Наш друг жил в Праге

ЧЕХОСЛОВАКИЯ 1963-1972

 Глава из книги Вацлава Ланды "Жизнь чешского реэмигранта из России в Чехословакии" и еще много об ином, 3 часть,  стр 404, период 1963-1972 гг., издана в 2002 г.

 Конец 1969 года, начало 1970 в моей жизни ничего особенного не принесли, разве что как в этой песне - "менял я женщин как перчатки", ну не как перчатки, но все же менял. Одна перемена все же произошла в моей жизни и то в связи со вступлением в районный комитет Союза чехословацко-советской дружбы в Праге 4. Думаю, что вам все-таки покажется странным, как это я со своими взглядами на недавние события в Чехословакии, на оккупацию ее армиями Варшавского договора, на то, что советские воины остались в нашей стране "временно", и вдруг решил стать членом районного комитета такой организации, даже больше, ее функционером. Чтобы разобраться, почему я пошел на такой шаг, на шаг, который мне открыл в моей жизни новые перспективы, новые возможности, доступ к моим соотечественникам, расширил мой кругозор, предоставил возможность ездить в Советский Союз, на что я и не рассчитывал, так нужно обо всем этом написать подробно. Собственно говоря, я никуда не стремился, не хотел влезать в какие-то "общественные" организации. И если уж не вступил в партию, так тем более зачем мне было нужно вступать в какой-то Союз чехословацко-советской дружбы. Я же, хотя и был членом этой организации, формальным членом, как и все мои коллеги, фактически по принуждению, все же считал эту организацию ничем иным, как послушным орудием в руках КПЧ, помощником КПЧ в деле установления в ЧССР советских порядков, советского опыта, всего советского. Так оно и было. Руководители этой организации, как я считал, не были никем иным, как послушными холуями КПЧ -  ни больше, ни меньше. так почему же я туда влез, вот в такую организацию, да еще и с моим опытом в отношении всего, что касалось именно этого советского режима. Почему? Итак, все по порядку. У нас в институте, как и на всех предприятиях в республике, был филиал этой организации и большинство работников института, точно так же как и на других предприятиях, учреждениях в стране были ее членами. Считалось так, что если ты не в коммунистической партии, так должен быть хотя бы в Союзе чехословацко-советской дружбы, членом профсоюзов, чтобы как-то не быть совершенно в стороне от политической жизни в стране, уже только потому, что никто из нас работников, скажем научно- исследовательского учреждения, людей с высшим образованием, не мог себе позволить быть совершенно в стороне от общественной жизни, такое бы вряд ли долго терпели, и рано или поздно такому человеку, который бы решил позволить себе такую роскошь пришлось бы менять место работы, и, по всей вероятности, уже без использования своего высшего образования. Так что Союз чехословацко-советской дружбы и был такой спасительной, можно сказать, организацией, членство в которой и предоставляло возможность всем беспартийным в ней спрятаться. Как же смотрите, и я принимаю участие в строительстве социализма-коммунизма, и я ваш человек, плачу взносы, принимаю участие в работе такой важной организации. Опять же это была самая настоящая комедия. 99% членов этой организации ни черта в ней не делали и все их членство заключалось только в том, что они платили членские взносы, а они были не так уж и малые, 1% с зарплаты, это для тех у кого были низкие зарплаты, а у кого повыше так и несколько процентов, имели удостоверения члена, раз, два раза в год принимали участие в собраниях этого общества и это было все. Интересен и тот факт, что в этом обществе было подавляющее количество членов беспартийных, именно по той причине, о которой я упомянул, партийные же в таком вот камуфляже не нуждались, так что для них это членство было совсем не обязательным. А если вопрос поставить и так, были ли в этом обществе люди действительно любящие СССР, или хотя бы имеющие к нему какие-то дружеские чувства, а если и были так в каком процентном отношении ко всем формальным членам. Так вот, по моему мнению, если учесть, что во всей стране, на каждом предприятии, учреждении, школе, заводе и т.п. везде были филиалы этих организаций в которых членами было наугад 40-50% в отличие от профсоюзов, членство в которых было обязательным для всех трудящихся, так возможно такими, даже не любящими, а только сочувствующими, дружелюбно настроенными, были до 1968 года может большинство членов. Но после 1968 года хотя и членами остались, но сочувствующих, друзей Союза, остались считанные единицы, в основном высшие функционеры, которые должны были делать вид, что они друзья и работать в этом направлении, а действительно друзей не знаю, сколько их было, боюсь на эту тему высказываться, потому что действительно их было очень мало. А те, которые были, так всегда это было связано с личными доводами, например, такими, как то, что у них были в СССР друзья, родственники, что они там родились и т.