Я ВСЕГДА БЫЛ ПЕРЕД ВЫБОРОМ.

(Я неоднократно писал о ниже следующей теме, так как считаю её одной из самых наболевших, если не самой наболевшей темой нашего общества. Кроме того, я также не пытался сохранить единый стиль изложения, а передать саму суть. Насколько это удалось, не мне судить)

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

  - Мечтал я, что после войны вырвусь на волю. Вырваться- то я -  вырвался, да куда? В очередной тупик, а он  оказался  похлеще предшествующего.

   Это слова моего попутчика, с которым мне пришлось ехать  в поезде Москва – Луганск. Было ему лет под семьдесят. Худощавый. Спортивного телосложения. Костюм стального цвета. Расстёгнутый ворот белой рубашки. Без галстука. Модельная стрижка с пробором. Он постоянно  щупал брови левой рукой, то открывая, то закрывая глаза, и мне казалось, что он, как бы погружал в них свои мысли.

    Словом, ничего особенного не было в нём, если бы не постоянная  пляска выражений на его лице: то грустное, то тоскливое, то насмешливое… Я заметил их во время разговора с ним.  Трудно сказать, чем это было обусловлено. Может быть,  выработанной привычкой управлять выражением своего лица, а, может быть, и сбитыми лицевыми нервами: что-то вроде бессознательного мышечного тика.

   Он молчал, прижавшись лицом к стеклу окна,  до Ожерелья. Лишь когда замелькали последние ожерельевские  домики, он повернулся ко мне. Прощупал меня, как бы провалившимся куда-то вдаль   взглядом, словно оценивая, и, достав бутылку водки «Парламент», поставил на столик.

- Выпьем, - предложил он. – Поговорим. Стакан за стаканчиком. Голова хмелеет, язык слова просит, а душа раскупоривается.

   Под выпивку и поговорили.  Вначале я думал, что он решил пожаловаться, но жалость всегда ищет советы, а он, как показалось мне, их не искал.

- Знаешь, - начал он, не отрывая взгляд от меня, - кое-что  я за свои годы повидал, конечно, не всё. И воевал. И, как видишь, пью водку. Жизнь меня сберегла, а зачем?

  Вопросик!  Если он сам  не знал, то откуда было мне знать. Да и завязочка. Хорошенькая. Без всяких манер и подходов. Она даже ошарашила меня. С ходу распахнулся. Лови мою душу.

   Я пропустил вопрос и спросил то, что первое капнуло на мозги.

- А где воевали?

- Война, - глухо сказал он - прогоревшие воспоминания. Дымят, тлеют, но уже  не горят.  Раньше даже кипели, а сейчас их стирает моя нынешняя семейная  жизнь. – Он помолчал, видимо, подыскивая следующие слова. -  Война, политика -  любимые темы любого народа, без них, наверное, ни один человек не обходится – он усмехнулся, а после, «срезав» насмешку с лица, как бы с упрёком  посмотрел на меня.

   Подкинул солёненького. И ты в туже артель, парень?

 –  Где я воевал? Воевал там, где верхогляды новое местечко подбирали за счёт таких, как я, но не ради  таких, как я.

   Витиевато, но верно.

   Стакан за стаканчиком – они и вывели нас в проход к открытому окошку

   В проходе он, не мигая,  осматривал  проходивших мимо пассажиров, и его лицо часто меняло выражение: то грустное, то тоскливое, то насмешливое.

- Люди, - сказал он с протяжкой. – Чужие люди. Когда чужие не нужны друг другу, я ещё могу кое – как понять, а когда родные? Перестал я понимать жизнь, словно потерял её.  А, может быть, я её никогда и не понимал, то и терять нечего, - с горчинкой закончил он.

- А что её  понимать, - бросил мужик с приплюснутым лицом,  стоявший у другого окошка, - жизнь всегда была навозной кучей. И царствовал кулак. С одной стороны он кого – то плюсовал, кого – то минусовал. С третьей стороны… 

   Третьей стороной оказалась полнотелая рука, пахнувшая духами. Она  высунулась из купе, захватила мужика за шиворот и втащила внутрь. Послышался легкий крик «Ой».

- Заминусовали мужика, - сказал я.

   Мой попутчик промолчал. Подобная жизненная дребедень, видимо, его  не интересовала.

