Бунтующая этничность. Что с ней делать?

«Пугачевский» бунт, драка на Матвеевском рынке столицы, «Манежка», Сагра, Рязань, Кондопога и Вольск Саратовской области в 2006-ом... Расшифровывать не нужно. За этими адресами стоят межнациональные конфликты ...на бытовой почве. Да зачем далеко ходить? Каждый день в социальных сетях при обсуждении любой темы происходит переход, нет, не на личности, а на национальности. И это в России, где проживают 192 этнических общности.

Что же делать, как укреплять потрескивающий  фундамент межнационального согласия? На эти вопросы  обозревателя журнала "РФ сегодня" Людмилы ГЛАЗКОВОЙ отвечает известный ученый и публицист Сергей КАРА-МУРЗА.

Вся эта география говорит о болезненных симптомах, за которыми скрываются медленно тлеющие грозные процессы. Многие наши граждане стыдятся этих инцидентов и поведения их участников, видя в них проявление позорного состояния общественного сознания. Я так не считаю. Представьте больного человека, который ведет себя неадекватно, бредит, ругается, срывает бинты. Можно ли назвать его поведение позорным? Нет. Так и с нашим обществом и народом в целом, пораженными болезнью. Раскалывается голова, щемит сердце, ломит ноги. Социологи называют это «культурной травмой». Двадцать с небольшим лет назад у нас резко поменялся весь образ жизни, все привычные устои, отношения, символы. Катаклизм принес необъяснимое обеднение огромных масс людей, которые имели хорошее образование, квалификацию, честно работали и достойно жили, растили детей и заботились о своих стариках.

Мы привыкли больше внимания уделять социальной травме. Понятно – почему. Но любое масштабное преобразование экономики отражается не только в социальной плоскости, но и в этнической. Об экономических реформах 90-х говорилось много, а о том, что происходило при этом с народами – очень мало. Наше образование в советские годы было настроено в основном на социальные понятия, а этнические в центр внимания не входили. И сейчас этот недостаток не преодолен. Поэтому ни на уровне госуправления, ни на уровне интеллигенции нет достаточного знания научного типа о тех процессах, которые раскрутились в сфере этничности начиная с 90-х годов, когда на время государство на постсоветском пространстве резко ослабло и люди оказались перед лицом множества новых и необычных угроз.

Разные народы пострадали по-разному. Кто больше, кто меньше – нельзя сказать. Все пострадали тяжко, но каждый по-своему. Например, русские. Это огромный, государствообразующий народ, очень сильный и сложный, с высокой культурой, державший на себе промышленность, научно-техническую сферу, армию и современное сельское хозяйство центральной России. Ему был нанесен огромный удар именно потому, что все эти ключевые отрасли подверглись разрушению и даже очернению в общественном сознании. Приватизация и расчленение предприятий и их связей означали деиндустриализацию, накрывшую центральную часть страны, Урал, часть Сибири, где дислоцировались производства высоких технологий. Целые города с градообразующими предприятиями оставались без работы. Численность рабочих быстро сократилась вдвое, 40 миллионов прошли через безработицу. Значит, многие побывали без работы дважды-трижды. Семьи распадались, люди болели и умирали. Это тяжелейшая травма для любого.

У русских еще сильно в культуре сознание державности – ощущения, что они держат государство, их поддерживало самоуважение, ощущение исторической миссии. А вот малые народы при развале государства остались без опоры. Трудно сейчас представить, как выживали жители депрессивных регионов - Тувы, Бурятии, республик Северного Кавказа в середине 90-х. Я побывал тогда в Дагестане. В долинах люди продолжали работать в сельском хозяйстве, но получали по 50 рублей в месяц и жили на пенсию своих стариков.