п. Но чехи, которые не имели конкретные связи, личные причины быть друзьями СССР, ими не были O думаю почти никто, только разве какие-то сотни, жалкие сотни, может несколько тысяч пожилых людей, по-своему фанатиков, все еще убежденных, верующих в торжество победы коммунистических (советских) порядков. Я же уже несколько лет в институте вел кружок русского языка, в котором мы в основном изучали техническую терминологию, кроме того все у нас прекрасно знали мое отношение к Союзу, России, русским, которое не изменилось и после вторжения, после 1968 года, в смысле, что я как любил русскую землю, свою родину, русских, если хотите советских, Украину, так и продолжал все это любить и после событий 1968 года. Я пытал дружеские чувства к русским, советским людям, любил свою родину, землю, где я родился, русский язык, на котором лучше всего изъяснялся и это чувство было глубоким и ничто на это не могло повлиять никто это не мог изменить. Ведь мое отношение касалось народа, людей, земли, родины, но не советского режима, советских порядков, с которыми я во многом, очень многом, был не согласен. Но если уже говорить откровенно, так это не касалось социалистических идей, а того как они осуществлялись, проводились в жизнь. Я же был и остался на всю жизнь крепко связан тысячами уз со всем русским, русской культурой, литературой, историей, языком, музыкой, русскими песнями, которые я прямо-таки обожал и не было почти такой известной народной или эстрадной песни, которую я бы не знал, а что русские пейзажи, реки, русские дали, да разве все перечислишь и разве это вообще возможно вот так на словах передать другим, объяснить словами свои чувства, свою любовь к своей родине, к людям среди которых ты провел свои детские и юношеские годы. Меня могут понять до конца только те, которые очутились в подобном положении. Я, живя в Чехословакии, чех по национальности не мог, и не хотел ничего, что меня связывало с Россией ни забыть, ни потерять; наоборот, когда человек далеко от своей родины он к ней еще больше может прильнуть, интересоваться всем тем, что в ней происходит. И все мне на моей родине было и осталось близким, все кроме вот этого типично советского в смысле энкеведистского, в смысле того советского, чего мы всетам боялись, партийного командования, нами, нашими судьбами, нашими, наконец, жизнями. А я и не мог быть другим, не мог же я только потому, что я был чехом по паспорту, что у меня была чешкой мать, а у моего отца чехом его отец (мать была полькой), стать стопроцентным чехом и только потому, что переехал с матерью в страну своих давних предков, о которых я, в конце концов, не имел и не имею понятия до сих пор, а родители мои тоже ведь родились там же, где и я, на Украине, которую в те годы, когда я там жил, считали больше Россией, чем Украиной. Все мы, жители городов в Союзе, считали себя в конце концов русскими, хотя формально и были чехами, поляками, украинцами. А дело-то в основном в том, что я не жил в Советском Союзе среди чехов. Мой отец хотел, чтобы из меня получился чех, хотя и сам, думаю, не имел точного представления, что из себя такой настоящий чех представляет, как не знаю и я, как не знает и сам что ни на есть взаправдышний чех сам. А когда мне было двенадцать лет, отец мой умер, мать же, откровенно говоря, такая проблема вообще не интересовала. И что русский, что чех какая разница, главное, чтобы был хорошим человеком. А живя на Украине и потом в России, я не имел никакой возможности ближе ознакомиться ни с чешским языком, ни с литературой, ни с культурой и только отрывистые, случайные информации о какой-то буржуазной республике доходили до меня, информации более географического понятия, чем любого другого. Помню, когда я был еще мальчуганом мои родители получали посылку из Чехословакии и среди других вещей там были мужские туфли. Это не были туфли, как мне припоминается, это была сказка, в моих глазах, мальчишки лет 8, 9 это была такая красота, такие туфли, что ни словом сказать, ни пером описать, и эти туфли были из Чехословакии, и на подошве было выбито название фирмы, которая их изготовила "Батя". Так вот по этим туфлям я своим детским умом и создал себе свое представление о Чехословакии, как о сказочной стране, раз уж там люди ноят вот такие прекрасные туфли. Я же был до своих 22 лет постоянно только с русскими, советскими, да и жили мы не только в Житомире, но и в глубине России, все мои друзья, учителя, все мое окружение было русским, так как же я мог вот так после приезда стать сразу чехом. Но не так-то просто быть и тем и другим, и русским и чехом. Лучше