 -  Война. Такая штука была. Глупая, ненужная и больная.   На войне  я думал, что страшнее её ничего не бывает, а оказывается, что есть. По моей мерке. – Его взгляд слегка колыхнулся и застыл. - После войны окунулся я в мирную жизнь. Живи и радуйся. Цел остался. Некоторые мелочи исковеркали. А в остальном. Семья: жена, двое сыновей, невестки, две внучки. Да вот скомкалась душа в тревоге и даже, - он помолчал, неприятно ему было признаваться в следующем,  - в страхе.

   Проходившая мимо вихлястая женщина  толкнула меня и напрасно. Я не выдержал и наградил её шлепком, бросив.

- Носи своё хозяйство, как следует, а не разбрасывай по сторонам.

- А я и не разбрасываю, - огрызнулась женщина. – На моё хозяйство у меня свой хозяин.

   Обрезала. Мужчина засмеялся громко и искренне, но, увидев моё расстроенное лицо, затолкал в купе. Водка сгладила обиду.

   Продолжил разговор он не сразу. Наверное, искал оборвавшуюся мысль. А там, кто его знает? Мы ведь умельцы строит догадки и ляпы, порой такие, что их  ни к какой стороне жизни  не приклеишь.

- Жена говорит: твоя вина, что так случилось. Я не спорю. А зачем? – устало сказал он. -  У неё своя жизненная позиция и выбивать её, вряд ли, стоит. Ломать мы можем. А вот снарядить себя на понимание друг друга, это редко кому удается.

   В его голосе снова  «появилась» горчинка.

- Мотался я по чужой земле и окраинам и упустил сыновей. Того же мнения и сыновья   и некоторые другие, а мотался я не по своей воле.

   Умел он выворачивать слова.

-  А, может быть, и по своей, потому что с самого начала подчинился чужой приказной воле, но когда мотался был, как бы  человеком у  приказников, а  с кем воевал, оказался нечеловеком. В клещи попал.  Вот порой и думаю: моя  вина на одной ладошке умещается, так, по крайней мере, понимаю я, а добро на двух. Да кто измерит это? Оказывается, что сыновья измеряли.  Врагом я для них стал.

   Он покрутил стакан в руках. Я заметил, что два пальца на правой его руке  не работали.  Полностью не разгибались.

   Заметив мой взгляд, он положил руку на стол, ладонь не распласталась, а стала горбом.

- Пальцы ерунда. Их можно отрубить и выбросить, а вот душу не отрубишь и не выбросишь. Да и кому сейчас моя душа нужна? Вам?

  Опять вопросик. И не с обхода, а прямо в лоб. Чувствовалось, что мужчина не привык церемониться в вопросах. Колючий. А таких, где чужая приказная воля, под мышкой не греют.

   Из соседнего купе послышался визгливый женский крик.

- Хрен тебе.

- Что значит хрен. – Отличный мужицкий бас. – Я всё тащил, а ты прожигала.

- Скажи ещё спасибо, что не  до конца  обобрала.

   Разговор утих. Бас, видимо,  понял, что лучше сказать спасибо.

- Как-то всё  не так вышло. Подсёк сам себя.  

   Он замолчал и прижался лицом к стеклу окна. А за окном российские виды. Особенно запоминаются свалки, когда подъезжаешь к окраинам  большого города. Так и хочется сказать: большинство российских городов начинается со свалок. Ну, не в городе делать же свалки. Для этого существуют окраины.

  -  Старший сын за время моего отсутствия, - продолжил мужчина, -  пристрастился к наркотикам. Государство стало любить у нас свободу человека. Хочешь бомжем, будь им, хочешь…   

   В это время дверь в купе распахнулась, и показался коротконогий, небритый мужик.

- Ну, и дела, -  мой попутчик вдруг сменил своё настроение и  сорвался на хохот, -   Заговорили о бомже он  сразу и проявился.

   Пол стакана водки, пара сигарет  и коротконогий исчез.

- Запри дверь, - попросил он меня, - а то ещё кто-нибудь проявится. Так о чём я говорил? Да. Государство стало любить у нас свободу человека. Хочешь бомжем, будь им. Хочешь алкоголиком, - он посмотрел на дверь, - государство  только приветствует.

   Говорил он без ехидства, злости, а  равнодушно, словно давно плюнул на государство.

 - Закон о курении и распитии алкогольных напитков принимают. Наколотят на столбе вывеску: место для курения и краской обведут. То в квадрат, то в кольцо возьмут. А вокруг полиция так и шакалит, чтобы у прозевавшегося карман вывернуть. Это я в Волгограде на вокзале  видел. А наркоманы у нас вроде как бы вне закона. Не подвластны ему.