Эта травма сказывается до сих пор. Она хорошо изучена в Польше, Чехии. Нам их представляют как образец быстрой и безболезненной адаптации к новой экономической модели, но это неправда. Во многих смыслах там трансформация происходила даже тяжелее, чем у нас, потому что наше общество держалось на низовой, неформальной – соседской, семейной помощи, формы которой в западной культуре ослаблены. Поляки говорят: вы, русские, еще восстановите промышленность и науку, а мы уже нет.

Так вот, малые народы в условиях бедствия стали спасаться посредством архаизации – отката к родоплеменным отношениям. То есть, когда большой советский народ рассыпался, малые стали собираться в тесные общности через родственные, клановые связи. Конечно, это регресс культуры, в частности, и поведения. Но это – как бомбоубежище, в котором они пытались как-то пережить бомбежку. Об этом как-то не думают.

Те народы, которые с конца XIX века начали складываться как большие народы с общим языком и культурой – коми, аварцы – в таких условиях снова стали расходиться на малые народности уже внутри себя. Марийцы разделяются на луговых, лесных, горных. То же с мордвинами, ведутся разговоры, что эрзя и мокша - разные народы.

Катализатор таких процессов - прежде всего интеллигенция. В социологии есть понятие – бунтующая этничность. Оно объясняет многое из происходящего сегодня. Когда вокруг человека возникает беда, он уходит в размышления: а кто я есть, да откуда взялся? При наличии большого проекта строительства будущего, каким был советский, основная масса народов нашей страны думала о завтрашнем дне: как выучиться, какую профессию выбрать, как обустроить жизнь. Некогда было копаться в своей этничности. Но любой кризис сопровождает всплеск болезненных психологических процессов. Даже на Западе, где, казалось бы, этничность давно погашена и все слились в большие нации. Бельгия вдруг начинает разделяться на валлонцев и фламандцев, от Испании пытаются отделиться баски и каталонцы, от Великобритании – шотландцы. Причина – кризис индустриализма, то есть самой индустриальной цивилизации и всех ее оснований. В этом разделении по этничности, истории, культуре люди создают себе фантастические образы далекого прошлого. Сразу появляется масса интеллектуалов-предпринимателей, которые рисуют эти образы «золотого века». Вместо того, чтобы разгребать нынешние проблемы и договариваться об общем проекте, спорят о делах третьего тысячелетия до нашей эры и даже готовы воевать с соседями.

Конечно, рано или поздно это возбуждение уляжется. Проблема в том, что возбужденное этническое самосознание, раз возникнув, становится таким устойчивым, что его не победить логикой и расчетом. Человек оживил в себе этнические мифы, и они взбунтовались.

Процесс этот зарождался уже на исходе СССР. К сожалению, наше обществоведение мало обращало внимания на эту тему. У госуправления был большой практический опыт национальной политики – и Российской империи, и Советского Союза, а с теорией отстали. Все изменилось с формированием в национальных республиках своей интеллигенции, слоя, который, как раньше аристократия, чувствует свою мессианскую ответственность за свой народ. К тому же, как и буржуазия, интеллигенция тяготеет к автономии в целях защиты себя от конкуренции. То, что большевикам после крушения царского самодержавия и либерально-буржуазного Временного правительства удалось собрать СССР, западные антропологи считают достижением высшего класса. Ведь уже тогда во всех окраинах Российской империи организовалась местная сепаратистская буржуазия. Грузинский премьер Жордания, меньшевик, марксист и социалист, говорил: ««Наша дорога ведет к Европе, дорога России – к Азии. Я знаю, наши враги скажут, что мы на стороне империализма. Поэтому я должен сказать со всей решительностью: я предпочту империализм Запада фанатикам Востока!». Сепаратизм был в программе и азербайджанских мусаватистов, и армянских дашнаков, националиста-социалиста Петлюры на Украине. А масса населения желала жить в большой стране – украинцы не поддержали свою Раду и не воспринимали Красную армию как иностранную. Националисты не получили поддержки.

Какое отношение это имеет к нашей теме? Самое прямое. Тогда народ бывшей Российской империи высказался за предложение большевиков по-новому собрать страну – как Республику советов.

