Прекрасный утенок.

Друзья, вот написал небольшое продолжение по "Гадким лебедям". Предлагаю вашему вниманию:-)

Прекрасный Утенок.

   Виктор остановил машину и заглушил мотор. Он посидел некоторое время молча, положив сплетенные руки на руль и опершись на них подбородком. Сквозь лобовое стекло ему хорошо был виден огромный серый куб из шершавого бетона - все, что осталось от существовавшего когда-то на этом месте его родного города. Куб выглядел странно посреди этой бескрайней зеленеющей степи, наполненной дурманящими запахами цветов и трав, под огромным голубым небом, с белыми флотилиями проплывающих облаков. Он громоздился здесь словно форпост Вторжения какой-то неведомой инопланетной цивилизации, преследующей неведомые человечеству цели. Хотя, впрочем, так оно и было. Только вот сотворили его не инопланетяне.

   Виктор распахнул настежь дверцу и вышел из машины. Здесь был ветер, здесь было много ветра и солнца, и стояла тишина, даже пения птиц не было слышно.

   Слева от бетонного Куба полого уходил вниз склон неглубокого кратера, размером с футбольное поле, с ровным белым дном, покрытым тончайшим слоем то ли песка, то ли соли. Словно от падения метеорита. Только не падали здесь никакие метеориты. Просто появился однажды рядом с Кубом этот кратер. В одночасье. За одну ночь. Как будто протянулась откуда-то огромная рука неведомого великана, зачерпнула горсть земли, величиной с кратер, да и убралась восвояси. И оставила растерянных лилипутов в недоумении рассуждать о тайне его происхождения.

   Сначала, конечно, понаехали сюда военные и ученые, ничего толком не выяснили, но очень быстро обнаружили, что поблизости от кратера долго находиться опасно. Вроде бы и радиации нет никакой, и концентрации вредных веществ не наблюдается, и ничего другого, опасного для жизни и здоровья, но примерно через час или полтора человек здесь начинает испытывать непреодолимый страх и сходит с ума, если вовремя не уедет.

   По личному указу Президента окружили эту аномалию двадцатикилометровой запретной зоной, полицейские кордоны по периметру поставили, колючую проволоку провели. И, видимо, правильно сделали, потому что спустя некоторое время стало ясно всем , что это и не кратер совсем, а вход или, если угодно, 'врата', в Новый Мир. Это когда первые дети стали убегать сюда и исчезать в кратере. Паника тогда поднялась по всей стране. И как только не пытались удерживать детей! Родители с ума сходили! И привязывали, говорят, своих чад, и под замок сажали. Все напрасно. Находят лишь оборванные веревки и взломанные решетки и замки. И как это возможно, никто не понимает. Не под силу все это детским рукам. Дети преодолевают все препятствия, 'просачиваются' через все полицейские кордоны и приходят сюда. Спускаются в кратер, проходят по нему и... исчезают: яркая вспышка... пшик и нет никого. И ничто их не может остановить.

   Некоторые взрослые, правда, тоже время от времени пытаются. Только пройти через эти 'врата' мало кому удавалось, - хотя ходят упорные слухи, что были "счастливчики", - даже если и сумеет такой 'камикадзе' подкупить полицейских на блок-посту или ночью преодолеть заграждение из колючей проволоки и добраться сюда. Много, как говорится, званых, да мало избранных... Вон кучки пепла чернеют - всё, что осталось от тех, кто рискнул.

   У Виктора была своя теория на счет этого кратера, которой он поделился однажды с Големом. Это же суперы, говорил он. Они, други мои, и не на такое способны. Что им стоит небольшой кратер вырыть за ночь и открыть в нем 'потаенную дверцу' для детей. Пополняют свои ряды за счет 'молодой поросли', мать их... Словно играет по всему миру дудочка... а-ля Гаммельнский крысолов. И дети идут на этот зов. И опустеет Земля, пророчествовал Голем, и не станет слышно детского смеха и детских голосов, а когда умрет последний из нас, лишь пустые громады наших городов будут напоминать о том, что мы когда-то были здесь...

   Виктор вспомнил, как пять лет назад они с Дианой провожали здесь Ирму и Бол Кунаца. Тогда кратер только-только появился, и не было еще никаких кордонов и колючей проволоки. Диана плакала и прижимала к себе то Ирму, то Бол Кунаца, а он обнял их обоих и вдруг понял, как он сильно их любит и как они ему дороги, словно терял что-то самое дорогое и важное в жизни. И Ирма сказал ему тогда: 'Папа, я никогда не видела, как ты плачешь'. А Бол Кунац сказал: 'Господин Банев, у меня такое ощущение, что мы с вами еще встретимся'. Это он, видимо, так хотел меня успокоить, добрый малый. А потом Бол-Кунац и Ирма взялись за руки и спустились в этот карьер. Виктор и Диана видели, как они уходят все дальше и дальше по карьеру, а потом... яркая вспышка. И всё.

   Виктор подошел к Кубу и провел рукой по шершавому бетону. Вот он. Символ Нашествия. Рубеж между Старым и Новым миром.

   Он вспомнил, как они сидели с Големом у него в квартире в нашей 'славной' Столице и пили коньяк. Вернее Виктор пил коньяк, а Голем джин.

   'Виктор, вы все же решили ехать, - сказал ему Голем. - Ведь это же самоубийство'. 'Голем, - сказал Виктор, - я больше не могу, Голем. Уж лучше умереть там, чем продолжать жить так, как мы живем здесь'.