   В дверь постучали. Мы переглянулись.

- Открывай, - бросил мужчина.

   Вначале показалась спина, потом лицо. Проводник. Он проверил билеты  и пробежал взглядом по бутылкам.

- Буянить не будете? – спросил он. – А если будете, наряд вызову. Он у нас…

- Знаю, какой он у вас, - бросил  мужчина. -  Милиция или как там её сейчас кличут: полиция, очень хорошо перекликается с прошлым, с нами выпьет, а тебя повяжет. Ты же местами торгуешь, а делиться с полицейскими погонялками  душа против. Я же видел, как ты драл на вокзале деньги.

   Проводника, как слизало из купе.

 - Такая вот штука, - начал мужчина после бегства проводника – Нынешнее наше государство отучить молодежь от наркотиков не в силах.  Бейся человек сам. Напрягайся. Я немало различных инстанций прошел, а потому и понял это.

   Он то и дело прикладывался к стакану и говорил: ты не переживай, я не пьянею, я, когда водку пью, заглушки со своей души срываю.

- В моем городке, - продолжил он, -  нельзя никому верить: ни полиции, ни прокурору, ни ФСБ…  Пришлось мне перешагнуть через свой городок, чтобы не вляпаться. Даже своим друзьям позвонил и сказал, если день не буду выходить на связь: значит вляпался. Ищите и где-то найдете. Перестраховка. Нет. Обычная разумная осторожность и предусмотрительность. Ведь могу я не понравиться нашему прокурору, если скажу ему, а какого хрена  начальник криминальной полиции отпускает наркоманов на свободу, которых нужно вести на прокачку. Для проверки на наличие употребления наркотиков. Он что покровительствует им, или они его информаторы. А прокурор дружок его. Вот и капкан. 

    За окном промелькнула хилая деревенька с десяток дворов, заброшенная перестройкой на собственное выживание.

 - Моему младшему подсунули наркотики, огрызнулся он на полицейского,  который стерёг пешеходную дорожку.

Пятнадцать тысяч долларов, как там говорил приплюснутый, заплюсовать хотели в свой карман.  Московские друзья по войне вытащили.

   Он расстегнул побольше ворот рубашки  и вздохнул.

- Это уладилось, а другое не заладилось.  Купил я старшему двух комнатную квартиру, но разбил на четыре доли. Делать его полным собственником опасался. Понятно, почему? Он женился, внучка появилась. Думал, что любовь его остепенила, но героин сильнее. Вещи  стал подметать. Квартира  оказалась на волоске,  деньги, которые он время от времени зарабатывал, шли  все на героин. Системный наркоман. 12 лет вены героином закупоривает. Уже не в руки колет,там живого места нет, а в ноги.

   Опять промелькнула деревушка. Она мне показалась побойчее, поскольку её оживлял мужик, сидевший на лавочке с баяном и что – то певший. Что была за песня, Бог её знает? Её съедал стук колес.

-  Пропадала квартира, - продолжал мой попутчик, -  а я стремился сохранить её внучке старшего сына. Младший  жил со мной: его  жена и  внучка тоже. Братьями до свадеб  были они, а потом  оказались врагами, и меня в свою кучку завязали, я для них  стал врагом. А почему?

   Он постучал горбатым кулаком по лбу.

- Посоветовался я с семейной артелью   и предложил  старшему сыну, чтобы квартира не пропала, чтобы, чтобы…перейти ко мне, а младшего  переселить в его квартиру. Как бы выход, но нужно знать психологию наркомана, прежде чем принимать решения. Некоторые, которые живут с наркоманом, готовы не только упечь его в тюрьму, а застрелить, повесить… Как они говорят:  лучше один раз ужас пережить, чем всю жизнь в ужасе быть. Страшно принимать решение: убить, да и мало,  кто на это решиться. Тот, кто до крайности дошел. И нужно быть ещё психологически подготовленным к такому повороту, но иногда нет выбора: либо подчиниться его воле, принудительного лечения нет, либо раскалывай его лоб, а сам в клетку. И разошлись дорожки.

    Он достал вторую бутылку водки.

- Много, - сказал я.