Белое движение с лозунгом Единой и неделимой выработать новый проект отказалось - и проиграло.

Это было очень сложное решение. Считать, что сейчас национальный вопрос решается легче, нет оснований. Несмотря на принятие новой Стратегии национальной политики, полноценной доктрины у власти еще нет. Ведь она, доктрина, должна ответить на вопрос: каким будет государственно-национальное устройство в перспективе? Продекларирована идея формирования общегражданской российской идентичности: единая страна, единая нация. Но что и как будут строить, люди пока не знают, и диалога не возникает. Ведь существует несколько моделей сборки нации. Западно-европейская – придушение этничности, стирание этнической карты ассимиляцией, а то и жестокими войнами. Французы уже не помнят, из кого они произошли. Наполеон перекроил страну на департаменты, названные именами рек вместо прежних названий народов. Американская модель – этнический тигель для сплавления всех в единую нацию с англосаксонским ядром. Сейчас она перестала работать – новые волны иммигрантов не желают сплавляться, а за ними и старые взбунтовались. Третья модель – апартеид, когда разные народы живут в отдельных цивилизационных нишах (в ЮАР при помощи кнута и пряника она проработала 200 лет и лопнула).

У нас еще со времен Киевской Руси, Ивана III сложилась особая модель: русское ядро и вокруг нерусские народы, сохраняющие свою этничность. Примерно половина из них обрусела и вошла в русское ядро. Инородность в России на статусе не сказывалась. Местное дворянство сразу включалось в списки российских дворян и составляло 43 процента. Вся территория становилась доступной для проживания всех, в Москве жило много татар. Такая самобытная модель национального общежития сложилась. Через русское ядро все малые народы приобщились к мировой культуре, что очень высоко ценилось. Эта конструкция обнаружила большую устойчивость в моменты испытаний. Мусульмане в XIX веке не подлежали призыву на военную службу, но тем не менее башкирская конница сыграла большую роль в Отечественной войне 1812 года. Татары собрали добровольческие полки для участия в Крымской войне (против турок, единоверцев), что само по себе признак очень высокой степени лояльности и духовной интеграции.

В Первую мировую войну малые народы не несли воинскую повинность, но уже в Великую Отечественную они сражались плечо к плечу со всеми. Если не считать некоторых сбоев на Северном Кавказе и в Крыму, модель советского национального общежития показала высокую эффективность. Но под ней была прочная база – общенародная собственность, с которой все одинаково получали свой дивиденд, а регионы – ресурсы для развития по общему плану. А как будет завтра, чем скреплена нация?

Если власть ставит задачу заново собрать российскую нацию, то надо как минимум сказать, по какому типу национальных отношений она будет формироваться. В 1990 году максимальная разница в среднедушевом доходе между регионами РСФСР (Магаданская область – Дагестан) составляла 3,5 раза. В 1995 году она выросла до 15,6 раза (Москва – Ингушетия). В 2006-ом максимальная разница (Москва – Ингушетия) составила 10,2 раза. Власть смягчает разрыв при помощи трансфертов. Но все равно при такой разнице образ жизни разный, как если бы регионы относились к разным цивилизациям. Люди переходят на натуральное хозяйство, огороды пашут на лошадях. А эти реалии сказываются на культуре и самосознании людей. Они перестают чувствовать себя единым народом. В социальных сетях не только выясняют межнациональные отношения, но и высказывается много неприязни к москвичам со стороны таких же русских, живущих на периферии. Да и сами русские разделились на «новых» и «старых». В 90-е годы в СМИ открыто писали о том, что надо выделить меньшинство, примерно 10 процентов, которым будут принадлежать собственность и власть. Это будет демос, остальные – охлос. Сейчас Гавриил Попов проповедует идею введения имущественного ценза для участия в выборах.

