Щас спою!

- Вот этот мальчишка все время поет, - вполголоса, чтобы я не услышал, сказала одна девчонка другой. Две подружки стояли напротив дома 9/10 на Дровяной, что у шуховской башни, в столице нашей родины – Москве, как говаривал, бывало, Юрий Борисович Левитан, объявляя салюты.

             Впрочем, Юрий Борисович к моему рассказу не имеет никакого отношения, если только не считать, что у него был бас удивительного тембра.                  

Так вот, – шел я к своему другу Вальке, что жил в этом самом доме 9/10, и, по обыкновению, что-то напевал. Я всегда напевал всякую всячину, застрявшую на полке музыкальной памяти в моей голове, - тихонько, если рядом были люди, а иногда погромче, если людей поблизости  не было.

Надо признаться, что за шестьдесят с лишним  лет, прошедших с тех пор, мало что изменилось: вечно что-нибудь мурлычу себе под нос. Правда, былой чистоты звучания при попытках  воспроизведения  необъятного и разношерстного репертуара, застрявшего на упомянутой полке, уже давно нет. Наверное, не следовало гусарствовать, увлекаясь неразбавленным спиртом во время застолий на военных стройках Дальнего востока.

 Вместе с тем я убежден, что это мурлыканье себе под нос старых песен действует на человека благотворно, поскольку представляет собой не что иное, как погружение в молодость, а погружаясь в молодость, мы не даем душе черстветь и стариться. 

             Чаша музыкальной памяти у меня  постоянно выплескивала через край – по настроению - самые разные мелодии.  Абсолютного слуха у меня сроду не было, что никак не мешало мне  вокально упражняться. Кстати,  недавно я узнал, что абсолютный слух – вообще большая редкость, и, что меня уж совсем поразило и успокоило, -  даже у композиторов. 

            В наши древние времена (именно так когда-то называла 40-е годы прошлого века моя пятилетняя племянница Светка) ни одно праздничное застолье не обходилось без хорового пения. Во всяком случае, где-то после четвертой-пятой рюмки кто-нибудь обязательно произносил:    - Ну, что, - споем? – и предложение это   находило неизменную и активную поддержку у большинства собравшихся за столом гостей. 

            Не берусь судить о более раннем периоде, но перед  войной (имеется в виду Великая Отечественная) – довольно во многих семьях среди предметов тогдашней роскоши  стали появляться патефоны, а с ними – и  наборы пластинок, среди которых на первом месте следует назвать те, на которых были записаны песни в исполнении Лидии Руслановой, Леонида Утесова, Петра Лещенко,  Георгия Виноградова, Вадима Козина, Изабеллы Юрьевой. 

              Так вот, -  все это  было постоянно у всех на слуху, поскольку звучало не только из патефонов, но и по радио -  из черных бумажных тарелок-репродукторов. Именно поэтому, как я сказал, ни одно застолье не обходилось без  прочувствованного пения, - в основном народных песен, но не только, -  пелись еще и «песни советских композиторов», старинные романсы и  озорные частушки.           

            «Меж высоких хлебов затерялося небогатое наше село..» -  печально запевали только что веселившиеся гости, всерьез переживая нежданное самоубиение  «чужого человека», «головы бесшабашной», смерть которого наделала хлопот в селе: «суд наехал, допросы, - тошнехонько, - догадались деньжонок собрать».  Принятые меры, пелось дальше, подействовали: «осмотрел его лекарь скорехонько, и велел где-нибудь закопать.» 

             Затем, чтобы смягчить навеянную этой  некрасовско-руслановской песней грусть, пели руслановские же «Валенки», а чтобы уж вовсе прогнать тоску, заводили озорную «Во кузнице», которую традиционно прерывали словами «отставить, - в город вошли», - там, где в песне уточнялось, на каком именно месте «рассукин сын таракан»  проел дыру на дунином сарафане.

 

С особым задором хозяева и гости пели забавную композицию на мотив «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке», - где после «Сергей поп, Сергей поп, Сергей дьякон и дьячок шло «вся деревня – СергиЕвна, -  комсомольцы Коминтерна – разгова-а-ривают» и далее – «Ай да ребята, ай да комсомольцы! Браво, браво, браво, молодцы!!» 

Потом запевали вдруг старую студенческую с грустными словами «Не два века нам жить, а полвека всего, - так зачем же тужить, и не пить ничего?», после чего припев песни призывал: «Проведемте, друзья, эту ночь веселей, пусть наша семья соберется тесней»!  И вдруг – непонятно откуда приклеившееся к этой песне : «Помилуй меня, Боже, в после-е-дний раз!» 

            Иногда, - это уже когда мне было уже лет десять, - взрослые, дозрев, как говорится, до кондиции,  командовали почему-то  мне: - Вовка, запевай! – и я, хорошо зная обычный  репертуар, исполняемый по праздникам за нашим столом,  заводил песню про то, как ревела буря, гремел гром, -  про  грозную в боях дружину Ермака,  бесславно павшую от мечей коварных татар на диком бреге  Иртыша, или про бродягу, который, проклиная судьбу, тащился по диким степям Забайкалья, или - про «славное море, священный Байкал. 

            Я живо представлял себе этого отважного молодца, который после изматывающего и опасного перехода через какие-то  «горы Акатуя» (мне казалось правильнее – «атакуя»), -  решил переплыть Байкал почему-то на совершенно,  на мой взгляд, непригодном плавсредстве -  омулевой бочке. Еще  меня смущало, что с ним в той же бочке плывет какой-то баргузин, да еще зачем-то пошевеливает  при этом каким-то валом. Взрослые мне  не объяснили, что в бочке бродяга все же один, а  «баргузин» - название ветра, который дует в «славный парус – кафтан дыроватый». А может быть, они и сами не разбирались в технологии  плавания в омулевой бочке. 

            Помимо народных песен за столом звучали и песни из репертуара Утесова, Шульженко, а также все, что исполнял ансамбль Красной армии под руководством Александрова. Надо сказать, что все это звучало достаточно музыкально, часто в сопровождении гитары и мандолины, которые приносили с собой друзья нашей семьи – отец и сын Мандругины. 

            Традиции хорового застольного пения в нашей семье существовали долгие годы, передаваясь из поколения в поколение.   

Позднее, под влиянием незабываемых  визитов в Большой, а также  просмотров музыкальных фильмов,  я увлекся оперой, но об этом я  расскажу, если соберусь, как-нибудь потом.