- Тебе, может быть, и много, а мне пока трудно сказать: много или мало. Ну, да дело не в ней.    Первое время было, как на удачу. Расплатились по долгам с  квартирой старшего. Младший  привёл её в порядок. Казалось, потекла жизнь по мирному руслу. Да не понял я  задумки старшего, почему он согласился переселиться ко мне. Верить наркоману нельзя. Лучше уши отрубить, свинцом их залить, чем ему верить. Из моей квартиры стали тоже  исчезать деньги, вещи. Как мог, так и отбивал его от милиции, суда. Шел с ним на мировую. С одной стороны: сажать. С другой -  мысль грызла. А каким он выйдет, что внучка мне скажет, когда подрастет: ты отца моего посадил.

   Он зажал голову в ладони и наклонился к столику. Может быть, хотел скрыть свои глаза.

  - Я десять суток, когда он сидел в Серпухе, не спал. Всё мерещилось, а каково ему. Впечатлительность. Война её не вырубила, а только обострила.  Внучка старшего жила у нас. Можно было лишить старшего родительских прав и его жену тоже. Она  пристрастилась к наркотикам. Прав я или не прав? Советовали, наседали: лишай прав. Когда ребёнок не твой, а чужой  можно многое насоветовать. А для своего? А вдруг внучку заберут в интернат, а мне и жене скажут: в годках вы, не потяните. И  сына бы закрыл годков на пять, невестку тоже, да ещё и внучку потерял бы. Словом, самое легкое сделал бы: их в неволю, а себя на волю.  Гуляй мужик. Артель по нарам и интернатам  распихал. Свобода полная.

   Он даже как бы развеселился. Слово ведь мимо души не проскакивает, а на свою дорожку её заворачивает.  Попался он на своё же слово, а потом и поутих.

-Да эта свобода, как петля затянула бы меня.  Превратилась моя квартира чуть ли не в сущий ад:  разборки, милиция, да суды. И при внучке. Я её оберегал от скандалов. Прозвенела семья наша по всему городу. А старший сын и невестка постоянно в долгах и просьбах: дай денег, подохнем. Давал, потому что видел, как в одном из наших подъездов от передозировки умер не парень, а парнишка.

   Он отвернул лицо от меня и горбатой ладонью зажал лоб.

- Этот ад со стороны  не почувствуешь, нужно окунуться в его обстановку. Раньше вместе мы не жили. Пиши, пиши – кричали мне. -  Сажай, сажай, добро сделаешь.  Наших отучишь. А что значит сажать? Ещё большая вражда, а она    не нужна была. Я не хотел быть врагом для сына. По дурости один раз написал. А результат?  Сын, как волчонок в дом после пятнадцати суток отсидки вошел. Зарёкся я писать. Ведь его не сажать, а лечить нужно было. Лечить, - повторил он. -  Лечил по частным кликам и его желанию. И не раз. Не помогало. Выбили они у него желание. И сейчас он ни в какую. Бороться с наркоманом тяжело. Война для меня была легче. Молод. На  войне чужие, попадались и невиновные,  да собственная кровь совестью была, а здесь сын родной. Он же…

   Мимо прогрохотал встречный и последние его слова я не услышал, а переспрашивать не захотел. Судя по пляске различных выражений на его лице, он был взрывной человек.

  -  Через год старший попытался подсечь меня. Я ведь говорил, что он  с самого начала задумал свой ход, время выжидал. И время пришло.

- Не буду жить с тобой, - заявил он. -   Переписываюсь в свою бывшую квартиру. У тебя я подмётка, а в своей квартире я хозяин. Сам становится на ноги буду.

- Да ведь ту квартиру младший отремонтировал. Долги и за квартиру, и за другие дела выплатили, - ответил я. – Не по совести.

   В ответ: а мне плевать на вашу совесть. Квартира приватизирована. Буду жить в ней.

-  Я ему ещё раз  о младшем. Брат.  Помог же он тебе. Квартиру сохранил. Ответ один и тот же: а мне плевать и на него. Словом, на всё наплевать. Хорошо, - сказал я, -  переселяйся, но будешь жить не во всей квартире, а на своей доле 10 квадратных метров.   Этого он не ожидал. Можете представить его реакцию. Рассчитывал на всё, да обломался. Он хотел  даже долю свою продать сначала за семьсот тысяч, а потом уже и за двести тысяч. Мол, уеду в какую-нибудь деревню, куплю домик и буду жить. Я в ответ: врешь ведь, ты на эти деньги наркотиков купишь и торговать ими станешь и себе захватывать.  Младшему сказал:  переезжай ко мне снова. Большую комнату закроем. Посмотрим, как он на десятке метров покрутится.   И пошло, поехало.