Власть, повторю, хотя пока и не выработала стратегическую доктрину, все-таки контролирует ситуацию в межнациональных отношениях. Во-первых, смягчает разделение регионов с помощью денежных вливаний. Все недовольны, что трансферты в Северный Кавказ больше, чем другим регионам. Но что будет, если не помогать? Враждебное, голодное население. И нынешние конфликты на межнациональной почве нам покажутся цветочками. Во-вторых, власть в этих случаях старается спустить такие инциденты на тормозах. Правильно ли это? В СССР была создана множественная изощренная низовая система гашения бытовых конфликтов с этническим оттенком – сразу, без команды делали свое дело учителя, старики, авторитетные люди. Сейчас эта система рассыпалась, все ложится на органы власти и администрации. Им трудно справиться.

Раньше сама социально-экономическая система не давала нам выйти за рамки вопиющей несправедливости. При этом не допускали стихийного перемешивания разных этнических общностей. Была система оргнабора, направлявшая контингенты работников на большие стройки, целину, северные объекты. У нас же трудовую миграцию государство не организует, ограничивается контролем, который недостаточно эффективен из-за коррупции. А кто же организует? Теневые трудовые рынки мигрантов прочно связаны с криминальной или теневой экономикой. Теневой капитал заинтересован в дешевой и бесправной рабочей силе, которая к тому же снижает уровень зарплаты на легальном рынке труда. Этот капитал коррумпирует чиновничество, а сами нелегалы-мигранты – полицию. Главные институты государства не могут эффективно выполнять свои функции. В этом проблема, разрешить ее в одночасье невозможно. Госорганизм так же болен, как и общество в целом.

Надо добавить, что вызывающее поведение некоторых выходцев с Северного Кавказа обусловливается вовсе не их национальными привычками – аварскими, чеченскими или какими-то другими. За этим стоит потеря национального типа и пребывание в состоянии, как говорят, гиперэтничности. И не думайте, что эти люди в своих скитаниях уважают своих стариков или испытывают религиозные чувства. Это возбужденное, раненое, контуженное племя, которое нуждой выброшено из родных мест во враждебную среду, где оно постоянно чувствует неприязнь «коренного» населения.

Что делать? Это порождение реформ, порождение системного кризиса государства и общества. И пока все мы этот кризис не избудем, не восстановим нормальную жизнь, нечего надеяться на избежание межнациональных трений и стычек. Пока мы не сбалансируем саму модель социально-экономического устройства в сторону справедливости и смягчения социального неравенства, межнациональной гармонии не достичь. Когда под уголовным делом ходит председатель ВАК, замминистра заказывает убить депутата, балетные люди плещут кислотой в лицо друг другу, а градус агрессивности на дорогах зашкаливает, это означает, что общество переживает глубокую аномию (утрату всех норм). Мы не можем сразу все больное ампутировать. Лечить его надо постепенно. Практически страну придется собирать по всем сферам заново. Не громить школу, не зная, как она устроена. Не уничтожать Академию наук. Не разделять поколения, потому что старшее может объяснить младшему многие вещи, которые требуется знать. Нужно по крохам вырабатывать новое знание об обществе, в котором мы живем и о том, что делать с нашей страной.

Придется всем – и государству, и обществу – терпеть. Конечно, не помешало бы и какой-то ликбез по этничности пройти. Сейчас очень часто стравливающую роль играют СМИ. Этот факт отмечен и мониторится социологами. Причины очевидны. Интересы расчленителей СССР еще не удовлетворены. Есть и в нашей стране силы, которые в альянсе с определенными силами Запада хотели бы поддерживать Россию на грани расчленения и не дать ей подняться с колен. Вот они и вбрасывают идейки: хватит кормить Кавказ – все это акции информационной войны против страны.

Что касается устройства национального общежития, то нам не следует заимствовать чужие модели. Я считаю, что мы должны базироваться на своей модели, которая успешно проработала 500 лет. Слабости ее надо подкорректировать, а сильные стороны усилить. А всем нам предстоит набраться терпения и настроиться на разумное, взвешенное поведение.