всего для любого человека не иметь вот таких проблем, лучше всего для каждого человека жить там, где он родился и жить в этой стране всю жизнь, хотя и не может быть во вред, если такой человек уедет из своей родины на какое-то время, более короткое или более длинное, главное заключается в том, что он, и не живя в своей стране, всегда будет иметь возможность вернуться назад. С одной стороны человека обогащает, когда он одну часть жизни проживет в одной стране, а часть жизни в другой, такой человек впитает в себя культуру, обычаи, язык обеих стран где он жил, это расширяет его кругозор с одной стороны, но с другой такое вот положение дел может значительно усложнить, затруднить жизнь этого человека. И хочет он этого или нет, но он постоянно оценивает, сравнивает, сопоставляет оба народа, обе культуры, оценивает поведение людей, свое положение и уже обременен обеими этими культурами, привычками, образом жизни, традициями, а с этим жить труднее, сложнее и многое зависит от натуры, характера этого человека, его психики. Одни сравнительно легко справятся со всеми этими проблемами, с этим до определенной степени бременем, другие же не могут справиться с ними всю жизнь. И я бы сказал особенно это наблюдается у людей, которые родились и жили в России и потом им пришлось жить в другой стране, настолько, очевидно, все в России, отличается от жизни в других странах Европы. Нет, лучше всего не встречаться с такими осложнениями на своем жизненном пути. Людям, родившимся в одной стране и оставшимся в ней жить всю свою жизнь, думаю, легче быть счастливыми, большинству из них, чем тем, которым пришлось свою родину оставить - эмигрантам, реэмигрантам, беженцам и т.п.

И другое дело были волынские чехи и другое дело я. Им в Чехословакии было жить проще и легче. Родившись на Волыни в чешской деревне и всю жизнь там прожив, они с русской культурой или даже украинской, или польской имели очень мало общего, говорили между собой только по-чешски, ходили в чешские начальные школы, а некоторые и в более высшие, русская (польская, украинская) культура на них никакого глубокого влияния не имела, в отличие от того, какое она имела на меня, человека, который с чехами дома имел мало что общего.

Для меня же 1968 год был особенно тяжелым и потому, что я был чех, но одновременно и русский чех. Любить русских после того, что произошло не было в Чехословакии так просто, кругом была ненависть. Но нужно сказать, что на работе все мои чешские друзья меня никогда не упрекали в этом отношении, прекрасно понимая мое состояние, наконец и то что я такой и не иной, лишь бы не кривил душой. Наоборот, думаю, что они считали мое отношение к моей родине явлением вполне у меня положительным, положительной чертой моего характера и то тем более, что я никогда не стремился, именно через мое отношение к Союзу, строить себе карьеру, использовать это мое отношение в своих служебных и иных интересах. А время было такое, что было мало таких, которые хотели бы что-то делать для районного комитета Союза чехословацко-советской дружбы, вообще иметь с ним что-то общее, а этот комитет нуждался в людях, и их искали в филиалах. Функционеры же нашего филиала решили, что я наиболее подходящая фигура для работы в этом районном комитете и предложили ему мою кандидатуру, предварительно спросив моего согласия. Я не сказал ни да ни нет, отказаться категорически я не мог, это было бы нужно обосновать. И я решил подробней узнать, в чем же будет заключаться мое членство, что от меня будут требовать, а там будет видно. В районном комитете обо мне уже имели довольно полную информацию. Председатель этого комитета тов. Бабицкий, мужчина лет под шестьдесят, на меня произвел хорошее впечатление, хотя бы тем, что как мне казалось был человеком, несмотря ни на что действительно дружески настроенным к СССР, и то бескорыстно, причем все это базировалось на том факте, что он был верующим коммунистом, верующим в суть этого учения. Человек вполне, вроде, честный, бескорыстный, он был верующим и потому, что ему человеку из рабочих, без образования дал этот режим все. Так вот он сразу же проникся ко мне доверием, уже и потому, что я без обиняков ему сказал, что если и буду работать в комитете, так только потому что родился в Союзе. И, живя в Праге, всегда стремился к общению с русскими людьми любой профессии, возраста и социального положения, а русский язык считаю своим родным. А что касается политики, так я до сих пор был от нее в стороне, и еще, что меня бы устроило в этой работе заняться сближением советских людей с чешскими, простых, рядовых людей, чтобы хотя бы так немного разрядить атмосферу напряжения между простыми людьми, приблизить их друг к другу через личные контакты, что я и считал, что только так можно одним и