу есть – вернее, пить теплый чай, потому что глотать что-то более существенное еще не могла, потом йогурт, творог, потом формально все вошло в свою колею. Очень помогло то, что телефон я не выключала – вдруг Лёнечка что-то забыл, ему что-то понадобится, – и меня все время дергали заказчики. И я механически начала работать. Вот это меня и вытащило. Ну, и Тишку кормить надо было – поневоле встанешь.

Кот начал тихонько мурчать, подтверждая слова хозяйки.

– А курить я прекратила на годовщину его ухода. Сознательно. Дыхание к тому времени уже наладилось, конечно, хотя еще года на три я разучилась смеяться. Ты ведь помнишь, сколько Аркадич курил – и я за компанию. А теперь каждая сигарета о нем напоминала. Я и решила: хватит, я уже свое выкурила. Забыть, конечно, ничего не забуду, но жить только в воспоминаниях нельзя. А вытаскивать меня некому – как обычно, могу надеяться только на себя. Вот и бросила. И переехала из центра сюда, на юг, – где мне каждая улица о нем не напоминает, да и от него подальше.

Тала с удивлением обнаружила, что сидела с крепко сжатыми кулаками. Медленно разжала ладони, на которых виднелись глубокие полукруглые следы ногтей.

– Давай еще выпьем! – предложила она.

Женщины молча чокнулись и, понемножку отпивая вино, посмотрели в ночь. Фонарей под балконом не было, и дом, стоявший на другой стороне двора, скрывался во мгле. Зато на его невидимом фасаде сияли окна, и казалось, что это «Летучий Голландец» с освещенными иллюминаторами бороздит ночь, покачиваясь на облаках и вечно стремясь к своей недостижимой цели – огромной, светлой и загадочной луне…

07.09.2013 г.