'Да, я вас понимаю, - сказал Голем. - Я вас очень хорошо понимаю, мой бедный Прекрасный Утенок, я чувствую то же самое. Но я на такие поступки уже не способен...'. А Диана закатила ему истерику в стиле 'ты с ума сошел и на кого ты меня покидаешь'. Она много пила в последнее время, подсела на какие-то наркотики и сильно сдала, и он ничего не мог с этим поделать. Их совместная жизнь незаметно превратилась в ад. Да и жизнь в Столице все больше стала напоминать Содом и Гоморру вместе взятые, театр какого-то апокалиптического абсурда. После Нашествия, которое стерло с лица земли его родной город, Старый мир буквально на глазах стал деградировать, и особенно это было заметно в Столице.

   Виктор стал испытывать непереносимое удушье в атмосфере, пораженной миазмами всеобщего разложения, коррупции, подлости, лжи, сексуальных извращений и прочих 'прелестей' жизни, которыми был заражен столичный воздух. Его буквально начало тошнить от пустоты и пошлости, которые заполонили все вокруг, от неумолимо надвигающейся какой-то средневековой тупости и серости. От мыльных опер и пустоголовых экранных красоток, от шествий 'золоторубашников' и 'крестоносцев', от слащавых физиономий клириков, от Президента и верного ему Сената, и от политики вообще. Он больше не мог писать посреди всего этого шабаша. Та низкопробная бульварщина, ничего не дающая уму и сердцу, которую они называли искусством и литературой, не вызывала у него ничего, кроме чувства отвращения или, в лучшем случае, скуки. Серьезная литература и настоящее искусство, похоже, никому уже не были нужны. Массы предпочитали жрать 'дерьмо'. Начатый им роман так и остался незаконченным. Даже его друг Роц-Тусов выразился по этому поводу кратко: 'Всё, с меня хватит! Уезжаю в деревню! Отключу все телефоны, не хочу никого больше слышать и знать! Буду сидеть на берегу с удочкой и писать в свое удовольствие. Этим людям уже ничто не поможет'. 'Гнездо мелких страстишек и мелких подлостей, чрево, беременное чудовищными преступлениями, непрерывно творящее преступления и преступные намерения, как муравьиная матка непрерывно извергает яйца...' - вспомнились ему его собственные строчки из ненаписанного романа. Хорошо сказано. Точно.

   Виктор спустился по пологому склону в кратер и ступил на белое ровное дно у самого склона. Дно было твердое и словно немного пружинило под ногами. Ветра здесь не было совсем. Ему хорошо был виден отсюда весь кратер. Коричневато-красные склоны местами были покрыты травой и кустарником, а на другой стороне, у самого подножия склона, виднелись большие серые валуны, неизвестно как сюда попавшие. Он старался не смотреть на черные кучки пепла впереди, хорошо заметные на белом фоне.

   Ну, что же, пора, как говорится, подводить итоги. Нет, он не тешил себя надеждой, что ему удастся, как детям, пройти здесь... Слишком много было в его жизни грязи, слишком много налипло на душе всякой дряни, чтобы со всей этой дрянью его пустили в Новый Мир. Он знал, что он сгорит здесь, что он ляжет здесь еще одной кучкой пепла, как и некоторые другие из тех, кто попытался. 'Будущее создается тобой, но не для тебя'. Да, Зурзмансор, да, архитектор, ты был прав, но все же лучше умереть, идя в Будущее, чем гнить заживо и разлагаться вместе с Прошлым.

   Он сделал первый шаг и сразу почувствовал, как ему стало чуть теплее, и еще теплее со следующим шагом. Он остановился и постоял некоторое время, прислушиваясь к своим ощущениям. Ага, так вот, значит, как это происходит. С каждым шагом ему становилось все жарче, тело разогревалось. Ну, что же, Банев, тебя ведь никто не тащит на веревке. В любой момент можно вернуться. Вернуться, но... куда? К маринованным миногам и к спившемуся Голему? К Диане? Перед ним вдруг возникло прекрасное лицо Дианы, - не той Дианы, какой она стала теперь, а той, которую он встретил еще до Нашествия, в своем родном, промозглом от дождя городе. Стало вдруг нестерпимо, до слез, жалко ее. Ему захотелось в последний раз прижать ее к своей груди и еще раз попытаться объяснить ей, что он не мог поступить иначе...

   Он сделал еще несколько шагов. Стало по-настоящему жарко, и жар этот становился угрожающим. Словно он слишком близко подошел к открытому огню. Еще шаг. 'Вернись!' - вопил его, обезумевший от боли, мозг. 'Вернись!' - вопило объятое невыносимым жаром тело. 'Виктор!' - ему вдруг показалась, что он услышал голос Дианы. И тогда Виктор закричал от нестерпимой боли и всем телом рванулся вперед.

   У кратера резко затормозил автомобиль. Из него выскочила красивая, стройная женщина. Она подбежала к краю кратера и увидела как в самом его центре сверкнула, на мгновение ослепив ее, яркая вспышка. 'Виктор...', - прошептала женщина, бессильно оседая на колени прямо в пыль, а потом, согнувшись, уткнулась лицом в ладони и зарыдала, содрогаясь всем телом и разметав по земле свои прекрасные черные волосы.

   Она долго лежала так, под бескрайним голубым небом, на краю этой огромной проплешины, сотворенной Нечеловеческим Разумом, так безжалостно и необратимо расколовшей мир людей надвое. Рыдания ее наконец прекратились. Затем она выпрямилась и какое-то время сидела на коленях, спокойная и бесстрастная, глядя на белое ровное дно кратера, помеченное черными отметинами. Солнце высушило ее слезы и легкий ветерок нежно ласкал растрепавшиеся пряди волос. Потом она встала, сняла туфли и осторожно, балансируя и соскальзывая на осыпающемся склоне, начала спускаться в кратер.