- Я там всё сделал, - ответил младший, -  а ты меня назад.

- И что же  он  мне посоветовал, в злости или не в злости – не понял. Сказал: посади его. Пусть покатается на нарах, а я пока поживу в его квартире. Не поддался я на посадку старшего, не пошел навстречу младшему. И стал я врагом и для младшего. Оставил он меня и мать и переехал с семьей к теще. А там. В трехкомнатной квартире восемь человек.  Жить – то, как будешь – спросил я. – У меня же три комнаты. Выбирай любые. Предлагай свой вариант. Хочешь дарственную тебе сделаем на трехкомнатную или куплю – продажу, а брат твой пусть на десятке крутится. Зажмется. Может, поймет – что-нибудь. И младшую, и старшую внучку без квартиры не оставлю. Оплачивать и ту, и другую  будем сами: я и жена. Чёрт с ним с деньгами. Только живите нормально. Какие варианты я только не предлагал: обмен, продажа, дарственная… Ни тот, ни другой ни в какую. На вопрос: почему, ответ один: ты завертел эту историю с переселением, сам и отвечай.  Не нужно было  нас гонять с одной квартиры в другую. Во, как.   Старший требует двух комнатную, младший  трехкомнатную. Бьются друг с другом, а потом вдвоем на меня и жену. А нам куда? Они в ответ, снимите квартиру или комнату или  уезжайте в станицу, там у вас  дом. Не уезжаем. А что держит? Да ведь старший совсем пропадет без нас, ему скорую в случае чего никто не вызовет. Жена его? Да она убежит, чтобы самой не попасться. Не уезжаем.  Есть надежда, никогда не теряю её, возможно, выпрямится при нас, а старшую внучку им или интернату оставить?    С утра до вечера домашняя бомбёжка. Только что окопов не нарыли.   Постепенно прихожу к мысли: им нужны квартиры, а ни я, ни жена моя? Отбросы, лишние мы.  Не хочу брать грех на душу, но думаю, частенько мелькают, наверное, у  обеих мысли, да лучше бы я да жена  туда…, а с наследством сами разберемся. Потерялись мы в этой склоке.  Крохотный  кусочек  действительности, но этот кусочек, как кусок разбитого  стекла, который засел в наше время не в одной душе. А сколько таких душ. Собственность поселилась в душе и грызет, а разум бездействует.

- А выдержите? – спросил я.

- А у меня есть другой выход? Нет его. Подумаете или скажите, что я слабый человек? Судить обо мне может только тот человек, который не слышал, что такое наркоманы, а жил бок о бок с ними,  ел с одного стола, спал возле его кровати, когда ему было плохо, вызывал скорую…

   Он снова прижал лицо к стеклу окна и заговорил, не оборачиваясь.

 - Тебе, наверное, подумалось, что самое главное  дело в тряпках, деньгах,  квартире и тому подобном. Нет. Дело в другом.   Я ВСЕГДА БЫЛ ПЕРЕД ВЫБОРОМ. Вот так, браток. На войне было легче, чем в мирной жизни. Родные люди, а убивают души друг друга.  Словом, враг я для них сейчас, и они враги между собой. А если я сделаю сам лопату, выкопаю сам могилку, сколочу сосновый гроб, сам лягу в него и опущусь в землю, да еще и закопаю себя и крест поставляю с надписями: любим, помним, словом свалка слов…тогда они скажут: да за такого отца не грех  и выпить, и уколоться..

   Он замолчал, посмотрел в окошко, а потом повернулся ко мне. Глаза. Мне показалось, что в них выгорело всё живое, и остался один пепел.

- Не верьте моим последним словам, - глухо сказал он. -  Это говорила во мне обида. Она пройдет. Я чувствую это. Я всегда стоял  перед выбором, - повторил он. – И сейчас думаю. Так ли я делал? Правильные поступки или неправильные определяются их последствием. Сыновья сейчас  к нам не ходят. Внучек не пускают.  Пусто сейчас в квартире и пусто в душе.  Может быть, это единственное, чего я добился. Пустоты и…

   Он оборвал фразу и прижался лицом к стеклу окна.

   Глядя на него я вспомнил его слова: « Жизнь меня сберегла, а зачем?». Возможно, я ошибаюсь, но этим самым, как думается мне, он хотел сказать; жизнь сберегла меня, чтобы я смог поставить на ноги своего старшего сына, а если мне это не удастся, то всё в моей жизни было бессмысленно.