другим открыть глаза, кто такие чехи и кто такие русские, а именно в том смысле, что нет доводов, причин ни русским, советским, простым людям, ни тем же простым рядовым чешским относится враждебно друг к другу. Еще ему сказал, что уверен, когда наши люди ближе ознакомятся с советскими людьми, так и спадет это недоверие и еще что-то в этом роде. Бабицкий слушал улыбался, восхищался моими рассуждениями, которые, было видно, ему понравились, были ему близки, понятны. Но, как видно, он и не мечтал встретиться в то время вот с таким интересным человеком, с таким вот подходом к чехословацко-советской дружбе, которая в этом комитете была только и только формальной, без какого-либо творческого подхода, интереса. И я видел, что ему понятен мой вот такой подход, что мои рассуждения о возможной работе в Союзе создают предпосылки для совершенно другого стиля работы, стиля, который и может принести плоды, настоящие плоды в области сближения наших народов, после всего случившегося. Короче говоря, Бабицкий сразу же начал обдумывать мое предложение, моментально на него откликнулся, предложил мне несколько возможностей для осуществления моих намерений. А возможности действительно были. Прагу 4 в течение года посещало уже тогда в среднем тридцать туристических групп в количестве около сорока человек каждая, групп со всех концов СССР. Он предложил мне организовать встречи этих групп в нашем районе, между прочем, самом большом в Праге, в котором уже тогда насчитывалось свыше 250 тысяч жителей и в котором были десятки заводов, научных учреждений, школ самых разных ступеней, крупных предприятий, известных не только в Чехословакии, но и во всем мире. Кроме того здесь находилась советская средняя школа, в прошлом русская гимназия, в которой преподавали только советские учителя и учились в основном дети советских граждан, работающих в Чехословакии, кроме того здесь учились еще и дети почти всех служащих посольств социалистических стран. Районный комитет имел патронат над этой школой, а я по соображениям тов. Бабицкого мог бы быть душой этого патроната, связным между районным комитетом, населением Праги 4, предприятиями нашего района и этой советской школой. Еще раз нужно сказать, что вступление в этот комитет открыло для меня, работающего в научно-исследовательском институте, где-то на окраине города в качестве, собственно говоря, конструктора, большие возможности именно в той области, которая мне была близка и интересна, к общению с советскими, русскими людьми. Два, три раза в месяц я встречал группу туристов, иногда делегации, в течение 4-6 часов был в контакте с каждой из этих групп, которых в Прагу приезжало в течение года и больше тридцати. И все было связано с новыми впечатлениями, новыми знакомствами, приобретением даже почти друзей, перепиской. А для меня такое общение было не только интересным, но и нужным, хотя бы частично заменяло то, что мне не доставало в те месяцы, годы. Чехи, русские, советские знакомились, обменивались адресами, завязывалась дружба между людьми, еще час тому назад подозрительно, с недоверием смотрящими друг на друга. Люди обменивались своими впечатлениями - одни о Праге, Чехословакии, другие менее охотно о Союзе, рассказывали о своей работе, а если имели одинаковую профессию обменивались опытом работы. Конечно, откровенных обменов мнениями о существующем положении вещей, о вторжении войск, о контрреволюции, как о ней писали в СССР, было совсем мало, доверия, откровения нехватало. Да оно и неудивительно после, для всех недавних, еще свежих событий. Но нужно сказать, что все эти сотни часов, проведенных мною вместе с советскими людьми, я никогда не считал для себя потерянными, обременяющей общественной нагрузкой, ни в коем случае. Эти встречи не только обогащали меня, но были приятной переменой в моей каждодневной, можно сказать, почти однообразной, напряженной работе в институте, работой над переводами дома. И как это не звучит высокопарно, неестественно, но однако правдиво, осуществляли мою мечту, мое тайное желание сближать моих земляков, русских, советских людей, соотечественников с чехами, сближать простых людей обеих стран, вот так конкретно, осязаемо, в личном порядке, в прямом общении. В конце концов только когда могут люди сближаться, могут и понять друг друга. В бесконечных разговорах, беседах, я старался всегда говорить советским людям только правду о жизни у нас в стране, настроениях народа, событиях 1968 года. Когда дело касалось политики советско-чешских отношений, так я, конечно же, не мог быть до конца откровенным, говорить о подноготной наших отношений, но главное мне удавалось в наших беседах сказать, и то так, чтобы никто из нас не мог быть обвинен, и никто не мог один другого обвинять в каких-то соответствующих реакционных настроениях (как тогда выражались). Нет, зная кто может быть в этих группах, зная что между этими, в большинстве милыми, скромными людьми, желающими знать, слышать правду о нас, нашей жизни и сердечно желающих нам всякого добра, и не питающих к нам никакой злобы, были и другие и было их немало всяких доносчиков, провокаторов. Ведь существовала сеть доносчиков в тоталитарных странах всегда, которые в одних и других не переставали заниматься доносами и особенно, когда попадали заграницу. И можете себе представить какие могли бы быть последствия и для меня и для других, советских людей, среди которых были доверчивые, открывались правде, хотя и подавляющее большинство больше помалкивали, политических тем сторонились. И этих людей я прекрасно понимал, страх всегда сковывает мысль, настроение. И если дома среди близких, сотрудников они и часто стеснялись в высказывании своих действительных мнений, настроений, так здесь, зная чем это может пахнуть, как может отразиться на их дальнейшей жизни в Союзе, их карьере, старались откровенных разговоров избегать и помалкивать. Но и таких людей я раскачивал, и таким людям при наших беседах открывал глаза на многое, открывал как бы незаметно, вскольз произнесенными словами, отдельными репликами, выводами. В этих делах я был, можно сказать, до какой-то степени профессионал, умел с этими людьми общаться и то так, чтобы, сохрани бог, никому не принести ни малейшего вреда, даже больше, думал о них больше, чем они сами. Никогда никого не провоцировал, не вызывал на какие-то откровения, душевные разговоры, всегда все было корректным, разумным. Если мы хотели друг друга понять, так всегда получалось, обычно угадывалось с кем кто имеет честь, а если не получилось, так не получилось. При таких встречах в компании 50, 60 человек, 30-40 советских, остальные чехи, можно было найти собеседников. И, я вспоминая об этих встречах, не сомневался и не сомневаюсь до сегодняшнего дня, что они действительно помогали, вели к сближению, если можно так высокопарно выразиться, чехов с советскими. Для меня же совместно проведенные часы с советскими людьми как и для них, большинству из них, как и для чехов их принимающих, на своих предприятиях, не могло быть потерянным временем. И несмотря на короткие мгновения таких встреч, всего 4,6 часов, проведенных вместе, если эти часы были наполнены взаимно интересным обменом мнений, интересными знакомствами, если атмосфера встреч была по настоящему дружеской, могло и такое короткое время сделать свое, оставить какой-то след в душе человека, хотя бы только потому, что это было заграницей, далеко от родины. И к тому же сколько таких встреч, заграничных впечатлений, могли иметь в своей жизни в те годы советские люди. Я же делал все для того, чтобы эти встречи не забывались и думаю, что все эти туристы дома рассказывали, как их принимали чехи, не могли не рассказать о том, что видели, о чем разговаривали с этими чехами, о которых не так давно в СССР советский режим распространял слухи, как они убивают советских солдат, как многие из них ненавидят все советское, какие они контрреволюционеры. Моим же вкладом было то, что я использовал все свои возможности, чтобы открыть глаза и тем и другим, показать всем этим людям, что ни чехи, ни советские, ничего общего не имеют вот с таким вторжением в нашу страну, что это дело только и только руководителей советского государства и горстки предателей чехов и словаков, коммунистических предателей. А сколько вот таких теплых встреч было в те годы, кому у нас хотелось возобновлять дружеские отношения с Советским Союзом, советскими людьми? Да никому, положа руку на сердце, все что делалось в этом направлении в действительности было формальным, по указке сверху. А вот мне хотелось, чтобы эти встречи были самыми что ни на есть настоящими и они такими были, всегда были. Меня совершенно не интересовал советский режим, в этом отношении я был с местными людьми, заодно, но вот дружба, ее возобновление между обеими народами, народами СССР и ЧССР меня интересовала, как бы лично устраивала, давала смысл всем моим намерениям, работе в Союзе Чехословацко-советской дружбы. К этой теме я еще вернусь, очень она была насыщена богатыми впечатлениями, как в отношении приезжающих к нам из Союза, так и в отношении советской школы, советских учителей. За пять лет моей деятельности в районном комитете в роли связного между школой и нашими людьми, я здесь, в этой школе, не очень чувствовал себя уверено. Все же часто, можно сказать, на каждом шагу давала себя знать вот эта советская манера считать, что за всем следят органы безопасности, которые и питают ко всем иностранцам недоверие, и несмотря на то, какое чувство последние к советским людям в действительности имеют.